Расплата - Александр Стрыгин

Стуча зубами о кружку, Маша сделала несколько глотков и, испугавшись своей беспомощности, разрыдалась.

К вечеру второго дня ее перестало знобить, и она сбивчиво рассказала Терентьевне без утайки все, как было.

- Коли не услышал бы тот офицер мой крик, изнасильничали бы, проклятые...

- Хватит уж горевать-то, опять затрясет. Прошло, чай, все, не тоскуй попусту, не терзай себя. Глядь, и Васятка жив останется. На войне не убили, неужли свои убьют? За что? Ну, подержат в аресте, да и пустят домой.

Захар сидел за печкой и, крутя цигарку за цигаркой, бросал недобрые взгляды в окно. Отсюда хорошо был виден дом Сидора Гривцова.

- Отец, а отец! Пошел бы к свату Юхиму. Он, бают, с Сидором в город ездил. Не разузнал ли чего про Васятку?

- Вон он сам бежит, легок на помине.

Юшка влетел в избу веселый:

- Пришел, что ли? Где он?

- Погоди трубить-то, трубач. Маша слегла.

- Почему такое? - выпучил Юшка серые испуганные глаза и шагнул в горницу к Маше. - Ты чевой-то, Манюшка? Вставай, не время хворать-то.

Маша молча схватила длинные крючковатые пальцы отца, прижала к горячей щеке.

- Да что с тобой, доченька?

Терентьевна скупо повторила рассказ Маши.

- Голова ты садовая! - вскричал Юшка. - Нашла, кому верить! Гривцовы сроду трепачи да жулики! Я почему прибежал-то? В обед Алдошка Кудияр приехал из Козлова. Васятку, грит, там видел. Френч на ём офицерский, весь блестит!

Маша недоверчиво покосилась на отца, и уже радостные слезы потекли по щеке.

- Поплачь, поплачь, доченька, - радостно заговорила Терентьевна. Вся хворь слезами изыдет...

- Да перестаньте, плаксы! Моя радость побольше вашей! Получай, грит, коня, это тебе Василий прислал. Ему, мол, начальник за хорошую службу пожаловал. Я так и обмер: врешь, говорю, Алдошка! А он: не хочешь брать, Захару отведу. А конь-то вороной, гривастый. Загляденье!

- Да сам-то он что же? Сам-то? - нетерпеливо перебила Маша.

- Самому, грит, в Тамбов пакет везти поездом.

- Да куда ж он в Тамбов-то? Схватют его там.

- Кончилась их схватилка! Сидор уж прибегал ко мне - барахлишко городское спрятать.

- И ты взял у него? - вмешался Захар. - Эх ты, горе-горюхино.

- А то что же, добру в земле гнить? Зароет вить. А у меня ребятня голая. Он думает: верну ему? Дудки-сопелки, в решете котелки!

Захар все еще хмурился, но радовался за Василия, может быть, больше всех. Он свернул было новую козью ножку, но Терентьевна шикнула на него:

- Будет чадить-то! Всю избу прокоптил! Поди посмотри лошадь!

- Пойдем, Захар, а то, я вижу, сумлевается Терентьевна. Да я сам еще как во сне. За ляжку себя щипал. С неба коняка свалилась. Пойдем, помогешь мне мазанку для нее накрыть. Готовил для коровы, да золота на рога не хватило, а тут задарма привалило! - И он захихикал, радостно обняв Захара. - Готовь, Терентьевна, самогонку, теперь вот-вот сам заявится!

Радость подняла Машу на ноги. Весь вечер и следующее утро она прибирала в избе, подстригла Мишаткины вихры, помыла его, надела новую рубашонку, которую сама сшила из своего старого серенького платья. И все подбегала к осколочку зеркала у окна, придирчиво всматриваясь в свое лицо - не подурнела ли за эти дни?

Во второй половине дня пошел проливной дождь. Мишатка прибежал с улицы весь мокрый - ходил на большак встречать папку.

Маша понимала, что Василий может задержаться по казенным делам, но какое-то предчувствие все толкало и толкало ее к окну, она сгорала от нетерпения.

- Замочит папку нашего, коль в дороге захватит, - тревожно говорила она сыну, в который уж раз подсчитывая, сколько он ехал в Тамбов, сколько может пробыть у начальников.

А Мишатка все сидел на подоконнике, не спуская глаз с дороги, идущей к дому.

- Мамка, глянь, радуга! - вдруг радостно крикнул он. - Дождя больше не будет? Да?

- Где радуга? - Она наклонилась к окну, ласково притянув к груди Мишаткину голову, и, перекрестившись, прошептала:

- Слава богу! Яркая какая!

2

Летом дождь - своенравный упрямец и капризный баловник. Нежданно-негаданно налетит, незаметно исчезнет. И не нужен бы, да ничего не поделаешь. Забарабанит по крышам, зашуршит по лесу, захлещет путника в дороге чистыми, свежими струями. Хочешь - прячься, хочешь - снимай картуз да подставляй горячую голову... Прошумел, прошуршал, отхлестал и - нет его. Глядь, на небе радуга красуется, пестрая, как свадебная дуга.

Дождь захватил Василия у небольшого хуторка Светлое Озеро. Полил сразу, как из ведра.

С крылечка крайней избы послышался игривый женский голосок:

- Скорей, скорей, комиссар, сюда!

Василий кинулся к спасительному крылечку. И - остолбенел, не решаясь поднять ногу на ступеньку. На крылечке стояла молодая красивая женщина и улыбалась.

Он в нерешительности остановился у порога, прижимая левую руку к боковому карману, где лежал его новый документ.

- Да что ж ты стоишь, чудак, мокнешь? Заходи, не бойся. Бандитов нет. В доме давно уж мужиком не пахнет! - И засияла улыбкой... Выставила ладошку под падающие с крыши струйки воды.

- Спасибо, барышня, - ласково сказал Василий, поднимаясь на крыльцо.

Она стряхнула с руки воду и вдруг громко рассмеялась. Василий покосился на нее, потом осмотрел свою одежду, - может, над ним смеется?

А она то затихнет, то снова хохочет.

- Чего чудного нашла? - недовольно спросил он.

- На барышню еще похожа? Спасибо, парень. - И снова расхохоталась.

Василий осмелел, улыбнулся:

- А что, разве не барышня?

- Два года, как вдова... Мой муженек на фронте оставил голову.

Василий украдкой рассматривал ее лицо, На тонком прямом носу царапинка. Длинные густые ресницы. И Василий почему-то решил, что именно эти ресницы, беспокойно взлетающие вверх, больше всего украшают ее.

Дождь припустил еще сильнее, еще громче забарабанил по железной крыше.

- А я тебя, комиссар, где-то видела. Ты чей? - И повела покатыми узкими плечами.

- Какой я комиссар? С фронта домой иду... в Кривушу.

- В Кривуше я никого не знаю, а вот тебя видела где-то. - И задумалась, снова набирая воды в ладонь.

- Не во сне ли? - пошутил Василий.

- А может, и во сне...

Почувствовав на себе мужской взгляд, веселая хозяйка смутилась. Ее маленькая рука поправила что-то на груди, потом скользнула по крутому тугому бедру.

- А ты что, городская, что ли? - спросил Василий.

- Мать была городская... барыня. А отец мужик, а я мужицкая дочь.

- Как же так случилось? - недоверчиво улыбнулся Василий.

- Коль узнать хошь, к отцу сходи, спроси. - Она отошла от столбика.

- Барыня не барыня, а на городскую похожа, - тихо сказал он.

- Чем? Ну, чем? - В ее голосе были и любопытство и задор.

- Вон и ручки маленькие, и так... все не сельское.

Она засмеялась, запрокинула голову, словно подставляя губы для поцелуя.

- Ручки! На, посмотри эти ручки! - Она приблизилась, обдав Василия запахом парного молока. На ладошках он увидел жесткие бугорки мозолей.

- Мать, может, и вправду барыней была, а я простая крестьянка. В сельскую школу только два года ходила, а теперь с теткой навоз ворочаю и в поле одна управляюсь. Вот те и ручки! - сердито заключила она, будто пожалела, что разоткровенничалась перед чужим человеком. Потом отошла на прежнее место, набрала в обе ладошки падающей с крыши дождевой воды и, заигрывая, плеснула в сторону Василия. И - странно! - небо вдруг посветлело, словно она промыла водой кусок стекла. Дождь свалился куда-то за ригу, упал там и затих. Над озером засияла радуга.

- Как тебя зовут?

- Соня.

Хотел назвать себя, передумал. А она не спросила. Смелая, а не спросила. Значит, и не надо. И вообще, дурь в голову лезет... Домой, домой скорее!

Он взглянул на радугу, поправил френч:

- Ну, спасибо, Соня, за привет, за веселый разговор. Домой спешу.

Она ничего не ответила. Василий сошел с крыльца, оглянулся.

- Ой, подожди! Подожди! Вспомнила! У Кульковых, в Падах, на стене карточка! Ты не родич Насте?

- Настя моя сестра.

- А моя хорошая знакомая. Я у них часто бываю.

- До свидания, тороплюсь я. - И, как бы сопротивляясь чему-то в себе, добавил: - Жена ждет, сынишка. Три года их не видал.

- Попей кваску на дорожку, как тебя...

- Василий.

- Да, да, Василий... вить мне Настя говорила. Память девичья. Постой, квасу принесу.

Василий выпил квас, ласково посмотрел на Соню и пошел прочь.

У мостка Василий оглянулся. Соня все еще стояла на крылечке и прощально махала рукой. Он тоже поднял руку...

Когда хуторок спрятался за раскидистой ветлой, Василий остановился, покачал головой, пожал плечами. Конечно, блажь в голову лезет. Скорей Машу увидеть, Мишатку!

Взглянул окрест - не будет ли еще дождя? - и быстро зашагал по травянистой обочине дороги, сбивая грязными сапогами дождевые капли.

Да, летний дождь не страшен путнику. Прошумел, прошуршал, отхлестал и - нет его! Глядь, на небе уже радуга красуется! Яркая, пестрая, веселая!