Однажды в Америке - Гарри Грей

— Да, — ответил я, передразнивая Джелли. — Зачем спорить? Мы его купили.

— Вы купили его у Спивака? Вы далеко пойдете, два шельмеца, вот что. — Он смотрел на нас в праведном негодовании.

— Как тебе это нравится? Он назвали нас шельмецами, — насмешливо произнес Макси.

— А как насчет вас самих, мистер Джелли? Вы что, так законопослушны? — спросил я.

— Законопослушен? — переспросил он.

— Я хочу сказать — вы сами так честны, что можете называть нас шельмецами?

— Так ты это имеешь в виду, говоря «законопослушен»?

— Да, я это имею в виду, говоря «законопослушен».

— Значит, я законопослушен?

— Нет, вы, как и все остальные, преступник.

— Преступник? Что это значит — преступник?

— Это значит — вор, мошенник, шельма.

— Вы воруете, а меня, честного человека, который не ворует, который ходит в синагогу, называете шельмой? Преступником? Почему? За что? — Он возмущенно смотрел на нас.

— Мы украли для вас газеты, это вы нас послали. Вы покупаете то, что мы воруем, выходит, вы такой же, как мы, то есть преступник, — объяснил я.

— Значит, ты думаешь, ты очень умный. Переворачиваешь все с ног на голову, так что я выхожу шельмой, а вы не шельмы. — Он хихикнул. — Ладно, ладно. — Джелли воздел руки кверху, делая вид, что ничего не понял. — Пусть я буду преступник, а вы хорошие ребята. — Он засмеялся. — Ты все переворачиваешь наоборот; ты — умный паренек. Ты работаешь своей башкой, да, Лапша?

— Да, я работаю своей башкой, и вы прекрасно поняли, что я хотел сказать, — вы… вы…

Я уже хотел сказать «шмак»,[4] но потом вспомнил о Долорес. Этот шмак в один прекрасный день мог стать моим тестем.

Макс попытался ему объяснить:

— Слушайте, Джелли, Лапша хочет сказать, что, когда вы у себя в задней комнате устраиваете игорный притон, это незаконно.

— Незаконно? Даже если я плачу за разрешение Уайти, копу, десять процентов с прибыли? — Один глаз у Джелли был хитро прищурен. Он просто разыгрывал дурачка. — А как насчет моих конкурентов за углом? Как ты назовешь их, мой умный Лапша? Тоже преступниками?

— О чем это вы? — спросил я.

— О церкви за углом. У них в подвале тоже играют в азартные игры. Два или три раза в неделю. Они играют в бинго. Это азартная игра, и они ничего не платят Уайти, копу. — Джелли засмеялся. — Они делают хороший бизнес, как ты думаешь, умник? Ведь так, Лапша? Ты тоже назовешь их преступниками? Или нет?

— Да, — ответил я, пожав плечами. — Именно так я на это и смотрю. Вы — преступник, Уайти, кон, преступник и ваши конкуренты за углом — преступники.

Старик Джелли хихикнул-:

— Выходит, все преступники?

— Да, — буркнул я, — все преступники.

Глава 4

В кондитерской появился Косой. Мы прервали разговор. Он сказан:

— Всем привет, ребята. — Косой выглядел преувеличенно веселым. — Как дела? Что-нибудь случилось?

— Случилось? — саркастически повторил Макс. — Думаешь, ты где — на Диком Западе с бандой Джесси Джеймса? В Ист-Сайде ничего не случается.

— Господи, Макс, долго ты еще будешь это вспоминать? — Все веселье Косого сразу улетучилось. — Я просто пошутил насчет Джесси Джеймса.

— Ладно, Косой, забудем. Я скажу тебе, что нужно сделать. Пойди разбуди Патси и Доминика и скажи им, чтобы приходили к нам в школу.

— Где вы будете, в гимнастическом зале?

— Боже! О боже! — Макс в отчаянии хлопнул себя по лбу. — Где же еще мы можем быть в субботу? В классе, изучать историю?

— Отец Доминика устроит большой шум, если я постучу к ним в дверь, — пробормотал Косой, направляясь на выход.

Макс и я перелезли через пики школьной ограды. Мы углядели, что одно из задних окон в подвале открыто, и спрыгнули в гимнастический зал с высоты пять футов. Там мы сняли с себя всю одежду, за исключением нижнего белья. Мы стали босиком бегать по залу, пока не почувствовали, что вспотели. Макс расстелил на полу мат. Из кармана пиджака он достал бумажную брошюрку с руководством по борьбе джиу-джитсу. Мы отрабатывали друг на друге разные приемы, пока Макс чуть не вывихнул мне руку. Я сразу вышел из себя и ударил его ногой в пах.

Несмотря на боль, он с энтузиазмом крикнул:

— Отлично, Лапша, будем драться всерьез!

Мы сцепились в яростной и бестолковой схватке, злобно пиная и молотя друг друга кулаками. Макси сделал захват сзади, запрокинув мне голову и сдавив, как клещами, горло. Я начал задыхаться, и перед глазами у меня поплыли черные круги.

Я был рад услышать, как наверху открылось окно. Макс выпустил меня из рук. Патси и Косой спрыгнули в гимнастический зал.

Макс похлопал меня по спине.

— Ты делаешь успехи, Лапша. — Повернувшись к Косому, он спросил: — А где Доминик?

Ответил Патси:

— Ему пришлось пойти в церковь, в библейский класс.

— В церковь, — фыркнул Макси. — Пустая трата времени. Ладно, снимайте одежду, ребята.

Под руководством Макса мы приступили к нашим обычным упражнениям, состоявшим из поднятия тяжестей, подтягиваний и кувырков на перекладине. Потом он дал нам немного передохнуть, заполнив время чтением своей книжки по борьбе. Мы провели несколько часов, практикуясь в джиу-джитсу и обычных схватках. Последние пятнадцать минут мы яростно колотили по боксерской груше.

Косой ушел первым. Он сказал, что торопится домой на обед. Стянув майки, мы вытерли с себя грязь и пот. Надели остальную одежду и, помогая друг другу, вылезли в открытое окно.

Макс, Пат и я отправились в кулинарию Каца на Хьюстон-стрит. Когда мы вошли, в нос нам ударил умопомрачительный запах солонины и пастрами,[5] выставленных на прилавках магазина. Одурманенные этим ароматом, мы стояли, как трое алчущих зверей, жадно принюхиваясь и глазея на горячее мясо. Мы трепетали в экстазе. Мы решили взять три сандвича с солониной и еще три — с пастрами под маринадом. Я отдал Максу пятнадцать центов, которые получил от старика Джелли. Он прибавил к ним свои пятнадцать центов, выложил их на прилавок и сказал внушительным тоном:

— Положите на хлеб побольше мяса.

Затаив дыхание, высунув языки и роняя слюну, мы в шесть голодных глаз следили за каждым движением продавца.

С величайшей осторожностью, словно несли самую хрупкую и драгоценную вещь на свете, мы протолкались с тарелками сквозь толпу и сели к ближайшему столу. Мы ели с обдуманной неторопливостью, стараясь получить удовольствие от каждой минуты. Мы не разговаривали. Мы только откусывали кусок за куском. Мы чмокали губами и издавали все звуки, какие делают голодные животные. Два моих сандвича кончились слишком быстро. Я сидел, собирая с тарелки волокна мяса и хлебные крошки. Я облизывал испачканные в горчице пальцы. Я отдал бы пять лет жизни еще за пару сандвичей. Мы с завистью смотрели на посетителя, сидевшего за соседним столом: перед ним лежали три больших сандвича с солониной, книш,[6] кусок твердой салями, жареный картофель по-французски и бутылка с сельдерейным тоником «Доктор Браун».

Макс толкнул меня локтем:

— Когда-нибудь мы будем есть так же, как этот парень.

Я решил не говорить вслух, что думаю о Максе и его обещаниях.

Мы с неохотой покинули заведение Каца и пошли по улице, оглядывая тротуар в поисках окурков. На сигаретные бычки мы внимания не обращали. Наконец Макс нагнулся и поднял окурок сигары. Однако, понюхав, выбросил его вон.

— Дешевый табачишко, — сказал он.

Подходя к Джелли, мы все уже дымили сигарами разных марок и сортов. Косой и Доминик стояли у дверей, разговаривая с Долорес. В первый раз в жизни я почувствовал, как я грязен и обношен. Доминик, Косой и Долорес были в своих лучших субботних нарядах, особенно Доминик, одетый в новенькие длинные брюки, в которых он ходил в церковь. Я почувствовал себя неловко в коротких штанах, тесных и обтрепанных. Я ощутил свой грязный, вытертый воротник рубашки и подумал, что прореха в старом пиджаке моего отца должна быть хорошо видна. Покраснев, я стоял безмолвный и охваченный стыдом, глядя на носки собственных обшарпанных ботинок. В первый раз в жизни я почувствовал, как я одет.

Я взглянул на Макса, у которого козырек на кепке был оторван и нелепо висел набок. Он выглядел не лучше, чем я. И Пат тоже. Это меня немного успокоило. Потом я подумал о наступающих холодах, о ледяном ветре, который будет дуть по Деланси-стрит. Мне стало себя жалко. Неужели опять придется подкладывать под пиджак газеты, чтобы защититься от пронизывающего ветра, и засовывать картон под стельки ботинок? Я был уверен, что мой старик не найдет работы и у нас не будет угля, чтобы топить печь. Я мог поспорить, что в конце концов отморожу себе яйца; снова буду кашлять и чихать всю зиму и заработаю хронический насморк. Да, я мог поспорить, что мой тюфяк папаша не найдет работы и ублюдок домохозяин выкинет нас на улицу! И если он так и сделает, я перережу глотку этому козлу с цветочком! Только толку от того не будет никакого; мне надо шевелиться, я должен найти работу. Я должен зарабатывать деньги.