Флейта Нимма - Марина Кимман

В тот самый момент, когда я был готов потерять счет дням и начать сходить с ума, Винф сказал, что наше плавание заканчивается.

Лфе был портовым городом, со всеми вытекающими. В гавани теснились судна самых разных размеров — начиная от лодочек рыбаков и заканчивая кораблями, на которых ввозили специи из Синда, а вывозили — рабов и драгоценные камни, во все уголки континента. Здешние деньги меня удивили — ракушки и треугольники. В дальнем конце верфи кто-то менял кости на ковер. По берегу, вымощенному камнем, проваливаясь в ямы, ходили девушки и женщины, зазывно покачивая бедрами.

Глядя на них, я не знал, то ли жалеть их, то ли рассматривать во все глаза. Но, если честно, меня больше привлекал последний вариант.

Впрочем, Винфу это было знать необязательно, с этими его вечными шуточками.

Впрочем, ойгур очень скоро заметил мой интерес.

— Выучиться не успел, а туда же, — усмехнулся он.

Я поднял бровь, показывая тем самым неуместность его юмора. Винф тоже поднял бровь — странным образом ему удалось преувеличить этот и без того выразительный жест — и вдруг подмигнул мне.

— Можешь поразвлечься. Я пока по делам, по делам…

Я помотал головой, стараясь скрыть так некстати нахлынувший румянец. Ну что это, в самом деле, как девчонка…

— Не до того сейчас, — сказал я, так сурово, как только мог.

Мне к тому же не хотелось отвлекаться — опасался, что ойгур смоется при первой возможности. Несмотря на клятву.

Мы заплатили смотрителю гавани за нашу лодку и отправились на поиски жилища.

Я так вертел головой, что ойгур предположил, что в моих предках где-то затесался флюгер. Но здесь всё — и прежде всего — люди — настолько отличались от Мэфа… Не рассматривать их было невозможно.

Если в порту еще трудно было понять, кто из них коренной ойомеец, то ближе к центру Лфе все прояснилось.

Ойомейцы отличались золотым цветом кожи и каштановыми, почти черными кудрями. Черты лица слегка отличались от наших, мефийских — приплюснутый нос и пухлые губы. Люди из народа носили накидки из серой шерстяной ткани, длиной до колена, в то время как ноги были замотаны тряпками земляных оттенков, судя по всему, из того же материала.

Богачи и аристократы кутались в плащи из роскошной, белой и даже на вид очень теплой ткани, кто-то ходил в мехах. При этом обувь у них больше всего напоминала сандалии, и надевали они ее прямо на голые ноги.

Наш путь несколько раз пересекли рабы. Они были привязаны друг к другу и шли, сгорбившись, не смотря по сторонам и вздрагивая каждый раз, когда конвоиры подгоняли их ударами кнута.

Еще я видел ойомейцев-альбиносов, преимущественно женщин. Их запястья были покрыты татуировками в виде красных завитков. Они сидели с задумчивым видом, прислонившись к стенам глинобитных домов, иногда прикладываясь к бутылке, иногда затягиваясь самокруткой. Прохожие перешагивали через них и шли дальше, как будто переступили через камень, а не человека.

Я разглядывал альбиносов с таким жгучим интересом, что Винфу пришлось меня одернуть.

— Кто они? — спросил я, когда подозрительный переулок остался позади, и мы — как-то внезапно — оказались на рыночной площади. Она очень походила на стихийные массовые гуляния: на огромной площади раскинулись цветастые шатры, под которыми сидели женщины самых разных национальностей. Некоторые из них были закутаны в несколько покрывал, и при этом они умудрялись с удивительной ловкостью продавать свой товар и разменивать деньги.

— Альбиносы? Сливные порока, — Винф поморщился. — Ойомейцы верят, что если кто-то будет грешить больше, чем они, то с них меньше спросится после смерти, — он подошел к одному шатру, очевидно заинтересовавшись странными коричневыми косточками. — Сколько?

Торговка, толстая, черноволосая и с немного косящим глазом, придающим ей хитрый вид, оценивающе взглянула на Винфа. Похоже, она видела перед собой дикаря с далекого Севера, не больше.

— Сотню.

— За все?

— За стакан.

Винф покачал головой и потянул меня в сторону.

— Эй, подожди, добрый человек, за половину отдам! — засуетилась торговка. Ойгур махнул рукой.

— Дерут же. У нас эти семена стоят… да почти ничего не стоят! — на глаза ему попался еще один альбинос, на этот раз мужчина. Он пытался украсть яблоко с прилавка, а торговец делал вид, что ничего не замечает.

— Здесь считается, что если человек родился альбиносом, то ему предназначено быть сливным порока, — поморщился он. — Уродливый обычай… Все, пришли.

Он указал на двухэтажное здание из желтой глины, с рисунком горы на вывеске и надписью "Гел-Гирис". Когда мы вошли, никто не обратил на нас внимания, если не считать местного охранника. Он, как и Винф, был ойгуром, что явилось для меня своего рода откровением: никогда не думал, что из этого народа могут происходить столь… скажем так, развитые физически люди. Полукровка?

Мы примостились за одним из крайних столов.

В "Гел-Гирисе" обедали самые разные люди: семья зажиточных торговцев, жуликоватого вида тип возле входа, компания чернобородых мужчин, явно не местных, что-то отмечала, судя по количеству пустых бутылок, скопившихся под их столом и чересчур громким возгласам.

Неподалеку от нас сидела женщина, по чертам лица — ойомейка, но ее одежда казалась совершенно неуместной для столицы: меховой жилет, грубые ботинки и, что удивительно, штаны, из кожи. Рядом на столе лежал лук и колчан со стрелами.

Я заметил, что гости таверны время от времени посматривали на нее. С чем-то вроде: "к этой лучше не подходить".

Честно говоря, тоже бы не стал с ней связываться. У женщины было каменное лицо. Она не ела, только пила, уставившись в одну точку перед собой, и каждый раз грохала об стол кружку так, что гомон таверны на время замолкал.

Люди входили и выходили из зала — настолько привычная картина, что, в конце концов, перестаешь разглядывать посетителей, не говоря уже о том, что для меня это была первая возможность нормально поесть, за две недели. Поэтому я пропустил начало истории.

Не было никакой драки, ни даже никаких намеков на ее начало, но вдруг все замолчали и перестали жевать. Я обернулся, чтобы посмотреть, что случилось.

Тишина стояла почти осязаемая. Женщина с каменным лицом смотрела на девушку…

Откуда она здесь взялась, эта "сливная порока"? Она явно была в ярости: покрасневшее лицо, прищуренные глаза и едва заметная дрожь тела. Впрочем, румянец вполне мог свидетельствовать о том, что она пьяна, и бутылка в татуированных красным руках подтверждала эту версию.

Это неприятно резало глаз. На вид девушке было не больше пятнадцати-семнадцати, не рано ли? Даже для сливной порока.