Фронтовые были - Евгений Подольный

Покрышкин был уверен, что хвост его машины, как и всегда, надежно защищен. Он надеялся на ведомого, верил ему, как себе. Знал, что на Георгия в бою можно положиться. Так было всегда.

А теперь?.. «Лучше погибнуть, чем принять такой позор!» — тревожно пронеслось в голове у Голубева. И дав форсированный режим мотору, Георгий бросил свой «ястребок» наперерез врагу, под смертоносный ливень его пуль и снарядов. «Только бы успеть!»

Невероятной силы перегрузка втиснула Георгия в сиденье, перед глазами в багровом мареве побежал горизонт.

И вот — страшной силы удар со стоном и скрежетом потряс всю машину. Ручку управления выбило из туго сжатой ладони. Самолет стал переворачиваться на спину…

Георгий вновь поймал ручку, с трудом вывел истребитель в нормальное положение. Осмотрелся. В поврежденном центроплане была видна пробоина, за самолетом тянулась серая полоса дыма. Машина горит и плохо управляется.

А тут новая беда: сзади на глубоком вираже в хвост заходит пара «мессеров». Наверняка решили прикончить. Дистанция быстро сокращается. Вот-вот откроют огонь.

Каким-то шестым чувством уловив это мгновение, ослабив ручку управления, Голубев резко дал правую ногу — и в тот же миг огненно-дымчатый жгут трассы промелькнул левее фюзеляжа. Повторив еще дважды свою атаку и окончательно потеряв надежду доконать этого «русского дьявола», израсходовав боеприпасы, «худые» отвалили в сторону. Но прежде чем это сделать, один из них — ведущий — пристроился вплотную к подбитой «кобре». Фашист прильнул к остеклению фонаря своего «мессершмитта» и пристально, словно стараясь запомнить, вглядывался в худощавое, жесткое лицо пилота.

Откуда было ему знать, что это был ведомый самого Покрышкина…

Внизу, под приборной доской, вовсю расплясались языки пламени. Кабину заполонило удушливым дымом. Жарко. Трудно дышать. Вот-вот на летчике вспыхнет одежда. Нестерпимая боль сковывает все тело. Но, кажется, линия фронта позади. Надо прыгать!

Георгий аварийно сбросил фонарь, руками закрыл лицо от бушующего вовсю пламени, и перевалился за борт…

На следующий день капитан-пехотинец из передовых траншей на газике доставил Голубева на аэродром. А того всю дорогу мучила мысль: «Успел ли?.. Что с командиром?!»

И только когда увидел в группе летчиков осанистую фигуру Александра Ивановича, легко вздохнул, словно непосильный груз сбросил с плеч.

Командир, улыбнувшись, крепко пожал Георгию руку:

— Молодец, Жора! Спасибо.

Голубев заметил, что летчики смотрят на него с радостью и чуточку — с хорошей завистью. Кто-кто, а они-то знали: Покрышкин зря не похвалит.

ВПЕРЕДИ — РЕЙХСТАГ

Штурмовой батальон Самсонова овладел домом, обозначенным на карте цифрой 104. Вместе с пехотой здесь обосновались и саперы капитана Лебедева. Но странное дело: вскоре немцы контратаковали здание. Атаку, конечно, отбили, но и удивились: с чего бы такая прыть у фрица. Вскоре все выяснилось. Парторг батальона Пулявский и комбат Лебедев рассматривали немецкую трофейную карту, которую капитан взял на том берегу Шпрее у пленного гитлеровца. Подсвечивая карманным фонариком, они пыхтели над мудреными немецкими названиями площадей и улиц. Вот и дом с отметкой 104.

— А черт его знает, — досадует Пулявский, — разве в их грамоте разберешься.

— Рыченков! — зовет комбат адъютанта, — ну-ка веди своего ганса, где он?

Из подвала показывается голова с прилизанными волосами. Вращая глазами, немец настороженно озирается по сторонам. На нем клетчатый пиджак, манишка и галстук-бабочка. Но вот он поднимается выше и все видят генеральские лампасы на брюках. Это производит эффект. Раздается сдержанный смех.

— В ворохе бумаг хотел отсидеться, да не вышло, — торжественно сообщил ефрейтор Рыченков.

Немец поясняет, что здание с отметкой 104 — не больше не меньше, как дом самого Гиммлера, то есть министерство иностранных дел.

— А это, — указывает пальцем капитан Лебедев, — это рейхстаг? — по слогам, внятно произносит он непривычное слово.

— Яволь! Рихтиг! — подтверждает фашист и поспешно шепчет, испуганно озираясь по сторонам:

— Криг капут, Гитлер капут…

— Ишь ты, как своего бесноватого фюрера боится, проклинает, а сам со страху весь трясется, — удивился усатый гвардеец с автоматом на груди.

Солдаты, услышав подтверждение пленного, нетерпеливо сгрудились у разбитого окна, напрягая зрение, всматриваются сквозь густую пелену дыма в мрачное здание фашистского парламента. Гремит, не смолкая, бой. В парке напротив то и дело вздымаются черно-рыжие фонтаны взрывов, о стену здания беспрестанно щелкают пули и осколки. Вдали словно в призрачном тумане виднеется рейхстаг. Площадь перед ним вся вспахана снарядами и минами. На изуродованных и обгорелых деревьях повсюду белые тряпки. Их рассмотрел в бинокль лейтенант артиллерист. Бинокль пошел по рукам.

— Действительно, белые тряпки, черт возьми… — подтвердил Лебедев, глядя в бинокль.

— Может, капитулируют? — предположил лейтенант артиллерист, ведущий отсюда корректировку огня своего полка.

— Ну да, держи карман шире. Гитлер здесь одних головорезов собрал, — заметил кто-то.

Командир стрелкового батальона старший лейтенант Константин Самсонов снял каску, вытер пот с лысеющей головы и пояснил:

— Белые тряпки — это парашюты. Вчера ночью немцы высадили десант моряков из Ростока.

Поднеся к глазам бинокль, он долго смотрит на рейхстаг, на развевающееся над входом большое фашистское знамя со свастикой. Из каждого окна, каждой бойницы бьют пулеметы и скорострельные пушки.

— Да, — проговорил Самсонов опуская бинокль, — эти фанатики так просто не сдадутся…

Вся Королевская площадь — Кенигплац — запружена изуродованной техникой: обгорелыми тягачами и танками, разбитыми орудиями и фургонами, вздыбленными железобетонными балками и рельсами.

Каждое подразделение наметило себе, согласно с общим планом штурма, маршруты движения к рейхстагу, проводили накоротке комсомольские и партийные собрания, готовили свои флаги, чтобы водрузить их над последней поверженной фашистской цитаделью.

Примкнув к стрелковому батальону Самсонова, саперы были готовы к последнему бою.

Комбат Лебедев и парторг Пулявский решают трудную задачу: как лучше распределить поредевшие в боях силы батальона, чтобы оказать максимальную помощь атакующим.

— Думаю, тебе, парторг, надо идти с ротой Гринина, — решает комбат, — я буду в роте Сунцова. В рейхстаге, если останемся живы, друг друга найдем.

Пулявский напомнил:

— Нам с отдельной ротой приказано быть на КП комдива Негоды. Сам видишь, как фашисты уцепились. С первой атаки их возможно не удастся выбить. Тогда очередь будет за нами.

Лебедев согласно кивнул головой, мол, верно говоришь парторг, без расчета в таком деле рисковать нельзя. Ближайшие события подтвердили правильность этого решения. Уже в момент штурма рейхстага немцам тяжелой артиллерией удалось разрушить переправу через Шпрее, отрезав подход нашим войскам. Часть саперного батальона Лебедеву пришлось срочно перебросить на восстановление моста.

Солдаты и офицеры штурмовых батальонов комдивов Шатилова и Негоды ждут сигнала к атаке, накапливаются у оконных и дверных проемов. Константин Самсонов обходит своих гвардейцев, дает последние напутствия. Сильны гвардейцы Самсонова. Это они первыми вступили в Берлин. Уверен комбат — и сейчас не подведут.

Готовы к штурму и саперы. Многие из них торопливо что-то пишут.

— Последнее письмо с войны? — указывая на них парторгу Пулявскому, предположил комбат Лебедев.

— Нет, заявление в партию, — пояснил Пулявский. — Почти все комсомольцы изъявляют желание. Только вот рассматривать заявления некогда. — И вдруг оживился: — А что, командир, проведем прием в партию в рейхстаге?

С КП дивизии вернулся замполит батальона майор Цивилев. Он несколько расстроен. Выяснял, почему саперам политотдела не выдал знамени для водружения над рейхстагом. Всем ведь батальонам, идущим на штурм, вручили… Там ответили коротко: у самсоновцев, мол, есть, считайте, что оно и ваше.

— Так-то оно так, да неплохо бы и свое иметь, — озадаченно проговорил Лебедев. — Сейчас соорудим. Старшина Гричуха чего-нибудь придумает.

Но старшина на сей раз ничего не «придумал». После поисков по подвалам «дома Гиммлера» возвратился пустой.

— Вот чертовщина! — растерянно оправдывался он. — Ни красной материи, ни красных чернил у них нема. Видать, красный цвет у фашиста не в почете.

— Ничего, — успокаивал его Цивилев, — сочтемся славою. Главное сейчас не в этом…

Неожиданно сзади кто-то сильными руками обнял Лебедева. Тот обернулся и глазам не поверил: старый друг еще по обороне Ленинграда испанец Альберти! Вот так встреча!