Путь наверх - Джон Брэйн

Когда мы вошли в артистическую уборную, там уже собралась уйма народа. Это была узкая комната с бетонным полом и длинным столом, над которым висели зеркала. Приятно пахло табаком, гримом и здоровым потом чистых сытых людей.

Сьюзен уже разгримировалась и стирала с лица остатки кольдкрема. Я был приятно поражен, увидав, какая белая и нежная у нее кожа.

— Это Джо Лэмптон,— сказала Ева.— Он приехал сюда из Дафтона, ни больше, ни меньше. Ему чрезвычайно понравился спектакль.

— Особенно вы,— сказал я. Рука у нее была мягкая и теплая, как у ребенка, и мне очень не хотелось выпускать ее из своей, но это было бы жалким приемом в стиле зомби — попыткой пообедать одной закуской, и я продлил рукопожатие лишь на секунду.

— Ну, я не так уж замечательно играю,— сказала она. Я стоял совсем рядом с ней, но должен был напрягать слух, чтобы разобрать слова. Когда Сьюзен смущалась, голос у нее падал почти до шепота.

— Если бы я знал раньше, я бы принес вам цветы,— сказал я.

Темные ресницы опустились, она на секунду потупилась. Только очень невинная девушка может не показаться при этом смешной, но у Сьюзен это получилось так естественно и непроизвольно, что я был растроган почти до слез.

— Если бы вы знали раньше? Что именно?

— Если бы я знал, что вы так красивы.

На блузке у нее была расстегнута лишняя пуговка. Сьюзен перехватила мой взгляд, но не застегнула ее. Я счел это добрым знаком, хотя и понимал, что все произошло непреднамеренно.

— Поедем с нами в кафе, малютка,— предложила ей Ева.

— Я бы с радостью, но мы с Джеком обещали вернуться домой к ужину.

— Захватите с собой и Джека,— сказал Боб.— Я хочу объяснить ему, как лучше осветить сцену, а то у него «заря как гром приходит» [5]. Это, может быть, и великолепно для Бирмы, но никак не годится для Англии.

— Вы чудовище,— сказала Сьюзен.— Это была такая славная, симпатичная заря.— Она говорила о заре так, словно речь шла о каком-то уютном домашнем животном.

Они заспорили, и в это время появился Джек Уэйлс. Я узнал его мгновенно, как только увидел. Свои «летные» усы он носил с необходимой долей небрежности. Это украшение указывало на то, что во время войны он был офицером. Именно по этой причине я не носил усов. Если вы позволите себе отпустить усы, прежде чем будете произведены в офицеры, на вас станут смотреть так, словно вы надели мундир или орден, не имея на то никакого права. Больше всего меня раздосадовало то, что Джек был шире меня в плечах и дюйма на четыре выше. У него было довольно приятное мужественное, хотя и грубоватое лицо, и уж конечно, злобно подумал я, он знает цену своей наружности.

— Привет, Сью,— сказал он и поглядел на свои часы.— Точно девять ноль ноль. Операция под шифром «Ужин» сейчас начнется.— Он рассмеялся, очень довольный своей шуткой.— Черт побери, какая тут духота. Не понимаю, как это ты выдерживаешь, Сью.

Он окинул меня внимательным взглядом.

— Это Джо Лэмптон,— сказал Боб.— Знакомьтесь — Джо Лэмптон, Джек Уэйлс. Вы должны найти общий язык. Ведь вы оба были отважными соколами, не так ли?

Джек рассмеялся и протянул мне свою огромную окорокообразную ручищу. Он сделал попытку основательно стиснуть мою руку, но и я не сплоховал.

— Не знаю, как вы,— сказал он,— а я рад, что это позади. Летать, конечно, интересно, но когда в тебя стреляют, это портит всякое удовольствие.

— Что верно, то верно,— сказал я.— Хотя и удовольствие летать мне тоже в конце концов приелось.

— Вы все какие-то пресыщенные,— сказала Ева.— Можно пригласить вас выпить с нами, Джек?

— Ужасно жаль, но вы знаете, как папаша Браун помешан на пунктуальности,— ответил тот.— В другой раз как-нибудь мы будем в восторге. Вернее, я буду в восторге,— он утрированно подмигнул Еве.— Остальные нам не нужны. Только вы и я, вдвоем, идет?

Мы все слушали его так, словно некий член королевской фамилии соизволил всемилостивейше объяснить нам, что другие дела не позволяют ему, к сожалению, присутствовать на открытии благотворительного базара, но он надеется, что как-нибудь при случае… Когда он и Сьюзен покинут нас, мы сразу должны будем почувствовать образовавшуюся пустоту… Они вернутся к уготованному им теплу, роскоши и веселью, а мы останемся при своих холодных, унылых буднях…

Я не стал, как Ева, упрашивать их, хотя почему-то был уверен, что Сьюзен предпочла бы отправиться с нами.

— Ну, если ты, красотка, хочешь, чтоб я опрокинул с тобой в компании кружечку пива, меня тебе не придется уговаривать,— сказал я Еве, сознательно переходя на простонародный говор в пику Джеку Уэйлсу, речь которого была так же непринужденно безупречна, как и его добротный твидовый костюм.— Пошли.— Я обернулся к Сьюзен и подарил ей самую обольстительную из своих улыбок, на которую в свое время положил немало труда,— ведь если мои зубы имеют довольно сносный вид, то лишь ценой ежегодной пытки в кресле дантиста. Я, конечно, не отказался бы иметь такие белые зубы, как у моего соперника (мысленно я его уже так именовал), однако улыбка, которая лишь чуть раздвигает губы и собирает крошечные морщинки в углах глаз, может производить не меньше впечатления на женщин, чем демонстрация ослепительных зубов. Так по крайней мере подумал я в ту минуту, заметив, как порозовела Сьюзен.

— В следующий раз я не забуду про цветы,— сказал я.

— Благодарю вас,— пробормотала она. Ее глаза сияли. Я знаю, что влага, переливавшаяся в ее глазах, могла быть просто результатом раздражения, вызванного слишком обильным гримом, положенным на веки, но так или иначе это делало ее похожей на маленькую девочку перед рождественской елкой. Вероятно, этот здоровенный детина, который с видом собственника стоит возле нее, не слишком-то избаловал ее комплиментами, подумалось мне.

Когда мы вышли на улицу, Ева снова шутливо ударила меня кулаком в грудь.

— А вы всегда так? Идете напролом? — спросила она.

— Да, я люблю идти прямо к цели.

Боб злорадно ухмыльнулся.

— Ваше обещание явиться в следующий раз с букетом цветов не особенно понравилось Джеку. Я заметил кой-какие признаки ревности.

— Он еще не обручен с ней.

— Да, но он знает ее чуть ли не с пеленок. Первая детская любовь и все такое прочее.

— Как очаровательно! — заметил я.

5

Два месяца спустя я сидел в публичной библиотеке и пытался объяснить элементарные правила бухгалтерского учета заместителю директора — маленькому щеголеватому человечку, с которым мне приходилось уже встречаться на наших любительских спектаклях. Он безнадежно напутал в своей приходо-расходной книге — так напутал, что я чуть было не заподозрил его в темных махинациях. А затем я обнаружил, что он переплатил десять шиллингов из своего кармана. Как очень многие во всех других отношениях неглупые люди, он мгновенно терял всякую способность соображать, как только сталкивался со столбцами цифр. По-видимому, ему даже не пришло в голову, что недостача могла быть результатом простой ошибки в записях.

— Я в этом деле не силен,— сказал он ворчливо, когда я кое-как разобрался наконец в путанице.— Приходится ежедневно тратить целый час на эту чертову бухгалтерию. Довольно бесполезное занятие, мне кажется. Не говоря уже о том, что вот теперь и вам пришлось пожертвовать вашим временем.

— Этот старикан того и гляди лопнет с натуги,— сказал я, наблюдая за седовласым мужчиной, который пытался растолковать что-то одному из младших сотрудников — тощему юноше с уже сутулой, как у всех библиотечных работников, спиной.— Знаете что, Реджи, я поговорю с Хойлейком относительно вашей бухгалтерской отчетности. Вероятно, ее удастся упростить.

Или надо сократить количество различных приходо-расходных статей, думал я, или же нам придется взять все в свои руки, самим собирать деньги и заносить их в книгу каждое утро. К какому бы решению я ни пришел, Хойлейк прислушается к моим предложениям. Хойлейк представлял собой значительный шаг вперед по сравнению с Деловитым Зомби. Даже сейчас я не люблю вспоминать о Деловитом Зомби. У него была огромная голова с короткими, гладко прилизанными волосами и совершенно неподвижное лицо. Не то чтобы оно отличалось монументальной величавой неподвижностью, словно высеченное из камня, нет — оно было просто мертвое, и мне всегда казалось, что даже воздух вокруг него начисто лишен кислорода. Я как-то сумел внушить ему, что тот особый вид деловитости, который он себе усвоил, чрезвычайно мне импонирует, и с тех пор он ко мне благоволил — настолько, насколько он вообще способен был к кому бы то ни было благоволить. Тем не менее работать под его началом было форменной пыткой.

Он был из числа тех мелких государственных чиновников, которые втайне всегда трепещут за свое тепленькое местечко и тридцативосьмичасовую рабочую неделю. Он неустанно твердил нам о беспощадности окружающего нас мира. Его вечно терзало беспокойство по поводу того, что думают о нас в муниципальном совете. Но тревожился он понапрасну: большинство советников, вероятно, даже и не заметили бы, если бы все служащие муниципалитета явились на работу нагишом. Однако кое-кто, обуреваемый жаждой известности, посылал письма в местную газету, обличая заевшихся бюрократов. И всякий раз после того, как в «Дафтонском обозревателе» появлялись заголовки: «Пусть муниципалитет проверит табельные часы», «Советник наносит решительный удар на конференции», «Их жалованье растет с головокружительной быстротой»,— Деловитый Зомби мгновенно испытывал необычайный прилив энергии, и нас затоплял поток отпечатанных на машинке циркуляров, начинавшихся: «Как мне стало известно» и кончавшихся: «Этому немедленно должен быть положен конец». Но еще страшнее были Стимулирующие беседы, как он сам их называл. Наиболее жуткая особенность их заключалась в том, что Деловитый Зомби обладал способностью говорить, почти не разжимая губ, и казалось, что его резкий металлический голос доносится неизвестно откуда.