Рыцарь-крестоносец - Рональд Уэлч

Уолтер отвернулся от окна.

– Англия – зеленая страна, мой господин, – начал он. – Там царят серые туманы и моросящие дожди, даже летом. Повсюду деревья с пышными кронами, а в долинах прохладно и влажно. И холмы не такие, как здесь, – все зеленые. Хотел бы я, чтобы тебе, мой господин, как и мне, довелось побывать в английском лесу летним днем, когда распускаются дикие цветы и слышно звенящее гудение работяг пчел.

Филипп рассеянно кивнул – воображение уже унесло его в далекие зеленые леса, столь красочно и необычно описанные Уолтером.

– А зимой? – спросил он. – Это правда, что там очень холодно? Я не представляю, как могут люди жить в таком климате.

– О, они очень выносливы, мой господин, – ответил Уолтер. – Ты когда-нибудь видел, как рисует свои узоры мороз?

Филипп помотал головой и внезапно смутился.

– Много раз во время моего пути, изнывая от зноя, – сказал Уолтер, – я мечтал о зимнем родном английском утре, когда щеки стынут от легкого морозца и под ногами хрустит снежный наст. Мороз рисует узоры, мой господин, на окнах, на листьях деревьев, на каждой травинке. Я много повидал прекрасных зданий и городов, но скажу тебе, мой господин, что самый крошечный узор инея прекраснее любой резьбы по камню во всем христианском мире.

Филипп сидел в своем кресле, боясь пошевелиться или произнести хоть слово, иначе, казалось ему, старик замолчит.

– А еще там идет снег, – продолжал Уолтер. – И так часто, что все становится таким спокойным, мой господин, и белым, белым, без единого пятнышка. Покрывая землю снегом, великий Бог будто показывает нам, в какой чистоте нам должно содержать ее.

– Да, наверно, это очень красиво, – пробормотал Филипп.

– Тебе бы хотелось поехать в Англию? – с любопытством спросил Уолтер.

Филипп рассмеялся.

– Когда ты так говоришь об Англии, Уолтер, – ответил он, – я начинаю ловить себя на мысли, что мне бы очень хотелось отправиться туда. Но дом мой здесь. А теперь расскажи мне о Лланстефане. Это большой замок?

– Нет, скорее маленький. Намного меньше, чем эта крепость, мой господин. – Уолтер обвел рукой комнату. – Замок находится на побережье, возле устья реки. Помню, когда я старался заснуть той ночью, до меня доносился приглушенный рев моря.

– А хозяин замка? – поспешно спросил Филипп. – Ты разговаривал с ним, Уолтер?

– Хозяина звали сир Генри д'Юбиньи, но это было много лет назад, и, мне думается, он сейчас уже в могиле, мой господин.

Старик поднялся, собираясь уходить. Филипп был заметно разочарован. Он надеялся услышать подробный рассказ о своих незнакомых кузенах.

– Сегодня мне нужно хорошо выспаться, – объяснил Уолтер из Йорка. – Через два дня я смогу увидеть Святой город и Храм, где находится гробница Спасителя.

– А куда ты отправишься потом? – спросил Филипп.

Уолтер пожал сутулыми плечами.

– Кто знает, мой господин? Это самое главное из всех моих путешествий по святым местам и самое долгое. Я могу не вернуться.

– Вернуться куда? Значит, у тебя есть дом?

Уолтер с сомнением покачал головой.

– Наверное, в Йорк. Но прошло уже много лет с тех пор, как я был там в последний раз. И все-таки думаю, я вернусь в Йорк. Это мое последнее путешествие.

Старик учтиво, с достоинством поклонился Филиппу и вышел из комнаты.

Глава 2

ИЕРУСАЛИМ

Через два дня Юсуф аль-Хафиз покидал Бланш-Гарде, и сир Хьюго вместе с Филиппом вышел на крепостную стену, чтобы попрощаться со своим гостем.

Обоим им, а в особенности Филиппу, было жаль, что князь уезжает так скоро, поскольку внешняя неприступность и вежливая холодность в обращении не могли скрыть обаяния его натуры. По мнению барона, сельджук был опытным воином и человеком, несомненно, мужественным, и даже разделяющая их глубокая пропасть религиозных и национальных предрассудков не могла помешать возникновению того чувства уважения, которое один рыцарь испытывает к другому.

Подъехав к воротам, Юсуф аль-Хафиз остановился и повернулся к своим хозяевам.

Сердечно поблагодарив сира Хьюго за проявленное им гостеприимство, он взглянул на Филиппа, и на лице его появилось выражение признательной нежности. Он улыбнулся.

– Не забудь, я должен тебе глоток воды, Филипп, – сказал он. – Знаешь, может быть, придет день, и я смогу отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. – Юсуф аль-Хафиз махнул рукой, взглянул на барона, снова улыбнулся и поехал по опушенному надо рвом мосту.

– Что он хотел сказать, отец? – спросил Филипп, когда они, возвращаясь в башню, пересекали широкий внутренний двор замка. Они шли медленно: стояла невероятная жара, их разморило, и спешить не хотелось.

– Кто знает? – мрачно ответил барон. – Возможно, мы узнаем что-нибудь в Иерусалиме. Мне нужно присутствовать на следующем собрании совета избранных рыцарей королевства, которое созывает король.

Поскольку сиру Хьюго не хотелось жариться весь день в седле, они отправились в Иерусалим на закате солнца, надеясь прибыть на место через двое суток. Стало уже довольно прохладно, когда небольшая группа всадников выехала из долины Бланш-Гарде; со стороны болот поднимался белесый туман, и Филипп довольно улыбнулся, ощущая тепло своего тяжелого плаща.

Сзади до него долетело приглушенное бормотание Льювеллина, проклинающего холод, по обыкновению пересыпанное странными ругательствами на арабском, валлийском и саксонском наречиях. Филипп тихонько рассмеялся: Льювеллин постоянно был сердит на весь мир, даже если этот мир не сделал ему ничего плохого. Кажется, по-настоящему счастливым он чувствовал себя только тогда, когда у него находился какой-либо предлог поворчать.

С ними ехало еще несколько человек: слуга сира Хьюго и полдюжины вооруженных до зубов солдат гарнизона замка. Управляющий Иво вместе с несколькими помощниками отбыл в Иерусалим еще накануне: у сира Хьюго, как и у всех богатых баронов Леванта, был свой дом в Святом городе, и нужно было все приготовить к его прибытию. Если слуги не поспеют вовремя, разразится настоящая буря. Барон слыл справедливым, но и требовательным хозяином и не выносил нерасторопности и нерадивости слуг.

Над горизонтом поднялось солнце, иссушив своими лучами свежесть раннего утра. Воздух стал душным и тяжелым; из-под копыт коней поднималась сероватая пыль, оседая на крупах лошадей и на одеждах путников. Филипп едва сдерживался, чтобы не отереть лицо: по опыту он уже знал, что его пальцы лишь оставят на лице грязные разводы, и поэтому ему приходилось терпеть. Кажется, он уже давно должен был привыкнуть к этой жаре, думал Филипп. Но воображение вновь и вновь уносило его в зеленые поля, к прохладным ручьям в тенистых влажных долинах, о которых так красноречиво поведал ему старый Уолтер из Йорка.