Эксперимент «Ангел» - Джеймс Паттерсон

Наконец ястребиная жизнь пошла своим чередом: одни продолжают кормить своих птенцов, другие улетели за добычей, третьи возвращаются с охоты.

— Вот это да, — присвистнула Надж, увидев, как один ястреб бросил в гнездо еще извивающуюся змею. Родительская добыча так взбудоражила птенцов, что они, карабкаясь друг на дружку, — кто выклюет первый кусок — чуть не вывалились из гнезда.

Клык повернулся к Надж и удивил ее неожиданно широкой улыбкой.

Вообще-то ей было хорошо. Конечно, хотелось улететь, конечно, хотелось, чтоб поскорее вернулась Макс и чтобы было побольше еды. Но все равно так здорово сидеть здесь на солнце на вершине мира, наблюдать за огромными красивыми птицами и знать, что и у тебя есть крылья, готовые вот-вот поднять тебя в воздух.

И Надж даже захотелось остаться здесь подольше.

Но только не слишком надолго.

Надж грустно ковыряет болячку на коленке и, помолчав, поднимает на Клыка свои большие карие глаза:

— Ангел нас ждет. Она мне как младшая сестренка. Она нам всем как сестренка. Мы по ночам друг другу всякие истории рассказываем. Когда мы домой вернемся, …если без нее…. мне одной что ли придется в той комнате спать? Макс должна срочно вернуться. Она же Ангела в беде не оставит?

— Нет, не оставит. Смотри лучше, как вон тот большой ястреб с темной полосой крыльями работает. Видишь, он когда поворачивается, у него одно крыло совсем замирает, а другим он то туда, то сюда поводит — угол регулирует. Вот поворот у него и получается и быстрый, и плавный. Надо будет так же попробовать.

Надж никогда такой длинной речи от Клыка не слыхала. Она отыскала глазами ястреба, на которого показывал Клык.

— Ага, вижу, кажись, понятно, что он там делает.

Она едва успела договорить, как Клык сорвался с места. Его большие сильные крылья поймали воздушный поток, и он взмыл ввысь и закружил с ястребами в их птичьем балете.

Он улетел, а Надж не находит себе места. Ну куда только Макс запропастилась? Может, она ранена? Может, им с Клыком лучше вернуться и поискать ее? Вот Клык прилетит, она поговорит с ним об этом.

Однако у Клыка совсем другие планы. Он как раз промчался мимо, прямо вровень с пещерой:

— Давай, давай! Попробуй, потренируйся. Сразу полетишь, как горный орел!

Надж стряхнула с кофты шоколадные крошки. Он что, об Ангеле не беспокоится разве? Беспокоится, конечно. Просто виду не показывает. Она-то знает, Клык тоже любит Ангела как родную. Он и книжки ей читал, пока она сама не научилась. И даже теперь ее обнимает и утешает, когда Ангел из-за чего-нибудь огорчится.

Ладно, пойду потренируюсь. Всяко лучше, чем без дела сидеть. Надж соскочила с приступки перед пещерой. Взлет! И почти что против воли ее захлестнула волна восторга! Какое счастье парить высоко над землей, отдаться на милость ветров и свободным взмахом крыльев покорять небо.

Она поравнялась с Клыком. Он еще раз объяснил и сам показал ей ястребиный маневр. Старательно повторяя каждое его движение, Надж вдруг поняла. Получается!

Она выписывала широкие круги, тренируясь и все ближе подлетая к ястребиной стае. Удивительно, но птицы, похоже, не возражают против ее присутствия.

Если не думать про Ангела да про Макс, Надж почти что счастлива.

В тот вечер она лежала на животе и наблюдала за взрослыми ястребами и их детенышами.

Огромные страшные птицы чуть ли не нежно поглаживали птенцов по взъерошенным тощим перьям, заботливо поддерживали под слабые пока крылья, помогая в первых неумелых полетах.

Ком подкатил ей к горлу. Она всхлипнула.

— Ты что?

— Да птицы эти… Мне бы таких родичей, как у этих дурацких ястребов. О птенцах большие птицы заботятся, а обо мне никто никогда. Кроме Макс. Но она же мне не мама…

— Не плачь. Все равно с этим ничего нельзя поделать. Не плачь, пожалуйста. — Клык отводит глаза, и голос у него очень грустный.

Солнце село, и ястребы вернулись в свои гнезда. Даже их горластые птенцы перестали галдеть.

Когда совсем стемнело, Клык подвинулся поближе к Надж и протянул ей сжатую в кулак левую руку. Она мгновенно откликнулась, поставив сверху свой кулак — ритуальное в стае прощание перед сном. Вчера в горнолыжном коттедже без него уснули чуть ли не единственный раз в жизни.

— Спокойной ночи.

Она молча свернулась калачиком. За что, за что отобрали у нее все, что важно и нужно ей в жизни?

— Спокойной ночи, Надж, — ласково шепчет Клык.

Боже, что за денек! Плечо кровоточит и болит нестерпимо. Чуть пошевелишь им, и кровь фонтаном бьет на зажимающие рану пальцы.

Мне повезло только в том, что я ни разу не наткнулась на бандитов. Правда, время от времени до меня доносятся их голоса. И тогда я замираю на месте. А потом, окоченевшая от холода и деревянная от напряжения, сызнова шаг за шагом продолжаю двигаться на север, петляя на случай, если кто продолжает меня разыскивать.

Опасаясь, что эти жлобы привели собак, я уже раза четыре переходила вброд ручьи и речки. И уж поверь мне, дорогой читатель, балансировать в ледяной воде на поросших мхом камнях, да еще с простреленным плечом — занятие не из приятных.

Прощупала плечо и крыло. Насколько я могу судить, рана сквозная. Хорошо, что пуля не засела внутри, а прошла навылет, вырвав кусок мышцы и перьев. Но так или иначе, а рука и крыло совершенно ни на что не годятся… И болят ужасно.

Уже поздно. До Ангела еще много часов, и одному Богу известно, какие муки послали ей небо и школьные белохалатники. Она ждет меня, наверное… надеется….

Сжимаю кулаки и зубы, стараясь на зареветь. Лететь не могу, не могу догнать Клыка и Надж. Даже просто связаться с ними не могу. Нет у нас никаких мобильников или и-мейлов.

Уж как они на меня, поди, злятся! Вот и поделом мне. Это моя и только моя вина!

В довершение ко всему хлынул проливной дождь, так что меня теперь еще хлещут мокрые ветви деревьев. Каждый пройденный метр буквально вырван у мокрой красной глины, из которой я с трудом выдираю уставшие ноги. Холод, голод и боль с каждым шагом все сильнее и сильнее. И все больше и больше я злюсь на себя, на свою беспробудную глупость.

Преследователей моих уже давно не слышно. Поди, разбежались от дождя по домам.

Минуту спустя прищуриваюсь — впереди, похоже, светятся окна. То ли дом, то ли сарай или склад какой-то. Хорошо бы склад или сарай. Дождись, когда все уйдут — вот тебе и ночлег.

Вскоре я уже шагах в двадцати, пригибаюсь в кустах, вглядываясь сквозь прорехи в живой изгороди. Увы, это дом.

В окне мелькает силуэт. Никак девчонка та, Элла, кажется? Наверное, она здесь живет. Святое семейство: любящие родители, дети, среднестатистическим числом 1,6. Очень за нее рада.

Но я действительно рада, что она в целости и сохранности добралась до дома. Как бы там ни было, но если б я позволила этим бугаям ее измолотить, я бы себе этого не простила.

Дрожу крупной дрожью. По спине стекают холодные струйки. Ноги больше не держат. План, мне срочно нужен план…

Я все еще ждала озарения, когда открылась входная дверь. Элла вышла на крыльцо: над головой огромный зонт, у ног мелькает какая-то тень. Собака. На низеньких ножках, толстая, как сарделька.

— Магнолия, поторапливайся. Давай скорее. До костей сейчас обе промокнем.

Псина, не обращая на дождь никакого внимания, принялась усердно обнюхивать двор, а Элла в нетерпении пританцовывает на садовой дорожке.

Где времена отчаянные, там и меры отчаянные. Уж не помню, кто это сказал, но сказано в самую точку. Была не была. И я медленно подхожу к ней на цыпочках.

Так-так, еще пару анализов крови — и считай, что с глюкозой мы разобрались. А там можно будет и за электроэнцефалограмму приниматься. Посмотрим, что там внутри в черепушке.

— Когда же это все кончится? Макс, где ты? — Дверь ее конуры открылась, и Ангел чуть не заплакала при приближении очередного белохалатника. Он присел на корточки и уставился на нее. Ангел из последних сил вжалась в стенку.

Он потянулся схватить ее за руку, но тут его взгляд упал на ее лицо.

— Что случилось с объектом номер 11? — обернулся он к коллегам.

— Объект укусил Райли, и Райли его ударил.

— Что-то сейчас со мной будет?.. — напряглась Ангел. Вся левая сторона лица горит огнем, но она все равно рада, что укусила этого гада. Она его ненавидит. Всех их ненавидит…

— Вашему Райли только на автомойке работать. Я бы его даже пробирки мыть не подпустил. Я его в порошок сотру, если он мне этот экземпляр испортит. Думать надо, дубине этакой, это же уникальный образец! — Белохалатник разбушевался не на шутку. — У него что, память отшибло? Мы годами за этим образцом гонялись. Так Райли и передайте, он у меня на полную катушку за нанесенный ущерб лабораторным объектам расплачиваться будет!

Он снова протянул руку и снова попробовал дотронуться до Ангела. Она ума не могла приложить, что ей делать. Запястье, там где в вену была вставлена игла с пластиковой трубкой, сильно болело, и она свободной рукой прижимала его к груди. Целый день ей не давали ничего ни есть, ни пить, не считая какого-то химического тошнотворно-сладкого оранжевого раствора. Несколько раз брали у нее из вены кровь и нещадно тыкали иглами. После того как она в конце концов того белохалатника укусила, ей и всадили в вену иглу с трубкой каким-то особым способом, так, чтобы и кровь у нее было брать проще, и хлопот им было с ней поменьше.