С ними по-хорошему нельзя - Раймон Кено

О’Рурки занял свое место рядом с Маккормаком. Тот плюхнулся на свое и потер глаза: его клонило в сон.

— Продолжим, — сказал он. — Кэффри, сейчас твоя очередь заступать на дежурство, правда?

— Да, — сказал Кэффри. — Я пошел. Этот допрос меня достал. Я представлял себе все совсем по-другому.

Он отошел к бойнице, и его глаза больше не отрывались от этого проема в военно-строительном зодчестве. Маккормак повернулся к Ларри:

— Спрашивай дальше.

— Неужели не видно, что она не того... не католичка? — сказал Каллинен.

— Она ни во что не верит, — добавил Диллон.

— Мы что, будем все ночь здесь сидеть и изводить эту девчонку? — спросил Каллинен. — Командир, пора бы и на боковую. Завтра будет тяжелый день. Наше восстание — это все-таки не шутка.

Возникла странная пауза. О’Рурки поднял голову и сказал Каллинену:

— Хорошо, Каллинен. Ты прав. Конечно. Я бы только хотел задать девушке два-три вопроса.

— В общем-то, мы можем еще немного подождать, — сказал Каллинен.

Сидящий в углу Кэффри пожал плечами. Вытащил из диванного валика перо и стал ковыряться в зубах, не отрывая взгляда от моста О’Коннелла, в общем-то безлюдного.

— Ну, давай, — сказал Маккормак.

О’Рурки собрался и приступил:

— Девушка, только что вы продемонстрировали весьма агрессивное или, по крайней мере, не чуждое атеистическому отношение к конфессиям. Однако, судя по всему, вы отклоняете любые обвинения в скептицизме, если я правильно понял смысл речей, которые вами были произнесены до того, как были прерваны замечаниями моих товарищей по оружию.

Кэффри даже не пошевелился. Ларри продолжил:

— Да. Мне думается, что вы отвергаете Бога нашего единого не полностью. Но что же, в таком случае, вы признаете? Королевскую власть?

Не поднимая головы, Герти спросила:

— Кто вы такие, чтобы меня об этом спрашивать?

— Мы бойцы Ирландской Республиканской армии[*], — ответил О’Рурки, — мы боремся за свободу нашей страны.

— Вы — бунтовщики, — сказала Герти.

— Конечно. Они самые.

— Вы взбунтовались против Английской короны, — продолжала Герти.

Кэффри в сердцах уронил на пол винтовку. Герти вздрогнула.

— Вы не имеете права бунтовать, — заявила она.

— Это уж слишком, — сказал Каллинен. — Давайте закроем ее в соседней комнате и отдохнем немного, а то дело принимает серьезный оборот.

Маккормак зевнул.

— Еще одну минуту, — настоял Ларри. — Мы должны знать своих противников.

— Можно подумать, что мы их не знаем, за столько-то веков, — возразил Диллон, которого начинало клонить ко сну.

— Она верит королю и не верит в Бога! — воскликнул Ларри. — Странно и поразительно, не правда ли?

— Да, действительно любопытно, — сказал Маккормак с отсутствующим видом. — А вам что, в самом деле так нравится ваш король? — небрежно добавил он, обращаясь к Герти.

— Вид у него довольно-таки дурацкий, — сказал Каллинен.

— Покажи ей портрет, — сказал Маккормак. — А то ей не видно.

Каллинен забрался на стул и снял с противоположной стены фотографию короля. Случайная пуля оцарапала стекло и отколола уголок рамки. Символ терял достоинство на глазах. Каллинен прислонил его к картотеке и передвинул свечу для подобающего освещения.

Герти посмотрела на портрет.

— Утонченным никак не назовешь, — прокомментировал Ларри О’Рурки. — Его лицо не светится ни умом, ни решительностью. И эта посредственность является символом угнетения сотен миллионов людей несколькими десятками миллионов британцев! Но угнетенные более не вправе с восторженным самозабвением созерцать эту пресную физиономию, и вы, мисс, наблюдаете сейчас и здесь первые результаты критического осмысления.

— Во дает, — с одобрением произнес Каллинен.

— Мне больше нечего сказать. Боже, храни Короля! — произнесла Герти.

— Но вы ведь сами не верите в Бога. Кто же его будет хранить?

— Боже, храни Короля! — повторила Герти.

— Вот дура! — воскликнул Каллинен.

— Чего доброго, возомнит себя Жанной д’Арк, — заметил Диллон.

— Неужели непонятно, что ваш король — мудак? — завопил Маккормак (он завопил, чтобы стряхнуть с себя сон, который опутывал его со всех сторон). — Доказательства? Пожалуйста: он никак не может победить немцев, цеппелины бомбят Лондон, тысячи английских солдат гибнут в Артуа[*], и только для того, чтобы французы смогли установить свое господство в Европе. Глупее не придумаешь!

— Да, это правда, — согласилась Герти.

— Вот видите! И в Ирландии все знают, что он предается тайному пороку и от этого настолько тупеет, что не способен уже ничего понять. Вот.

— Вы так думаете? — спросила Герти.

— Именно. Бедный сир, бедный херр, вот кто он такой, ваш король. Я повторяю: мудак ваш король.

— Но ведь если Король Англии мудак, тогда все дозволено!

— А мы имеем право спать? — внезапно спросил Келлехер.

— Лично мне не хочется, — сказал Галлэхер.

— Сколько времени? Луна заходит.

— Три часа.

— Как ты думаешь: они еще будут нас атаковать сегодня ночью?

— Не знаю.

— Я бы чуть-чуть поспал.

— Спи, если хочешь. Я посторожу.

— А это разрешается?

— Отдохни, старина, если хочешь. Я не хочу.

— Ты не хочешь спать?

— Нет. Рядом с мертвецами — нет.

— Не думай о них.

— Легко сказать.

— Наверху тихо.

— Думаешь, наши спят?

— Не знаю. Ты видел лицо девчонки, которую вытащили из туалета?

— Нет. Я не могу забыть лицо другой, той, что всю ночь лежит на улице перед домом.

— Не думай о ней.

— Легко сказать. — Галлэхер вздрогнул. — Келлехер, прошу тебя, не спи. Не оставляй меня одного. Не оставляй меня наедине с мертвецами.

— Ладно, не буду.

— Я бы не побоялся лечь рядом с той девчонкой, что на улице; заметь, я сказал: рядом с ней, а не на нее. Но эти два англичанина в соседней комнате не дают мне покоя. Они наверняка на нас рассердились. Особенно за то, что их свалили в кучу. Конечно, они наши враги, но зачем их унижать?

— Ты мне надоел.

Келлехер встал:

— Пожалуй, хлебну уиски.

— Передашь потом мне.

Они начали хлебать по очереди и осушили таким образом всю бутылку.

— А завтра будут другие, — сказал Келлехер.

— Кто другие?

— Мертвецы.

— Да. Возможно, мы.

— Возможно. Я бы немного вздремнул.

— Мне страшно, — сказал Галлэхер. — Мертвецы совсем рядом.

Он вздохнул.

Келлехер запустил бутылку из-под уиски в стену. Бутылка разбилась, но как-то неотчетливо.

— У меня идея, — сказал Келлехер.

Галлэхер вопросительно рыгнул.

— Выкладывай свою идею.

— Так вот, — сказал Келлехер. — От трупов надо избавиться.

— И как? — икнул Галлэхер.

— Взять и утопить. Помнишь, ты завалил одного типа, который сразу же шлепнулся в воду. Теперь он тебя не беспокоит. Я предлагаю вот какую штуку: погрузим мертвецов в тачку всех сразу или по одному, если все не поместятся, и выбросим их в Лиффи. А завтра, когда полезут британцы, встретим их на свежую голову и с очищенной совестью, такой же чистой, какой будет наша Ирландия, когда мы победим.

Галлэхер закричал:

— Да, да! Вот именно! — и бестолково заметался по комнате. — Это была моя идея! Это была моя идея!

— Хотя это довольно рискованно, — заметил Келлехер.

— Да, — согласился утихомирившийся Галлэхер. — Этих двоих еще можно докатить до набережной, а вот как подобрать девчонку на улице?

— Да, — сказал Келлехер, — придется подсуетиться.

— А что на это скажет Маккормак? — спросил Галлэхер.

— Возьмем все на себя. Личная инициатива.

— Ладно. Все равно. Иначе я до самой смерти буду переживать.

— Ты мне поможешь грузить тех двоих в тачку и подтащишь девчонку. Как только окажешься у самой воды, я подкачу с тачкой, и мы свалим их всех сразу. Чтобы бултыхнуло один раз. Затем отбежим назад — и все дела.

— Спасибо, что доверил мне девчонку, люблю молоденьких, — пошутил Галлэхер, повеселевший от мысли, что враз сможет избавиться от трех призраков.

— Тогда за работу, — крикнул Келлехер.

Они покинули пост и пулемет и без особых колебаний, несмотря на темноту, двинулись в сторону кабинета, где были сложены служащие. Келлехер взялся открыть дверь и сделал это совершенно бесшумно; мертвецы мирно лежали в ожидании. Сначала повстанцы перевалили в тачку сэра Теодора Дюрана, затем отправились за привратником, и тут стало ясно, что вместить оба тела в одно средство передвижения довольно трудно. Поразмыслив, они решили уложить передвиженцев валетом.

Потом разбаррикадировали входную дверь. Келлехер ее приоткрыл, а Галлэхер в нее проскользнул и выбрался на улицу. Сполз по ступенькам и, пресмыкаясь, прополз до мертвой девушки. Он плохо различал ее в темноте. Ему показалось, что ее глаза приоткрыты, а рот — разинут; он посмотрел на небо. Многочисленные звезды сверкали, луна заходила за крышу пивной «Гиннес». Британцы не реагировали. Лиффи, омывая набережные, издавала легкие всплески. Так события и развивались: в полном мраке и спокойствии.