Похороны друга - Павло Тычина

Павло Тычина

ПОХОРОНЫ ДРУГА

Поэма

Угрюмый вечер в тишине окрестнойбагряный тон на сизый тон менял.Я синий снег лопатой поднимал,бросал — и вдруг… далекий плач оркестрапослышался, все приближаясь, онзахлебывался на морозе. К елям(вершины их еще слегка алели)волною льнул. И плыл зеленый звон.Глухое эхо ударяло в сад,и сад громовым отзвуком шатало.Не в лад, не в тон, как будто наугадтам сто оркестров в этот миг играло,и путало мотивы…

Все обновляется, меняется и рвется,исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,песком заносится и пылью обдается,земле сырой всего себя передает…

О ком те трубы плакали?Зачем тарелки звякали?Бил барабан как будто в грудь —кто завершил свой путь?

                              …Потухалбагряный цвет. С ним вместе постепенносгорала туча. Смутный мир стоял,как бы насквозь просвеченный рентгеном…И я сорвался, побежал! Такой,такой же вечер был назад два года:прощался с другом я. Конь воронойпомчал тогда, исчез… И непогодапришла: война ударила! И другприслал нам весть: он жив! он жив!                              Повсюдугордятся им: он, словно в землю плуг,вонзился во врага! Он мстит, он судит —и вражья кровь, чернея, потекла…Да, имя Ярослава — на скрижаляхнерукотворной памяти… Былаборьба за Харьков. Наши окружалиего кольцом тугим со всех сторон.Неравны были силы. Ярославупришлось пройти огонь терпенья. Онодин против восьми стоял! И славутотчас его отвага обрела:он спас людей, которым казнь грозила.Врагов он смело выбил из селаи сам погиб…                    Печали злая силавзяла меня!.. Вдруг из воздушных волнпо радио приплыло имя друга.Перед глазами гроба черный челнзаколыхался… Сердце сжалось туго,и захотелось в этой тишинетебя увидеть!..

Все обновляется, меняется и рвется…

                    Катафалк качалсяна медленных волнах, как в страшном сне.Процессию догнал я и пробралсяпоближе к гробу. Друг! Хотя я знал,что Ярослав не здесь: его хороняттам… без меня… на фронте! Зарыдалопять оркестр.

Все обновляется, меняется и рвется,на свете в новые все формы переходит…

     Фанфара стонет, стонет.Процессия идет, и с нею — я(раздвоенность меня не покидает!),гляжу, как свекловичная струятечет за горизонт… Никто не знает —

     о ком те трубы плакали?     Чего тарелки звякали?     Бил барабан как будто в грудь —     кто завершил свой путь?

Да кто же? Воин. Друг наш близкий, воин!Один из тех, кто рядом с нами жил,с врагами дрался из последних сил…Вот он лежит, бессмертия достоин.Он молод был. Какой широкий путьбыл для него открыт! Он рос на воле,в семье народов. С каждым днем все болесветило солнце нам. Но посягнутьна нашу жизнь, святое наше дело,фашистская Германия посмела,и рукава уж засучил палачи ухмыльнулся… Горестно играютв оркестре, — мне же кажется: то плачс Украины… Трубы! Трубы пусть рыдают!Пусть вдовье горе выплачут, пускайпоют о тех, кто следует за гробом,заламывая руки к небу… Знай,проклятый враг: твоя бессильна злобана наш народ! Свирепствуешь? Дрожи:никто не победит народ! Быть может,считаешь благородством грабежи?Собаке «благородство» не поможет,и волку — тоже…

     …Как на лапах волк,на западе, оскалясь, встала туча.Упали сумерки. Оркестр замолк,и стало тихо… Рота всевобучанавстречу нам прошла. Вот повезлибелье для госпиталя. Мимо детис собакой прошмыгнули. А вдализавод гудел и стих. И вместе с этимтемнело все вокруг. И снег лежал.И перед гробом по дороге белойот фонаря дрожащий луч бежал…И я сильнее вдруг затосковал —и реквием душа моя запела.

Все обновляется, меняется и рвется,исходит кровью в ранах, в горе сердце рвет,песком заносится и пылью обдается,земле сырой всего себя передает.

Все в новые на свете формы переходит,все движется, течет, не хочет ждать.И человек по землям бродит, бродит,чтоб снова вечность под землей лежать.

И каждый день, и каждую минутуто разверзается, то закрывается земля.И человек судьбою схвачен,будто его опутывает кольцами змея.

Но нет, есть в жизни распорядок строгий,и что казалось хаосом — есть умный строй.Все чередуется: и счастье и тревоги, —историю, как книгу, приоткрой.

Есть счастье победить в сраженье за свободу,—к оружию она зовет раба.И если хочешь ты пройти к свободе бродом —пойми, что этот брод всегда — борьба.

Земля, как мать, как солнца дар бесценный,она тебя и носит и живит.Законы материнства и борьбы — священны,ни смерть, ни горе их не победит.

Все движется рывками, трудно, туго,наш путь вперед! Шаги бойцов тверды.Орда фашистская, пьешь кровь, ворюга!Дождешься: не допросишься воды.

Подохнешь без воды. Народ твой встрепенется —ведь он не раб — потянется к борьбе.Все обновляется, меняется и рветсяк свободе — к истинной своей судьбе.

Ты зарвалась — да отвечать придется.Тебя настигнем мы, пиши пропало — крах.Все изменяется, и лепится, и мнется,как глина мягкая у скульптора в руках.

А скульптор — сам народ, и он стоит, не гнется.Он хочет жить. На воле хочет жить.Все поднимается, встает, растет, смеется,ведь ты мертва, тебе живых нас не убить.

…Оркестр играл. В соседний переулокпроцессия печально повернула, —сверкнули заводские окна… Высьприподнялась, стремительные саблипрожекторов скрестились, обнялисьи в облаках тревожно шарить стали…С еловых веток лапчатых свисалиобрывки снежной пены…

Все обновляется, меняется и рвется,исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,песком заносится, и пылью обдается,и зеленями из земли опять встает.

                              Вот и рови кладбище. Коней остановили.И приподняли гроб. Тогда с деревпосыпалась вдруг ледяная крупка,позванивая. И от льдышек хрупкихстонала тишина. И я под гробплечо подставил. Медленно, неловкоскользили мы с сугроба на сугроб.Нас обгоняли люди — кто с веревкой,кто с заступом (спешила жизнь сама!), —их догоняла хлопьями зима.А люди шли, подолгу застреваяв снегу, точь-в-точь как мы. За темнотой —кресты. Мы с нашей ношею святойпришли на пустошь. Стали мы у краяглубокой ямы. Гроб спустили с плечи осторожно на сырую глину поставили его…

                              «Возмездья меч, —так начал речь оратор, — Украинуи всех нас спас! — (И загудела даль.Упала мать у края темной ямы:«Откройте гроб! Сыночек, ручку дай!Зачем заколотили гроб гвоздями?»…За ней жена — не плачем начала,а хохотом рыдания: «Мой сокол,Степан, проснись!»)               — Мы будем мстить жестоко! —сказал оратор. — За деянья злаответит враг. В бой! Нет, никто не в силенас побороть. Непобедим народ!Вот партизан нам руку подаетиз Югославии! Ряды сплотилиповстанцы в Польше, острые ножиуж наготове! Встало Закарпатье.Кипит и Чехия… Бой не на жизнь,а на смерть! Всех тиранов без изъятьяказнить и всех, кто с ними заодно…Тот будет жить, кто был отважным сыномстраны родной!—               Мгновение одномолчал оратор. — Он за Украинузамучен был — товарищ твой и мой…(Жена и мать рыдали. Крики, стоны —смешалось все. Окутанные тьмой,стояли мы, как тени. И каленойсухой иглой мороз нам душу жег.)Герой не умирает! Свято делоСтепана и бессмертия залог!И после смерти он зовет нас смело!

…Раздался залп. Он воздух так качнул,как будто буря в землю нас вдавила.Тут плач, и крик, и стон… И тяжкий гулгромовый прокатился. Поглотилаземля Степана. Стали засыпатьзабитый гроб. И глухо отвечал он.И стон родных вновь начал повторятьрыдание оркестра. Лишь сияла звезда вверху…

     А трубы скорбно плакали.     Тарелки звонко звякали.     Бил барабан как будто в грудь:     ты славно завершил свой путь.

               …Уж выплакался я!Не знаю, с кем и как я возвращался.Сияла в снежных звездах вся земля…И реквием в душе моей раздался:

Все обновляется, меняется и рвется,исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,песком заносится, и пылью обдается,и зеленями из земли опять встает.

Домой пришел я: во дворев снегу еще торчит моя лопата.И в страшной высоте,как на горе —такая тишина! —зеленоватыйдалекий звездный свет…Сияй, свети! Мы горе переборем;священной мести мы верны законами заступом в могилу вместе с горемврагов загоним!..

Все поднимается, встает, растет, смеется.

Мы живы. День победы недалек!Слова: «Войны окончен срок» —нет, не произнесут уста,пока не захрустит последний позвонокфашистского хребта.

     Хотя и тяжко нам!     У каждого семья — жена иль мать.     Но не дадим себя врагам     сожрать!

Я дома лег на жесткую кровать,закрыл глаза. Вокруг все тихо… тише…И катафалк передо мной поплыл опять,и я услышал:

Все поднимается, встает, растет, смеется.И я услышал:Все в новые на свете формы переходит.Ведь ты мертва, — тебе живых нас не убить.

И, видится, — Степан поднялся, ходитбок о бок с Ярославом. Жить нам! Жить!И в поле тракторы гудят. И вьетсянад полем жаворонок. И летитна конях молодое поколенье —сюда, сюда… Ведущий говорит:«В руках у нас великое уменье —бороться до победы. И не разпотомки в песнях будут славить вас.Вы — победители. Страданьем, горемболел народ. Мы горе переборем!»Мать Ярослава и Степана матьим вынесли воды. И люди пили.И вдруг ряды сомкнули: побеждать!И полетели в бой на крепких крыльяхотваги. И в небесной глубинегудели эскадрильи…                              Тут в испугепроснулся я. Темно! И в тишинепо окнам зачастили когти вьюги.Она скреблась по стеклам. Со всех ногбежала по сугробам. Стойте! Где я?И вдруг припомнил все. И я не могзаснуть: непобедимая идеясвободы, человечности, тепламеня, словно дитя, приподняла, —и стало видно все как на ладони.Еще мы будем жить — и ты и я!Взовьемся вверх плющом мы по колонне!Мы города отстроим! И садынасадим! Жизнь все лучше будет, краше.А Гитлера кровавые следыбурьяном зарастут. И совесть нашазаявит: суд идет! палач — с пути!Мы живы! Наше бытие нетленно!Среди живых — ты мертв!Ты мертв!

     И вдруг буран как засвистит, —     буран — неугомонная сирена…

Я вслушивался. Захотелось мнена берега Днепра — все дальше, выше!И снег по стеклам скребся в тишине…     И я услышал —     как трубы где-то плакали,     тарелки тихо звякали,     бил барабан как будто в грудь:     «Ты славно               завершил                         свой путь…»

1942