Слезы ангела мести - Вадим Тимошин

Содержание

1. Рука, стреляющая в колыбель

2. Свинцовое прощание

3. И небо заплачет кровью

4. Чужое небо

Рука, стреляющая в колыбель

Люблю дождь. Крупные капли, точно слёзы, падают в ладони и стекают по щекам, проникая в пылающее болью сердце. Небо серыми глазами сочувствующе смотрит, как ты кутаешься в плащ, проклиная себя за то, что забыл в офисе зонт. Точно персты гиганта, торчащие из земли, черные обветшалые дома отгораживают от тебя мир, по которому не проходит Улица. Пустая Улица. В столь поздний час даже таксистов на ней не встретишь. Но мне и не нужны таксисты. Потому что кровь, вытекающая из раны на плече, может испачкать и без того не слишком чистые сиденья и обеспечить мне штраф в пару сотен кредитов. Я в который раз поймал пулю, в который раз почувствовал её горячий укус. Но я отправил подонков к праотцам. Ненавижу мразь. А мразь, связанную с идиотскими сектами – вдвойне. И я поставил точки на их пути тремя выстрелами в упор. За тех девочек, которых они убили, якобы принеся в жертву своим идолам. Три трупа в подвале на сыром потрескавшемся полу. Полиция будет в восторге.

Моё имя Майк Гомес. Я всегда оставлял за собой кровавый след правосудия. Моего правосудия. Не берущего взяток и не цепляющегося за шипы смягчающих обстоятельств. Обыватели, дрожавшие по своим коробкам, называли меня жестоким. Может, они и правы. В какой-то момент я потерял всё, кроме своего пистолета. И я не мог позволить ему заржаветь.

Улица, пропетляв несколько кварталов, смиренно легла у старого покосившегося двухэтажного дома, уставившегося на меня двумя печальными глазами-окнами с ещё деревянными рамами. Мой офис. Ни вывески, ни пестрой рекламы. Потому что мне не нужна была эта мишура. Большая часть обитателей Города знала, кто я и чем занимаюсь. Включая полицейских. Но ищейки, которых закон держал на коротком поводке, немножко завидовали мне, уличному псу без хозяина. И потому закрывали глаза на то, что я творил на улицах. Потому что в глубине души каждый мечтал делать то же самое. А не сажать паршивых зверей в клетки для того, чтобы они озверели ещё больше.

Я достал из кармана желтоватый ключ и вставил в замок. Громко щелкнул язычок, словно металлический сторож этой обветшалой обители желал оповестить незваных гостей о том, что хозяин явился. Протяжным скрипом разорвала пелену мерного гула дождя тяжелая дверь. Почти цельные бревна, сбитые тронутой ржавчиной стальной рамой. И петли, не умолкающие даже после того, как утолят свою жажду маслом.

Гулким эхом поднимались вверх мои шаги по каменному полу, покрытому паутиной трещин. Закряхтело кресло. Я вернулся.

Достав из ящика письменного стола, стоявшего возле окна, бутылку виски, я плеснул немного на рану. Боль полоснула лезвием по усталому разуму. Сделав пару глотков из бутылки, я порылся в ящике и достал пинцет и нож. Полил их виски. Глубоко вдохнув, воткнул нож в свою рану. Алкоголь несколько притупил черное копье нестерпимой боли, но и тупое копье наносило жуткие увечья рассудку. Я стиснул зубы и продолжил разрезать плечо, пока трехдюймовое лезвие не наткнулось на свинцовый подарок убитых мной ублюдков. Я едва сдерживался, чтобы не заорать. Взяв пинцет, я подцепил пулю и медленно вытянул из раны. Достал из пистолета обойму и выковырял из нее патрон. Срезав ножом головку, я высыпал порох на рану и поднес к ней потемневшую от времени металлическую зажигалку. Порох вспыхнул, прижигая окровавленные края. Не в силах больше терпеть, я издал почти звериный рев и провалился в пропасть забытья…

Пробуждение кривым ножом с зазубринами разрезало липкие путы обморока. Я поднял налитые свинцом веки. Было утро, в окно лился тусклый свет затянутого сизой облачной пеленой солнца. Я с трудом встал с кресла. Голова гудела так, будто через нее пропустили пучок высоковольтных проводов. Ноги еле слушались. Шатаясь, я подошёл к умывальнику, вмурованному в стену возле двери, и повернул кран. Прохладная вода, пахнущая тиной, несколько прояснила моё сознание. Ночная перестрелка, пуля в плече. Будто цветная фотография перед глазами. Я закрыл воду и вытер лицо бумажным полотенцем с кое-как державшегося на одном гвозде рулона. И в этот момент услышал скрип входной двери, донесшийся снизу на крыльях утренней тишины. Серджио. Мой напарник редко являлся сюда в столь ранний час, у него, в отличие от меня, был дом, в который приятно вернуться. А у меня ничего не осталось, кроме этого кабинета в пятьдесят квадратных ярдов, в котором я спал и даже готовил себе пищу. Не слишком аппетитную, но всё же способную утолить голод и поддержать жизнь в покрытом десятком шрамов теле. Пропуском в царство Морфея для меня обычно был небольшой обитый грубой тканью диван. Кроме тех случаев, когда тяжелая гиря усталости после очередного кровавого дождя не давала до него дойти и заставляла засыпать прямо на полу. Многие думают, что убить человека легко. Но это не так. Каждый выстрел, достигающий цели, сжимает сердце в тисках. И ты чувствуешь холодное дыхание смерти, хоть она и пришла не за тобой. Смерть… Я столько раз смотрел ей в глаза, когда она подходила слишком близко. Столько, что уже не боюсь этих глаз. Потому что знаю, что, когда её холодные руки прикоснутся ко мне, я уйду не зря. Я уйду с чувством выполненного долга.

Серджио медленно поднялся по лестнице и вошел в кабинет. Молча поприветствовав меня, он упал в кресло, которое называл своим. Я действительно почти не трогал этот памятник двадцатому веку.

– Опять за своё, – проворчал он, взглядом указав на окровавленные нож и пинцет на письменном столе. – Для этого есть клиника.

– Ты ведь знаешь меня, я всегда сам выковыриваю свои пули, – ответил я и уселся рядом. Достал из кармана плаща, который повесил вчера на спинку, пачку «Кэмэла», и стукнул по дну. Взял потрескавшимися губами выскочившую из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Тонкие струйки табачного дыма прелестным ядом обволокли разум. Я возвращался к жизни.

– Тогда хотя бы убирай за собой! – буркнул Серджио и отмахнулся от выпущенных мной синеватых клубов дыма. Он ненавидел курильщиков. Потому что сам не курил. Серджио считал, что занимается спортом, хотя подпольный мордобой в моём понимании таковым не является. Но я никогда не говорил ему об этом. Потому что в нашей безымянной конторке каждый имел право заниматься тем, чем желает. Кроме тех моментов, когда он должен делать то, что требуется. – И вообще, какого чёрта ты вчера один туда пошел? Почему не позвал меня?

– Потому что у меня нет денег на то, чтобы платить тебе сверхурочные, – улыбнулся я. Мой напарник вел себя как ребенок. Преданный другу ребенок. Наверное, это потому, что вырос в Инкубаторе. Когда-то в наших краях баловались с людьми из пробирки. Но потом вышел закон, запрещающий эти шалости. И тех, кто все эти годы рос под наблюдением бездушных тварей в белых халатах, просто выкинули на улицу. У Серджио не было ни образования, ни семьи, ни волосатой лапы в прокисшем желе чиновников. Было только идеальное бойцовское телосложение. И нетрудно догадаться, чем ему суждено было заняться. Бои без правил. Это омерзительное шоу для тех, кто только что вылез из канавы или упал в нее намеренно, приносило неплохие деньги. Так у Серджио появилась крыша над головой. А потом мы встретились. Совершенно случайно он спас мне жизнь в одну из похожих друг на друга безлунных ночей. И когда я предложил ему работу, он согласился. Конечно, Серджио многому пришлось научить, помня, что я в своё время сам без особого энтузиазма погружался в пучину неведения, которое в школах называют знаниями.