Сказки о магах - Антон Платов

Антон Валерьевич Платов

Сказки о магах

© Платов, А., 2012

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

Книга Первая. Ничейные земли

Станция узловая

(Дневниковые обрывки)

Станцию эту я странным образом вспоминал. Переплетение железнодорожных путей с гравийной засыпкой между шпалами, серое небо, запах угольной пыли, низкий бетонный перрон и вокзальчик: маленький, серый, с десятком вытертых до блеска деревянных сидений. И безлюдье, какое сложно вообразить.

Бывают воспоминания, о происхождении которых невозможно даже строить предположения, – они словно приходят из какой-то загадочной части нашей жизни, полностью вычеркнутой из памяти. Воспоминания о местах, где ты, как кажется, никогда не был, о событиях, которые невозможно восстановить…

Станцию эту я вспоминал отчетливо, хотя каждый раз немного иначе. Наверное, впечатались в ее образ северные карельские полустанки, где пассажиры ночами топят станционную печь, чтобы не замерзнуть, а проходящие поезда останавливаются на одну минуту, и заспанные проводницы забывают открыть двери. И вокзальчики русской глубинки с размеренно неизменным ожиданием дизеля или «кукушки», с обязательным дедом в кирзовых сапогах и телогрейке и с наглухо закрытой кассой…

Но воспоминание о той станции было реальным; реальным настолько, что порою я мучительно искал в своей памяти поездки, о которых мог позабыть, и выпавшие из памяти промежутки времени. Каждый «заплеванный пустынный полустанок» напоминал мне о ней и чем-то был на нее похож. Но каждый раз я чувствовал: нет, не она.

Я помнил, что там, на той станции, было у меня ошеломляющей силы чувство, что нет никого вокруг, ни одного живого существа, и я жду…

…Название станции я вспомнил, оказавшись на одноименной с ней, но вполне достижимой. Узловая. Три часа езды с Павелецкого вокзала Москвы. Подмосковный буроугольный бассейн; шахты, товарные составы, подвыпившие местные геологи…

Станция Узловая…

И я вспомнил.

Был серый полдень. Далекие холмы поднимались за постройками станции. Никого не было вокруг. Я вошел в вокзал, опустился на деревянное сиденье у стены. Я ждал.

И вот появились люди, несколько человек. Неторопливо и молча расселись они у стен. Мягкой давней решимостью и древней светлой печалью были озарены их лица. Никто не знал друг друга, никто не сказал ни слова – в том не было нужды. Я знал, что я один из них.

Времени не стало, и я увидел всю его потрясающую бесконечность. Не стало пространства, и сквозь стены вокзала я видел самые дальние звезды, и бесконечно близкими были они.

И когда каждый почувствовал, что нельзя больше оставаться здесь, мы встали и вышли на перрон, и каждый ушел в беспредельность своей Дороги…

Москва, 1994

Ахтиар

1

Севастополь, как всегда, встретил меня ощущением изменения вероятностей.

Это сложно описать словами, но я почти уверен, что такое состояние доводилось испытывать многим, и потому не боюсь оказаться непонятым. В Севастополе это приходит ко мне, когда поезд покидает последний тоннель и расступаются инкерманские скалы, чтобы открыть взгляду Бухту, стоящие в ней корабли. В этот момент я не могу быть в купе, среди тетушек, суетливо упаковывающих яичную скорлупу и останки жареных куриц, я выхожу в прокуренный тамбур, чтобы там встретить последний тоннель и то, что откроется за ним. Стремительная, гудящая, наполненная перестуком колес темнота поглощает поезд, потом он вырывается из тоннеля, как из Врат, и мир, вновь открывающийся за окном, ощущается совсем иным. Остаются те же скалы и то же небо, даже тетушки со своими курицами, и все же здесь, за тоннелем, все совсем иначе.

Я перестаю быть уверенным. Я теряю уверенность в том, что сегодня, завтра, послезавтра не произойдет ничего чудесного. Порой мне кажется, что именно эта уверенность в удручающей простоте, в обыденности жизни и есть то, что заставляет нас жить обыденно и скучно.

Последний тоннель срывает с меня эту уверенность, как ветхую, ставшую ненужной одежду, как старую мертвую кожу, и всеми обнаженными нервами я начинаю ощущать, как сминаются и рвутся законы, определяющие вероятность событий. Здесь возможно все: встретить человека, которого искал всю жизнь, увидеть, как Млечный Путь превращается в дорогу в звездное небо, найти Врата Перехода, о которых я столько писал там, в Москве, совсем в другом мире…

Когда-то давно, первый раз пробив барьер последнего перед Севастополем тоннеля, я подумал: теперь я знаю, что чувствовали люди, сумевшие найти Врата Перехода и уйти в Аваллон… С тех пор я часто возвращаюсь в Севастополь, каждый раз ощущая, как мощно бьется здесь сердце магии внутреннего круга, и каждый раз ожидая внезапного появления своего Несбывшегося. И мне кажется, что я понимаю тех людей, что побывали здесь раньше меня, и навсегда полюбили этот город, и не могли больше не писать о нем: Грина, Крапивина, многих других…

…Приближение последнего тоннеля я, как всегда, почувствовал заранее. Закрыв книгу, я убрал ее в сумку и вышел в тамбур. Он был пуст; в разбитое окно врывался прохладный еще утренний воздух, напоенный запахом выжженных солнцем трав и каменной пыли, с привкусом дыма вагонных «титанов». Я достал сигарету и закурил, подставив лицо крымскому ветру, и мысленно вернулся к книге, которую только что читал.

Книга была о Городе, и этот Город явно был отражением Севастополя, хотя автор ни разу не упомянул этого названия. Река, разделившая Город на две стороны, белый форт на мысу у впадения реки в море, и самое главное – ощущение изменения вероятностей – все это было отсюда, из мира по правильную – морскую – сторону последнего тоннеля.

Тоннель, налетев неожиданно, оглушил грохочущей темнотой. Я вздрогнул, выдохнул в окошко табачный дым, немедленно унесенный встречным ветром, затянулся снова. Нечто похожее на боль творилось внутри меня, выворачивая наизнанку нервы, подставляя самое сокровенное внешнему миру…

Отгрохотав, кончился тоннель; потянулись за окном какие-то заборы, сады Инкермана… Ахтиар – всплыло в памяти древнее имя этого места… Я выбросил окурок и достал новую сигарету…

Наконец открылась бухта, непривычно пустая после «раздела флота» между Россией и Украиной; показались городские уже дома…

На моих часах было начало восьмого, когда я сошел с поезда на перрон севастопольского вокзала.

2

Приезжая в Севастополь, я почти никогда не пользуюсь троллейбусом, чтобы сразу попасть туда, куда мне нужно. А в этот раз мне вообще не хотелось делать то, что было нужно, – являться в институт, подписывать командировку… Обогнув край Южной бухты, я неспешно пошел к центру вдоль причалов океанографических судов.

Здесь, в Южной, перемены, произошедшие со времен распада Союза, не так заметны, как в главной акватории Севастопольской бухты. Здесь почти не убавилось судов; так же, как раньше, стоят они борт к борту, и зеленая морская вода так же тихо плещется, стиснутая железными их бортами.

Было немного странно и грустно вот так, со стороны, смотреть на ставшие уже чужими суда. Вот «Горизонт» – сквозь белую краску на трубе еще проступает красный прямоугольник старого флага, поверх которого чуть кривовато нарисован синий украинский «трезубец». Это бывший «Московский университет». Чуть дальше стоит национализированный «Эксперимент» – совсем маленький пароходик, не один десяток лет честно работавший на черноморских исследовательских полигонах. Уже несколько лет он не покидает Севастопольской бухты, вероятно, у новых его хозяев нет ни средств, ни желания организовывать дорогостоящие морские экспедиции.

Почти сразу за «Экспериментом» начинаются причалы гидрографической службы ВМФ. Именно здесь несколько лет назад были самые большие проблемы с верностью судов той или иной державе, образовавшейся после распада СССР. На флагштоках большинства из них сразу после тех страшных событий поднялись к небу российские Андреевские флаги; на некоторых – жовто-блакитные украинские, и лишь немногие остались стоять под старым советским военно-морским флагом. Больше всего Севастополь того времени запомнился именно этой пестротой флагов над бухтой…

Еще немного дальше – зияющий провал в тесной стене кораблей – отсюда совсем недавно ушел старый «Фаддей Беллинсгаузен», чтобы превратиться в «Омегу» и возить в Стамбул и обратно челноков, туристов и дешевые турецкие джинсы…

Здесь, на бывшем причале «Беллинсгаузена», я немного задержался. Присел на чугунный кнехт, опустил на пыльный бетон сумку. Утро было удивительно свежее; кричали над мачтами чайки; где-то в глубине бухты тарахтел двигатель разъездного катера. Неподалеку двое пацанят делали вид, что ловят с причала рыбу, – они шумно веселились, не боясь ее распугать (если она вообще здесь водится), и похоже, что сам процесс интересовал их гораздо больше, чем возможный улов. Неожиданно один из них обернулся – быть может, почувствовав мой взгляд, – и, подумав, спросил: