Неизведанными путями - Степан Пичугов

Неизведанными путями

ОТ АВТОРА

На мою долю, как и на долю десятков тысяч людей моего поколения, выпало счастье быть свидетелем и участником великих событий, которые знаменовали собой начало новой эры — социализма. В своих воспоминаниях я хочу рассказать, как уральские рабочие и крестьяне, руководимые партией большевиков, устанавливали власть Советов, как они, полуголодные, полураздетые, боролись за свою власть и с оружием в руках защищали ее. Мне хочется в этих воспоминаниях рассказать, как простые люди из народа пришли в революцию и стали стойкими борцами за новую жизнь.

Посвящаю бойцам революции, боевым соратникам-уральцам.

Часть первая

ЗЕМЛЯКИ

ИЗ ПРОШЛОГО РОДНОГО СЕЛА

Если вам приходилось бывать на Урале в Челябинской области, то вы, наверное, слыхали об озере Увильды, славящемся, впрочем, как и многие озера Урала, красотой берегов своих и удивительной прозрачностью воды. Вблизи этого большого озера раскинулось село, называемое в народе Тютнярами. Это моя родина.

До революции Тютняры официально именовали селом Рождественским, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии. Фактически же оно состояло из четырех населенных пунктов: сел Губернского и Кузнецкого и деревень Беспаловой и Смолиной, которые к 90-м годам прошлого века слились в одно огромное село, где было четыре кабака, столько же церквей и только девять сельских и церковно-приходских школ.

К началу первой мировой войны в Тютнярах насчитывалось свыше 25 000 жителей. Подавляющая часть тютнярцев занималась отхожим промыслом, потому что в Тютнярах своей земли было очень мало — на душу приходилось не более полдесятины. Арендовать землю башкир, которой у них было много, бедные крестьяне не могли, так как все башкирские земли были уже захвачены богатеями. Безземелье заставляло многих тютнярцев уходить работать на Карабашский медеплавильный завод, на рудники или батрачить у местных кулаков которые сеяли пшеницу и сбывали ее тысячами пудов в Аргаяш хлеботорговцам. Кулаки имели добротные дома с огромными каменными дворами и амбарами в самих Тютнярах, кроме того, они ставили заимки на арендованной земле, а наиболее богатые из них имели дома в Аргаяше и даже в Челябинске.

Рабочие Кыштыма и другие соседи звали тютнярцев «баргой проигранной». Откуда взялась эта кличка? Мой дед Иван не раз рассказывал мне, что лет полтораста тому назад предки тютнярцев, несколько десятков семей, были проиграны барином в карты и по повелению их нового владельца переселены из центральной части России на вновь приобретенные далекие башкирские земли. Так и возникло село Тютняры. Название свое, как вспоминал дед, оно получило от реки Тютнярки, с которой были переселены эти семьи. А вот почему тютнярцев звали «баргой», дед не знал.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Началась первая мировая война, и из Тютняр в царскую армию забрали не одну сотню солдат. Переезд к западным границам России, пребывание в окопах, военные неудачи, бессмысленная и бесцельная гибель тысяч солдат — все это заставляло задумываться и на многое смотреть иначе. И тютнярцы, пройдя в окопах школу суровой жизни, к началу Февральской революции в массе своей были настроены довольно революционно. Такой сдвиг влево происходил тогда в умах всего многомиллионного русского крестьянства, задавленного бесправием, нуждой и безземельем.

Я, как и многие тютнярцы, также был призван в действующую армию, прошел свою солдатскую школу на полях Польши и Румынии и после второго ранения в феврале 1917 года попал в 107-й запасный полк, находившийся в Перми. Структура запасных полков была несложной. Весь полк делился на две части: кадровые (инструктора, унтер-офицеры и офицеры) и переменный состав (новобранцы, мобилизованные и поступавшие из госпиталей раненые фронтовики). Кадровые обучали и формировали из переменного состава маршевые роты, которые направлялись на фронт на пополнение действующих частей. Сами же кадровые, как правило, всю войну оставались в тылу и занимались обучением новых пополнений.

Сразу же по прибытии в полк меня назначили в маршевую роту, которая вскоре должна была отправляться на фронт. Кадровый состав 11-й роты, где формировалась наша маршевая рота, резко отличался от фронтовиков: он был хорошо обмундирован, откормлен и жил припеваючи.

— Живут же «кадры» как у Христа за пазухой, никто из них и пороха не нюхал… И опять в тылу остаются. А мы, все издырявленные пулями, должны снова ехать защищать родину. Когда же придет конец всему этому?

Такие разговоры часто можно было слышать от солдат, побывавших на фронте и не один раз раненных.

Кадровый состав 107-го полка состоял в основном из торговцев, крупных кулаков и всех тех, кто имел возможность откупиться от фронта. Сами себя они называли зажиточными людьми и не скрывали своего презрительного отношения к нам, фронтовикам, или, как они говорили, голытьбе.

В конце февраля среди солдат разнесся слух, что в Питере восстали рабочие, что они даже арестовывают полицию. Слухи эти были восприняты по-разному. Фронтовики и маршевики встретили их с радостной надеждой. Они думали: «Если революция, то, может быть, войне конец?» Кадровые были ошеломлены.

Командованию было известно гораздо больше, чем нам, солдатам, и оно приняло срочные меры: солдатам запретили увольнение в город, в ротах из пирамид изъяли все винтовки, даже учебные, и заперли в цейхгауз, который охраняли часовые из кадровых.

А в городе начались демонстрации, и, несмотря на запрет, фронтовики хлынули из казармы на улицу, увлекая за собой остальных солдат. У всех было какое-то радостное, праздничное настроение, все чувствовали, что свершилось что-то большое, но что именно, толком никто не знал.

Вскоре мы узнали, что в пермском цирке проходят собрания и митинги. Многие солдаты начали похаживать туда. Стал бывать там и я. Митинги в цирке шли с утра до ночи, на трибуне сменяли друг друга ораторы разных партий. Публика реагировала очень бурно, подкрепляя выступления ораторов гулом одобрений или протестов. Вначале я, как и большинство участников митингов, аплодировал тем, кто красиво и «зажигательно» говорил. Такие ораторы казались мне самыми настоящими революционерами.

В армию я попал, имея за плечами трехлетнюю сельскую школу и девять лет тяжелого труда батрака и рабочего. Военная служба дала мне знание воинских уставов и научила титуловать царя, царицу, наследника и четырех царских дочерей. Хотя на фронте за боевые отличия меня и произвели в подпрапорщики, так как я был награжден четырьмя георгиевскими крестами, но происходящие события я понимал немного лучше, чем большинство солдат, с которыми я жил в казарме.

Стараясь разобраться в происходящем, я стал читать газеты, листовки и брошюры, какие только мог достать, но от этого чтения в голове только все путалось.

В это время я познакомился с солдатом соседней 10-й роты большевиком Каминским, который помог мне во многом разобраться.

Каминский был вольноопределяющимся (так назывались в старой царской армии солдаты, имевшие среднее или высшее образование; в отличие от других солдат у них был на погонах крученый трехцветный кант из белого, черного и красного витков). Без сомнения, Каминский был образованным человеком и мог бы поступить в военное училище или школу прапорщиков и стать офицером, но, видимо, из-за своих политических взглядов не попал туда и остался рядовым. От офицеров он держался подальше, не в пример другим «вольноперам» (так язвительно называли солдаты эту категорию людей), но был прост и доступен для нас, серых, малограмотных солдат, и мы часто обращались к нему запросто с самыми различными вопросами. Говорил он мало, но каждое слово его крепко оседало в душе бесправных и забитых солдат. Каминский был первым моим учителем, который умел видеть не только внешнюю сторону явлений, но и внутреннее содержание их.

Постепенно я стал разбираться даже в речах ораторов: я уже знал, что если оратор защищает Временное правительство и ругает большевиков, то это наверняка меньшевик или эсер. Благодаря Каминскому мои симпатии уже твердо были на стороне большевиков, потому что они требовали кончить войну и передать землю крестьянам, а заводы и фабрики — рабочим. Иногда я просто удивлялся, насколько верно большевики передавали мои собственные желания и стремления, которые я тогда еще, пожалуй, и не смог бы ясно выразить.

В нашей роте солдаты часто обсуждали события тогдашних дней, стараясь разобраться в многочисленных партиях и их программах. Я стал рассказывать фронтовикам своей роты о беседах с большевиком Каминским. Слушали они меня внимательно. Им особенно нравилось, что большевики требовали мира и передачи земли в руки крестьян.