Убить Скорпиона - Владимир Зарубин

 Родился в 1941 году в Щигровском районе Курской области. Работал судосборщиком на судостроительном заводе в г. Феодосии. Статьи Зарубина публиковались в «Учительской газете», журналах «Юность» и «Молодая гвардия».

Владимир Зарубин

УБИТЬ СКОРПИОНА

Никто не знал, что это случится сегодня.

Но два человека предполагали возможность явления чрезвычайного и, опасаясь друг друга, уже несколько дней находились в нервном ожидании, стараясь скрыть свое напряжение и желая предвидеть и угадать тот кратчайший шаг, отделяющий время обычное от необычного, то критическое мгновение, когда им придется действовать, не раздумывая, потому что в миг тот позади каждого из них разверзнется пропасть с кратким названием смерть. Непонятная стихийная космическая сила вмешается в их намеренные действия и осложнит противодействие человека человеку, по эти двое, превозмогая себя и природу, сохранят полярные заряды активности до конца.

Один из них был сержантом конвойно-караульных войск, старшим наряда по охране пятерых заключенных. Рослый, русоволосый, со светлым незапоминающимся солдатским лицом, двадцатидвухлетний сержант, несмотря на то что был на голову выше и двух солдат — подчиненных, — и пятерых заключенных, зрительно как-то терялся среди них и был почти незаметен, отличаясь меланхолической молчаливостью. Но так только казалось со стороны, а каждый из пятерых заключенных, наверное, не раз ощущал, что сержантская мощная фигура синтезировалась из воздуха именно в той точке пространства, которая перед этим казалась свободной от всякого присутствия в ней человека. Фигура эта как будто вырастала из ничего и подавляла волю великолепной невозмутимостью. Происходило это оттого, что сержант никогда не торчал перед глазами у охраняемых, по стоило кому-либо из них оглянуться или посмотреть в сторону, чтобы там увидеть сержанта и ощутить на себе его спокойный взгляд, как холодный луч голубого лазера. Ничего грозного не было в его зрачках, но лучше уж не глядеть, а отвести глаза от этого взгляда. Но может случиться, что, проявив интерес и посмотрев почему-либо в другую сторону, вновь наткнешься на этот голубой взгляд. Сержант перемещался бесшумно и невидимо.

Это отметил во время наблюдений за ним лидер в конвоируемой пятерке заключенных по кличке Скорпион. Смуглое острое лицо его с нервными сухими мышцами было сдержанно спокойно, но чувствовалось, что он вслушивается и всматривается во все его окружающее, как дирижер и композитор перед премьерой концерта, но только играть он будет не с листа, а готовит себя к великой импровизации, последним аккордом в которой прозвучит либо свобода, либо смерть.

На площадке перед входом в штольню заброшенной рудной выработки все остановились, и сержант взглядом показал одному из своих товарищей, где тому занять место для охраны, пока третий солдат, засветивший фонарь, пошел обследовать штольню. Так было положено по Инструкции.

Добыча в этих шахтах была давно прекращена, и местность уже почти потеряла следы человеческого внедрения, заросла травой и кустарником, только перед самым входом в штольню широкая площадка еще не имела почвы для растительности, да в саму штольню была вправлена прочная бревенчатая рама, много лет предохранявшая ее от разрушения. Существовало мнение, что когда-то здесь добывали стратегическое сырье, но то ли иссякли его запасы, то ли были найдены другие, более богатые месторождения и добыча здесь стала невыгодна, — разработки прекратились. Но теперь что-то изменилось и кто-то вспомнил об этих шахтах, и с дальнего материка, из еще более далекого столичного мира науки и экономики послали сюда человека для повторной разведки и исследования чего-то, во что ни сержанта, ни тем более заключенных посвящать никто не собирался.

— Перекурим, начальник? — Щуплый по прозвищу и по комплекции заключенный заискивающе посмотрел на сержанта. Он был самым бойким и разговорчивым в группе, принадлежал к тому типу людей, для которых общительность и веселость компенсируют недостаток ума и физической силы. Эти люди, почти всегда присутствуя в центре или неподалеку от всего совершающегося в жизни, удачно избегают больших неприятностей, у них нет воли, но огромное любопытство и желание быть на виду приводит их иногда к таким ситуациям, в которые они, затянутые как мусор в воронку, погружаются и, не имея силы выплыть, вращаются по наклонной поверхности в беззаботных мечтах на удачу и счастье.

Остальные трое не имели характерных примет, если не считать приметой окончательную деградацию личности, явно выраженную после многолетнего и неоднократного пребывания в заключении. Они привыкли к такому состоянию жизни и не заботились о ее перемене, да и сама перемена в перспективе виделась им как последующее заключение, только не в этой, а в какой-то другой колонии.

— Курите, — сказал сержант, прислонившись к каменной глыбе на краю площадки.

— Угостишь? Я на присланных мне сигарах кончики не обрезал — так и остались нераспечатанными в кабинете.

Заключенные всегда и у всех по возможности клянчили сигареты: у солдат, у надзирателей и офицеров — чаще безнадежно и безрезультатно. Но сержант никогда не отказывал и делал это не из чувства жалости к заключенным или доброты, а потому что, поскупясь в такой мелочи, он бы измучился от унижения в собственных глазах.

Вот и сейчас он вытащил из кармана пачку и бросил ее Щуплому.

— Не все забирайте, мне оставьте, — сказал только.

— Оп-па! — Щуплый поймал сигареты. — Мы по одной…

Осторожно, как взрывоопасные или очень хрупкие и нежные предметы, Щуплый достал и передал в потянувшиеся к нему руки по сигарете. Скорпион не курил и отрицательно дернул щекой, отказываясь от поднесенного ему курева. Щуплый не преминул сунуть скорпионову «долю» себе за ухо, не забыв достать еще одну — для себя.

— Спасибо, начальник! Лови!

Брать от заключенных или передавать им какие-либо предметы считалось нарушением Инструкции. Не полагалось также вести и посторонних разговоров. На языке юстиции в случаях каких-либо происшествий все это именовалось «недозволенной связью с заключенными». И опять же из чувства непонятной гордости сержант позволял себе подобную «связь», не считая, что нарушает закон, хотя понимал, что при чрезвычайном происшествии это зачтется не в его пользу.

Срок службы подходил к концу, оставалось не более двух месяцев, и сержант предполагал, что еще успеет сдать экзамены в университет — только не на юридический факультет! — и навсегда забудет о существовании тех немногих, кто осужден людьми и жизнью отбывать наказание за преступления перед ними, и тех немногих, кто, как и он, призван охранять закон: «Не преступайте — и не будете судимы!», — который он считал справедливее общеизвестного и забытого: «Не судите — и не будете судимы». Некоторое время спустя ему предоставится возможность убедиться в полной несправедливости обоих этих «законов», и сержант, не сделавший никому зла, будет подвергнут попытке осуждения и ему ничего не останется делать, как применить закон силы, диктуемый жаждой жизни. Что такое жизнь, сержант не понимал, это было само собой разумеющееся явление. Но два с лишним года службы на острове стали тяготить его, он начал задумываться об этом явлении: зачем оно? На острове и для солдат, и для заключенных жизнь была невыносима. Вероятно, в ней содержался какой-то смысл, оправдываемый какой-то общественной необходимостью, но никто не мог объяснить ему, в чем конкретно состояла эта необходимость. В лучшем случае в ответ на вопрос он услышал бы общие, ничего не значащие, обтекаемые слова. Но сержант никому не задавал вопросов, потому что в «худшем» случае на него бы странно посмотрели, как на человека не в своем уме. Солдат для службы подбирали по особым признакам: исполнительных, честных и не слишком вдававшихся в «философские» размышления. Домино, футбол, кино. Два раза в месяц, иногда реже — судя по погоде — приходил пароход с почтой, продуктами и другими необходимыми вещами. Солдатская казарма вроде маленькой крепости, здание управления колонией, барак для заключенных, огороженный основными и предупредительными заборами, водокачка, котельная, пищеблок для заключенных внутри забора, причал — вот и все сооружения, отнюдь не радовавшие глаз изяществом архитектурных форм. Остров — круг почти правильной формы с диаметром около десяти километров — издалека напоминал мужскую велюровую шляпу, изрядно поношенную и помятую. Заключенные собирали на острове бурые камни, цепные для приготовления каких-то красителей, и складировали их у причала. За этими камнями в начале и в конце лета приплывала баржа и отвозила их в какую-то другую страну, на экспорт.