Человек, который знал все - Игорь Сахновский

Игорь Сахновский

Человек, который знал все

Роман

Дело не в смерти, дело в печали и в чуде.

Ч.Б.

Часть первая

Глава первая

Денег не было ни на что, даже на сигареты. Нет, он, конечно, мог спуститься со своего четвертого этажа к ночному киоску – в трех шагах от подъезда – и купить у заспанной девушки самые дешевые, без фильтра, которые неизбежно вызывали у него изжогу и тошноту. Пачка более дорогого курева посягала на две завтрашние трамвайные поездки. "Назло кондуктору пойду пешком", – ему оставалось только иронизировать над собственной бедностью.

С тех пор как от Александра Платоновича Безукладникова ушла жена Ирина, потребности в покупках сузились до воробьиных размеров. Он слегка гордился, что ему так мало нужно, видя в этом лучшее доказательство независимости. Ему нравился рассказ о Диогене, к которому заявился царь Македонии, чтоб исполнить любую прихоть нищего. Та еще была картинка – на все времена. Легендарный бомж загорает лежа на песке, и без того прокопченный до черноты. Покоритель мира приближается с огромной свитой, во всем божественном блеске, нависает, как облако, дарит пару лестных фраз и наконец предлагает: "Выполню любое желание!" Диоген, привстав неохотно, цедит через губу: "Одна большая просьба – отойди в сторонку, солнце не заслоняй". Пляжник, одним словом. Любопытный финальный кадр: выражение лица Александра Македонского, когда он уходит восвояси…

Зарплаты младшего научного сотрудника, пусть убогой, все-таки хватало бы на существование – если бы платили в срок. Об этом уже никто и не мечтал. Все мечтали о новой работе или, на худой конец, о халтурах. Ради самого тощего приработка были готовы срываться с места и нестись хоть в другой конец города, хоть на край света. Раньше казалось – в крайнем случае всегда можно пойти рабочим на завод. Заводы, знаменитые своей пролетарской несокрушимостью, первыми впали в хроническую дистрофию.

Когда прямо из голодного асфальта стали проклевываться ларьки с невиданными прежде бутылками и лакомствами, Безукладников совершил попытку внедрения. Люди, засевшие в окошках, по ту сторону зарешеченных витрин в обрамлении цветных ликеров, индийских бус, шоколадных трюфелей, выглядели редкими счастливцами, сумевшими чудом проникнуть в этот рождественский, елочный рай, где нужда побеждена, как черная оспа.

Он, может, не обратил бы внимания на бумажку с объявлением:

"Требуется ночной продавец", если бы не вздохи Ирины насчет порванных зимних сапог, купленных еще при царе Горохе, – их дважды носили в починку. Но та же Ирина его как могла отговаривала, вплоть до ссоры, – он все-таки пошел, отдал свой паспорт Руслану, пухлому мальчику с боксерским загривком, и отправился в ночную смену, снабженный пакетиком Ирининых бутербродов.

Для начала райской планиды потребовался скрупулезный пересчет сокровищ, загромождающих конуру киоска. Это называлось приемом товара. "Считай-считай! Жвачек – двести семьдесят три". – Дневная продавщица Анжела, сдавая смену, оранжево накрасила губы и, не стесняясь, подтянула черные колготки. Перед уходом успела похвастаться: "Сейчас пойдем с девчонками сухонького накатим". Потом заехал Руслан за выручкой, придирчиво оглядел витрину и на прощанье пошутил: "Короче, девствуй!"

Ночь прошла без происшествий. За первые три часа торговли выручка составила половину его месячной зарплаты в Институте истории. После полуночи покупательский напор ослаб. В четыре утра подошел мужик в рваной кожаной куртке в обнимку с рыдающей теткой и затребовал "самого дорогого".

– Что именно? – не понял Безукладников.

– Ну, блин, самое дорогое по цене!..

Самым дорогим был французский коньяк "NAPOLEON", предположительно, польского разлива. Тетка рыдала без передышки. Парочка удалилась, а через полминуты неподалеку прозвучал удар бутылки об асфальт.

Наутро выяснилось, что Александр Платонович почти ничего не заработал, поскольку – недостача. Сменщик Володя, видя его подавленность, хмыкнул: "Обычная херня. Ты за Анжелкой считай получше".

В следующую торговую ночь, при всем арифметическом усердии, финансовый крах повторился в точности, один к одному. Причем в обоих случаях суммы недостач совпали – стоимость бутылки сухого вина.

– Я тебя просила, не суйся туда! – Ирина была убита. – Теперь тебя заподозрят.

Она достала из шкафа розовый мускат – их общую драгоценную заначку со времен доисторического отдыха в Крыму.

– Пойди отдай. И, пожалуйста, больше не ходи к ним!

Он долго пытался всучить Руслану эту бутылку, чувствуя себя героем спектакля "Раскаянье вороватого завхоза". Руслан от муската решительно отказался и отдал без лишних слов паспорт. На этом торговая карьера Безукладникова себя исчерпала. Зато какие два утра были у них с Ириной, когда он, вернувшись после ларька, залезал к ней под одеяло и она, сонная, буквально плавилась, обтекала его. Потом одеяло сбивалось к ногам, Ирина усаживалась верхом, и он не переставал счастливо поражаться "неправильности" ее тела: полновесные груди над худыми ребрышками, узкие плечи и пышный низ.

Обычно же по утрам жена была неприступно хмурой и терпеть не могла, если Безукладников своими нежностями мешал ей краситься перед работой. (Хотя зачем, думал он, так уж приукрашиваться, работая в детской библиотеке?)

Впрочем, позывы к нежностям – взаимные или односторонние -становились такой же редкостью, как и денежные поступления;

Александру Платоновичу уже не казалась кощунственной мысль, что между этими вещами есть прямая зависимость. Мужчина без гроша в кармане терял право на женскую приязнь, считаясь как бы и вовсе не мужчиной. Конечно, Ирина ничего такого не высказывала и скорей всего не думала, но от этого было не легче.

Все чаще Безукладникова мучила, словно кислотой разъедала, жалость к жене, бедно одетой, лишенной по его вине – по чьей же еще? -приличной обуви, нарядов, не говоря уже о поездках к морю или за границу. Зудящая реклама замечательных, нужных вещей на подслеповатом экране "Горизонта" порождала у супругов общую мысль, всегда одну и ту же: "это не для нас".

Беда была не в том, что Александр Платонович вообще не мог заработать, а в том, что он не мог заработать много. Деньги, добытые репетиторством или сочинением рекламных статей под заказ, тут же уходили на латание бессчетных дыр – привести в чувство захандривший холодильник или позвать на помощь высокомерного сантехника.

Ровно год назад августовским вечером под безжалостно яркой лампочкой (так и не собрались купить абажур) они молча курили на кухне.

– Хорошо хоть я детей с тобой не нарожала…

Что вокруг могло измениться от этих Ирининых слов? Бабочка толстым тельцем все так же билась в оконную сетку от комаров. Надрывисто мычала ржавая водопроводная труба. Жена и муж все еще сидели за общим столом, стряхивая сигаретный пепел в одну жестяную плошку.

– Понимаешь… – Ирина хотела смягчить сказанное, но лишь углубила открывшийся перелом. – Самое страшное, что уже ничего не изменится. Так и будем…

Готовый переубеждать ее, даже умолять отказаться от этих мыслей, он все же молчал. Александра Платоновича одолевала стыдная раздвоенность: лично ему безденежье почти не мешало жить – так, досадное неудобство, которое легко выпустить из виду, избывая ночь с книгой в теплом молочном свете настольной лампы или выуживая из гробницы библиотечных каталогов визитную карточку жителя Атлантиды. Но в присутствии Ирины диогеновская самодостаточность трещала по швам, а зачатки тревоги, страха перед будущим взбухали и множились, как раковые клетки.

И чего ради ей вздумалось именно в тот вечер поведать про Сережу-босса, Сергея Юрьевича? Разведенный юноша, владелец фирмы. Богатый обожатель, который, оказывается, еще с марта встречает Ирину после работы и подвозит домой на своем "Форде". Нет, у них ничего не было. Нет, не было. Но он уговаривает переезжать к нему, в трехкомнатную на улицу Рокоссовского. Твердит, что такая женщина не должна работать, и все в этом духе.

– Переезжай, – сказал Безукладников севшим голосом.

Она обозвала его дурачком, но постепенно разговор принял такое направление, словно двое терпящих бедствие обсуждают хитрый способ -как спасти хотя бы одного из них, более слабого. Они даже пошутили, не без натуги:

– Значит, выхожу я за Сережу строго по расчету и начинаю тебе гуманитарную помощь высылать – нелегально.

– Точно. И я нелегально, под покровом ночи, несу эту помощь на помойку.

Спать легли, стараясь не касаться друг друга.

А через неделю, пряча глаза, бледнея, Ирина о т п р о с и л а с ь у него съездить в отпуск в Анталью. Резоны были такого рода: "Как я еще смогу за границей побывать?"

– Ну теперь-то где угодно побываешь. Только непонятно, почему сразу именно в Турцию…