На своей земле - Шломо Вульф

Вульф Шломо

На своей земле

Шломо Вульф

На своей земле

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АЛЬТЕРНАТИВА *

Глава первая. Миролюбище поганое

1.

Замирая от предчувствия беды, я бежал к своей мастерской. Осколок пробил тонкую стену и пролетел над мачтами "Арабеллы". Боюсь, что я обрадовался этому больше, чем если бы он на глазах миновал мою голову. Ракета могла влететь и в спальню, где по случаю жары мы c Изабеллой спали под одними протынями. Более того, в любой момент следующая может попасть куда угодно, коль скоро позволено обстреливать наше поселение, как фронтовую полосу. С той только разницей, что, по моим пред-ставлениям, там все-таки должны быть "землянки наши в три наката", населенные вооруженными мужчинами, способными ответить на огонь, а не мирными жителями в детских садах, теплицах, синагоге. Никому не пришло бы на ум разместить на фронте и мою мастерскую с моделью для участия в аукционе в Париже. На нее ушло восемь лет кропотливого ювелирного труда. Все свои надежды я связываю с "Ара-беллой"... Если ее достойно оценят, то я - доктор Зиновий Мрым стану в один ряд с лучшими морскими моделистами мира. Даже мои рутинные крейсера и галеры пользуются устойчивым спросом. Эта моя работа не только худо-бедно кормит нас все эти годы, но и позволяет жить в относительном душевном комфорте на своей еврейской земле. Самое страшное в Израиле, по-моему, - разочарование в Стране и евреях. Жители поселений хоть от этого гарантированы.

Все это промелькнуло в моем мозгу, пока я со страхом и радостью оглядывал свое детище. Странно все-таки устроен человек - он охотнее верит опасности, угрожаю-щей его имуществу, чем страху за себя и своих близких. Вот и я сразу после взрыва помчался не в соседний коттедж, где жили семьи моих сыновей-близнецов, а к своей модели. И теперь безоглядно радовался, что ничего не было повреждено, лишь засыпано цементной пылью.

Осколок криво и нагло торчал из противоположной стены, демонстрируя мне, что со мной, евреем в своей стране, можно сделать все, что только взбредет погромщику на ум. Так как власти не на моей стороне!..

Я взял лупу и склонился над моделью. Капитан Питер Блад требовательно смотрел на меня своими синими глазами, светящимися на бронзовом лице. Он недоумевал, как можно позволить так безнаказанно обстреливать наш корабль. Решительный ка-нонир Огл выглядывал в открытый бортовой порт с тем же выражением лица. И сама бесстрашная Арабелла, стоя на полуюте, откуда, как известно, лучше всего наблю-дать морские сражения, подняла на меня недоумевающие карие глаза: "На вас на-пали, сэр, - строго сказала она. Неужели вы этого не заметили?" Я ясно видел фи-гурки людей на баке моего красного фрегата с позолоченной скульптурой на носу, блеск медных пушек в открытых портах. Мне даже показалось, что на его борту вы-точенные мною пираты успели подготовиться к предстоящему бою - убрали лиш-ние паруса натянули над шкафутом веревочную сеть для защиты от падающих обло-мков рангоута.

Еще дрожащими руками я осторожно сметал нежной кисточкой пыль. Ее фрагменты выглядели чудовищно на выдраенной до блеска палубе флагманского корабля эскад-ры капитана Блада - ученика великого флотоводца де-Ретера.

Осколок злорадно таращился на меня из треснувшей стены, а из отверстия напротив плясало восходное солнце, отраженное в поверхности моря. Это сосуществование в одном пространстве мира и войны, жизни и смерти давно стало сутью нашего бытия.

Жизни и смерти?.. Смерти? Кого? До меня, наконец, дошло: если осколок влетел сю-да, то на том же расстоянии от эпицентра находились и живые люди, ни один из ко-торых не был мне чужим...

Я выбежал из мастерской и, как всегда при моей комплекции, тяжело побежал к до-му. Изабелла, пошатываясь, шла мне навстречу. "Кто-нибудь пострадал?" - я уже ви-дел по ее лицу, что да. "Вика, - сказала она чужим голосом. - Насмерть. Даже не ста-ли вызывать амбуланс. Осколком в висок."

Я только таращился, не в силах осознать случившееся. Вика была женой Ицика - ближайшего друга Ромы, одного из моих сыновей... Представить, что кто-то мог намеренно убить такое безобидное и милое существо, было невозможно. За восемь лет, что она жила рядом, я ни разу не слышал, чтобы она подняла на кого-то голос. Была ли она вообще дома, можно было только догадываться. В то же время, вся семья Ицика держалась только на ней. Когда Вика, как и прочие наши женщины на-шего поселения, работавшие в гостинице, потеряла заработок, она тут же где-то взя-ла подряд на изготовление искусственных цветов, проявляла чудеса фантазии и вкуса и вечно была занята своими тюльпанами.

"Где Рома?" - спросил я просто чтобы что-то сказать. "С ними, - чуть ли не враж-дебно взглянула на меня жена. - Где же ему еще быть? Не в мастерской же." "А дети?" "С Фирой и Семой." "Кто обещал приехать?" "Только Таня. Она уже в пути." "Ты сказала ей, что дорога к нам без конца простреливается?" "Она ответила, что ничем не лучше нас. Если ездим мы, то проедет и она." "По радио сообщили об об-стреле?" "Да. Им с вертолета разбили какой-то блок-пост, предупредив о налете за-ранее. Все как обычно. Все играют в войну, кроме нас." "С кем Таня едет?" "Со своим старым-новым мужем." "Как его звать?" "Кажется, Феликс." "Надо бы их встретить." "Нет. Поедут с ближайшим конвоем." "Таня не станет ждать конвоя. Я еду." "А что от тебя толку? В последнее время они совершенно обнаглели." "У меня хоть есть пистолет. А что у них, жителей пока еще мирной Хайфы?" "Таня, - сказала Изабелла в мобильник. - Где вы уже?" "Миновали Ашдод. А как вы там?" "Позво-ните нам, как только приедете на границу. Мы с Зямой вас..." "Нет! услышали мы незнакомый мужской голос. - Ни в коем случае. Только что передали по радио, что они обстреляли автомобиль из гранатомета. Мы проедем только за танком, а вы не высовывайтесь." "Белочка, Феликс прав, - добавила Таня. - С вас и так хватит по-терь. Мы дождемся конвоя. Обещаю."

Над нами с грохотом пролетел вертолет, направляясь к едва видному в летнем мареве городу Газа. Там поблескивали стекла спокойно идущих по улицам машин. Они к вертолетам над своей головой давно привыкли, как и к разрушению оставлен-ных террористами построек. Нефтедоллары неисчерпаемы - построят со временем новые блок-посты и казармы. Израиль, к возмущению всего мира, "неадекватно ре-агирует точечными авианалетами"" на очередной терракт. Мировые телерепортеры охотнее показывают троих поцарапанных арабов среди ужасающих руин, чем еврей-ский город с убитыми и искалеченными.

Так это же просто везение, братцы, спели бы палестинцы, знай они Высоцкого, те-перь я спокоен, кого мне бояться?..

Мы вошли в дом переодеться в траур. Изабелла уже подмела осколки стекла на кух-не. Пробитые трисы празднично подмигивали блеском моря, ворчащего прибоем под самыми нашими окнами, сразу за изумрудом лужайки. У дома Ицика молча стояли люди. Мы прошли туда же. Митингов давно не было. Все было сказано. Очередная смерть вызывала уже не столько гнев и тревогу, сколько отчаяние, граничащее с ту-пым безразличием. Соседи посторонились, и мы прошли в комнату. Вика лежала с аккуратной белой повязкой на голове. Нигде не было видно ни крови, ни разрушений. Словно этот осколок был контрольным выстрелом профессионального киллера. Рома сидел у ее изголовья вместе со вдовцом. Увидев меня, он хотел встать, но лицо его вдруг исказила жуткая улыбка, после чего он опустился на табурет и охватил голову руками. В рабочем уголке Вики весело светились заготовки для цве-тов. У нее все всегда было по полочкам.

В тишине нагло запел мой мобильник. Я выхватил его из кармашка и нажал кнопку.

"За нас не беспокойтесь, - неприлично звонко кричала Таня. - Нам целую дивизию придали!" "Почему?" - глупо спросил я, стесняясь самого факта разговора в таком месте и в такой час. "Так тут к вам само главное миролюбище едет. Выразить свои искренние соболезнования."

Она не сказала, кто именно едет, но все почему-то поняли и начался возмущенный гомон. Даже Рома снова поднял голову, а Ицик беспомощно и громко заплакал...

Здесь необходимо не столько лирическое, сколько политическое отступление.

Я по природе человек незлобивый, флегматичный и, сколько себя помню, толстый, рыхлый и более чем мирный. Мой избыточный рост и вес создали мне еще в школе такую репутацию, что меня не особенно задирали. То же было и в армии. Все знали, что если меня всерьез обидеть, то мой кулак мягкий, но тяжелый. Мир для меня всегда был лучше ссоры. Именно таким я приехал в Израиль и тут же определил свое политическое пристрастие к лагерю мира. Поскольку славная КПСС отбила у меня охоту вступать в любую партию, я был беспартийным активистом партии энергии. Все это продолжалось до тех пор, пока поток умелой пропаганды заменял мне реа-лии. Потом я стал внимательнее приглядыватья к своим кумирам. И чем больше я их расшифровывал, тем в больший гнев приходил от их бессовестной лжи и лицемерия. Сначала это коснулось того, что меня тогда больше всего интересовало - трудо-устройства академаим. Но потом они, казалось, вообще закусили удила и пошли вразнос уже в деле урегулирования отношений с палестинцами. Здесь реальность так контрастировала с их политикой, что для меня слово "миротворец" стало синонимом "демагога", а лидер некогда любимой партии выглядел монстром. Он достоверно знал, что 85% палестинцев за войну с поголовным уничтожением всех израильтян и что арабский национализм страшнее даже нацистского. И, тем не менее, действуя по принципу эффективности чудовищной лжи, навязывал моему народу мысль о его вине перед всегда нападавшими на нас арабами. Поэтому, мол, им надо немедленно отдать пол-Израиля. Когда это удалось, "миротворцы" взялись за остальное, включая мой дом.