Дом Кошкина. Степан - Сергей Курфюрстов

Дом Кошкина. Степан

Сергей Курфюрстов

© Сергей Курфюрстов, 2017

ISBN 978-5-4483-8957-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Воронье. Черное-пречерное. Сытое и важное. Не спеша расходится. Небольшими группками. Хозяевами себя чувствуют. Сколько их тут собралось? Тысяча? Больше? Столько полицаев в одном месте! В глазах темно от черной формы. Со всей области слетелись на это свое полицейское заседание. Как вороны на свалку костомольного комбината. Только залы пединститута присутствием своим загадили. И как мне Степана среди них найти? Мать велела деньги передать. Одолжить просил. До получки. Банкет ему подавай! Послезаседательный. Придется на дороге стоять и высматривать. Все равно он в сторону управы пойдет. Может, сам меня и заметит.

Я прислонился спиной к забору, внимательно рассматривая лица проходящих мимо полицаев в надежде разглядеть среди них Степана. Было около семи часов вечера и дневное тепло последних дней лета медленно уходило, уступая место вечерней приятной прохладе. Странно. Кажется, не я один кого-то жду. Среди черноты полицейских мундиров белой вороной выделялось светлое пятнышко военной формы немецкого солдата, так же как и я, прислонившегося к забору метрах в двадцати от меня. Откуда он взялся? Еще минуту назад его там не было. И что, вообще, он там делает? Стоит, курит и, так же как и я, внимательно всматривается в лица проходящих людей. Один рядовой немецкий солдат в этой безликой полицейской массе. Только не похож он на рядового. Рядовых я видел. Молодые, крепкие. Нагло улыбаются, будто победа у них уже в кармане. А этот слишком староват. На вид лет тридцать. Скорее фельдфебельская форма ему бы подошла. Что же в нем не так? Пистолет-пулемет? Точно! Он висит у него на груди! Рядовые так не носят. У них оружие старое, с боковым магазином. На грудь не повесишь. А у новеньких шмайссеров рожок снизу, но я их только у офицеров видел. Его и на груди и на боку носить можно. Это, определенно, не рядовой. Но кто? И что здесь делает?

– Украинский вопрос может быть решен только при содействии германских властей и тогда, когда для этого созреют необходимые условия, – какой-то незнакомец за моей спиной четко выговаривал заученные фразы негромким уверенным в своей правоте голосом.

Я оглянулся. Степан, в компании нескольких полицаев и двух штатских, внимательно слушая одного из них, стоял в нескольких шагах от меня. Наблюдая за немецким солдатом, я задумался и совершенно не заметил их приближения.

– Итак, как я уже сказал на сегодняшней лекции, – уверенно продолжал высокий человек средних лет, одетый в недорогой, но опрятного вида костюм, поглаживая расчесанные на идеальный пробор коротко подстриженные волосы. Его подрезанные с обоих боков светло-русые усы при каждом слове заметно шевелись, подчеркивая выразительность его речи, а круглые очки добавляли проникновенной серьезности выражению его лица, – мы абсолютно убеждены, как только Германия покончит с Черчиллем и Сталиным, тогда и будет решен вопрос о самостоятельности Украины.

– А имея собственное государство, украинская нация станет полноправной хозяйкой своей судьбы, избавившись от порабощения и эксплуатации других государственных наций – наставительно подняв указательный палец вверх, добавил второй штатский.

Я осторожно подошел к Степану и дернул его за рукав. Он обернулся, обнял меня за плечи, прижал к себе.

– Это, Николай Орестович, племянник мой, – представил меня Степан, – тоже от советской власти премного настрадался.

Что он несет, этот дядя Степан? С чего это я настрадался? Это Кошкин нам горе в дом принес. Но Кошкин – это еще не вся Советская власть. Ладно, помолчу пока. Все равно они меня слушать не будут.

– Тебя как зовут, хлопчик? – спросил меня Николай Орестович.

– Коля.

– Тезки, значит, – он усмехнулся холодной задумчивой улыбкой и, обращаясь к присутствующим, призывным голосом произнес, – вот для этих хлопцев и добываем мы вольную Украину!

Потрепав меня по волосам, штатские распрощались со Степаном и его сослуживцами и отправились по Большой Бердичевской в сторону городской управы.

– Кто это? – спросил я Степана.

– Это же сам пан Сциборский! Выдающийся, надо заметить, руководитель, – Степан с восхищением долго смотрел вслед Николаю Орестовичу, явно гордясь тем, что такой известный человек уделил ему немного своего внимания.

О чем-то оживленно беседуя, Сциборский со своим товарищем шли вдоль покосившихся заборов, ограждавших маленькие одноэтажные хатки, разделенные узкими кривыми переулками шириной в запряженную телегу.

Они почти поравнялись с немецким солдатом, до сих пор находившимся на том же месте, когда из глубины одного из переулков вынырнул какой-то человек и последовал за ними. Человек, как человек. Мало ли людей по улицам ходит? Может, еще один почитатель руководящих талантов пана Сциборского. Черт с ними. Надо поручение матери выполнить. Я засунул руку в карман штанов, намереваясь достать деньги предназначенные Степану, как два неожиданно раздавшихся выстрела заставили меня вздрогнуть. Я поднял глаза. Друг Сциборского лицом вниз лежал на земле. Вокруг его головы, быстро увеличиваясь, растекалась лужица крови. Сам Сциборский лежал на спине, тщетно пытаясь приподняться. Голова его была цела, но изорванное раной лицо было обезображено до неузнаваемости.

Немецкий рядовой, находившийся в трех шагах от места покушения, отскочил от забора и, не раздумывая, выстрелил в нападавшего. Убийца упал, и пистолет вывалился из его руки. Перевернувшись на бок, он протянул руку к солдату и что-то ему прокричал. Что именно – в суматохе людских воплей разобрать было невозможно. Второй выстрел заставил его замолчать. Степан с полицаями, совладав с первой оторопью, бросился к месту убийства, на ходу доставая оружие из кобуры. Я мчался за ним.

– Затвор! Немец не передернул затвор! – на бегу кричал я Степану, – он передернул его раньше, будто знал, что это произойдет!

Сциборский был еще жив. Звук первого выстрела заставил его обернуться, и пуля попала ему в лицо, прошив насквозь обе щеки и обнажив челюсть с выбитыми выстрелом обломками зубов. Его соратник был мертв. Нападавший тоже.

– Машину, скорее машину! Нужно доставить его в больницу, – кричали люди со всех сторон.

Я оглянулся, ища глазами немецкого солдата, застрелившего убийцу. Он был уже далеко. Возле гипсовой статуи девушки с веслом, установленной за несколько лет до войны. Немцы зачем-то ее расстреляли, и теперь вместо ног уродливо торчала железная арматура конструкции.

– Немец уходит, – шепнул я Степану.

– Проследи за ним, – взбудоражено выкрикнул он, – только осторожно. Издалека. Близко не подходи.

Я рванул за солдатом. Немец шел быстро, нагло расталкивая бегущих навстречу полицаев, привлеченных звуками выстрелов и спешащих поскорей оказаться на месте происшествия. Гражданские, наоборот, старались убежать как можно дальше, чтоб не попасть под горячую руку немецким патрулям и не оказаться в горьком положении заложников. По дороге, сопровождаемые испуганными взглядами людей, на большой скорости промчались два легковых автомобиля. Немец остановился, посмотрел им вслед и криво усмехнулся. Затем, цепко вглядываясь в каждое лицо, внимательно осмотрел суетящихся прохожих и, видимо, не заметив ничего подозрительного, быстро зашагал в сторону управы. Прячась за спинами людей, я последовал за ним.

Свернув с Бердичевской на Михайловскую, немец перешел на другую сторону улицы и смешался с толпившимися у продуктового магазина людьми. Просочившись сквозь них, он повторил маневр и, оказавшись по правую сторону дороги, остановился, снял с головы каску и резко оглянулся. Его взгляд встретился с моим. Цепко и холодно. До замирания в душе. Его зрачки. Я снова их вижу. С такого расстояния это, конечно же, невозможно. Но я точно знаю, какие они у него. Маленькие, непростительно маленькие, безжалостные и бездушные, насмешливо-презрительные, с жестокой ненавистью пронзающие меня насквозь, бесчеловечно-изуверские зрачки. Теперь, без каски, я его узнал. Унтерштурмфюрер СС, убивший на моих глазах беременную девушку в Богунском лесу и в шутку приказавший Степану меня расстрелять. Это был он.

На секунду опешив, я все же совладал с собой и нырнул в подворотню. Проскочив дворами лекторий, ноги вынесли меня на Киевскую и, перебежав ее, я укрылся в скверике напротив бывшего военкомата. Теперь тут располагалось гестапо.

Липа и росшие вокруг кусты защитили от посторонних глаз, дав возможность отдышаться и подумать. Значит, я был прав. Это не рядовой солдат. И был он там не случайно. Немец знал, что ему придется стрелять, поэтому передернул затвор заранее. Он выстрелил в убийцу и это, вроде бы, правильно. Но зачем он его добил? И почему не дождался своих? Зачем сбежал? Если бы это был простой рядовой – тогда понятно. Находился в самоволке и сбежал от ненужных объяснений перед начальством. А может, это было рассчитано на то, чтобы все так подумали? Может быть…