Шкуро: Под знаком волка - Владимир Рынкевич

Стахееву отвели место в одном из вагонов особого отряда, в купе на двоих. Его сосед — один из командиров отряда с тремя кубиками на рукаве гимнастерки. Высокий серьезный, неулыбчивый, но и не молчаливый. С видимым удовольствием рассказывал попутчик о поездках и вообще о службе под командованием Троцкого.

Из Москвы выезжали под вечер. Летний величественно оранжевый закат раскинулся в полнеба и заливал купе жарким светом. Воронецкий с хозяйской гордостью рассказывал о том, что радиостанция поезда держит связь с 13-ю станциями мира — с Эйфелевой башней, с Лионом, с Лондоном… Во время поездки каждое утро выходит газета поезда с новостями более свежими и полными, чем в московских газетах. По вечерам — кинематограф. Правда, почти всегда только хроника.

— О нашем поезде красноармейцы говорят: приехал Троцкий. Теперь дело пойдет. И дело всегда идет, — вспоминал Воронецкий все новые и новые достоинства поезда Предреввоенсовета. — Наш отряд участвовал во многих боях. А как нас встречают! Как слушают Льва Давыдовича!..

Стахееву очень хотелось задать вопросик этому товарищу, но долго не решался. Рассказал и о своих достижениях в журналистике, о семейных сложностях, о том, что Троцкий обещал помочь. Этому Воронецкий удивился: Предреввоенсовета обычно избегает заниматься личными делами, как своими, так и чужими. Вскоре и Стахеев это понял. Однако пока знаменитый поезд мчался на юг, он был исполнен надеждами.

Такого ужина, какой подали вечером в вагоне-ресторане, Михаил Петрович не удостаивался с тех пор, как покинул Кавказ. Попозже, когда поезд тонул в тревожной тьме с редкими слабыми огоньками, Воронецкий провел его в вагон-клуб, на киносеанс. Показывали кинохронику. Героем почти всех сюжетов был Троцкий: его бородка, пенсе и резкие четкие движения на трибунах партсъезда, митингов, конференций, на парадах и на прочих общественно-политических мероприятиях. Вот на экране и сам поезд, а рядом, у подножки вагона, сам Предреввоенсовета. Он вручает орден стоящему рядом усатому командиру в папахе, с шашкой на боку.

— Это Чапаев, — объяснил Воронецкий. — Начальник Двадцать пятой дивизии. Очень храбрый, и дивизия его хорошо действует, но совершенно необразованный. И даже к учебе не способен — послали в академию — пришлось отчислить. А там, где невежество, там и анархия, и безнравственность. В прошлом году Чапаев застрелил комиссара своей дивизии. Потом назначили Фурманова. Тот приехал с женой. Жена-красавица. Чапаев в нее влюбился, и… началось там всякое. Трудно прививается к людям революционная мораль.

После кино, укладываясь спать, поговорили с соседом о морали и нравственности, и Стахеев наконец решился спросить:

— Рассказывают, что на Восточном фронте Троцкий какой-то полк подверг децимации, то есть…

— Я знаю, что такое децимации. Спокойной ночи. Завтра у нас трудный рабочий день.

Так и не ответил, но не забыл. Сам напомнил уже на обратном пути, когда для Стахеева все стало гораздо сложнее и тяжелее, чем в начале поездки.

В Харькове после большого митинга Троцкий, направляясь к своему автомобилю, заметил Михаила Петровича, сам подошел к нему, спросил:

— Как идет работа?

— Пишется хорошо, Лев Давыдович, и сейчас я записал интересные наблюдения.

— Сегодня вечером покажите мне готовую статью.

— Простите, Лев Давыдович, я хотел отсюда уехать в Богучар. Поезд идет через Лиски, а там…

— Вечером покажете статью, — сказал Троцкий и направился к автомобилю, но, сделав несколько шагов, он остановился и вновь обратился к Стахееву: — Наша поездка, наша работа на местах имеет огромное значение для победы в гражданской войне. Главный участок работы — Екатеринослав.

Поезд прибыл в Екатеринослав в начале жаркого дня. Первыми на перрон вышли бойцы особого отряда под командованием Воронецкого.

В черных кожаных костюмах со сверкающими металлическими значками на груди. За ними оркестр. Под звуки марша на перроне появился Троцкий с конвоем. Толпа встречавших восторженно шумела. Оркестр заиграл «Интернационал». Когда рядом с тобой тысячи людей поют «Это есть наш последний и решительный бой…», искренне веришь в необходимость и великую значимость происходящего, в необходимость выиграть этот бой. Отдать все свои силы ради победы. И Стахеев с особенным энтузиазмом работал карандашом» заполняя убористым почерком страницы драгоценного журналистского блокнота. Разумеется, прошел Стахеев и в городской Большой театр, где выступал с докладом Троцкий, и каким-то образом интуитивно догадался, что садиться надо не в партер, а на балкон, в уголок возле двери: Предреввоенсовета говорил… четыре часа. В таком большом докладе фактически не нашлось ни одной фразы, заслуживающей блокнота. Разве что «Екатеринослав — это красная крепость». Все остальное было сказано в прежних выступлениях Троцкого. Тем не менее рабочие, заполнившие театр, восторженно кричали, аплодировали и в конце пели «Интернационал».

Михаил Петрович выдержал часа полтора, затем выбрался наружу. Театр был оцеплен бойцами в черных кожаных костюмах с маузерами на поясах. Вдоль оцепления прохаживались командиры. Среди них и Воронецкий. Стахеев видел, что он занят нервным разговором с какой-то назойливой брюнеткой, пытавшейся пройти в театр, и не стал ему мешать — прошел неподалеку. До него доносились отдельные слова: «Но я должна его увидеть… Лев Давыдович приказал сразу в поезд… Но я же…»

После долгого своего доклада Троцкий действительно сразу помчался на вокзал, и поезд немедленно отправился. Воронецкий пришел в купе усталый, но довольный: за время пребывания Предреввоенсовета в Екатеринославле особый отряд твердо держал революционный порядок.

— А что это за женщина рвалась в театр?

— Женщина?.. A-а… Это вам полезно знать, Михаил Петрович. Родная сестра Льва Давыдовича. Не виделись почти два года. Но у него завтра совещание с командованием Южного фронта в Харькове. Вот так мы работаем. Мы совершили революцию, теперь надо ее защищать, Кстати, вы меня спросили тогда о децимациях. Я не хотел поднимать эту тему — думал, что вы меня не поймете. Теперь, наверное, поймете. В Пятой армии в Петроградском полку зимой по случаю оставления позиций во время боя по приговору трибунала расстреливался каждый десятый. И я участвовал. Да. И расстреливал. Нас всех Лев Давыдович научил, как надо к этого относиться. Мы выполняем тяжкую работу во имя защиты революции. И только так оценивать подобные акции. Как-то при мне один бывший генерал допытывался у Троцкого о расстреле царской семьи. Лев Давыдович сказал ему, что знал об этом и поддерживал, а когда операцию осуществили, он о ней больше не вспоминал и не интересовался никакими подробностями. И я никогда не вспоминаю об этих децимациях. Я не убивал, работал, защищая революцию.