Шкуро: Под знаком волка - Владимир Рынкевич

Шкуро нахмурился, чувствуя, как задергался глаз, и сказал, не глядя на профессора:

— Не забывайте, что Екатеринослав еще фронт, и если нам придется на некоторое время изменить линию обороны, то вы снова окажетесь под властью большевиков.

Вернувшись за стол, Шкуро налил себе полный стакан водки. Хорошая водка — из Славянска. Разлива 1914 года.

Наверное, из-за неприятного разговора с интеллигенцией, он не участвовал в знаменитом харьковском параде 29 июня, о котором потом говорили, что это был великий парад, последний парад. Телеграмму принесли ночью, и дежурный адъютант решился разбудить пьяного Шкуро: телеграмма была подписана Деникиным, и в тексте указана дата. Чтобы успеть, следовало выезжать немедленно. Проснувшись, генерал прочитал телеграмму, скомкал и бросил на пол, пробормотав: «Не поеду!» Затем потребовал минеральной воды, выпил два стакана и вновь заснул почти до полудня. Поднявшись, услышал канонаду — красные готовили контрудар. Вызвав Соколовского, он приказал дать шифровку в Ставку я в Харьков Деникину, где указать, что положение обостряется и командир корпуса не может выехать для участия в параде.

За завтраком Шкуро опохмелился, после чего вызвал Кузьменко с отчетом о финансовых операциях. Продажа спирта и деньги, полученные от французов за уголь, составили такую огромную сумму, что жизнь снова представилась правильной и прекрасной. Кузьменко сказал, что прием у генерала ждет механик с электрокиноаппаратом.

— Давай его сюда, — приказал Шкуро.

Механик, тощий, быстро двигающийся и сверкающий какими-то бешеными собачьими глазами, объяснил, что показывать фильм в кабинете нельзя — слишком маленькое расстояние до стен. Быстро завесили окна в приемной, повесили простыню, Шкуро занял кресло, вокруг — адъютанты и ординарцы. Затрещал аппарат, голубой конус, наполненный мириадами пылинок, уперся в экран.

— Я еще не сделал титры, — сказал механик.

— Какие-то титры, — возмутился Шкуро. — Разговорчики. Давай, крути ленту.

— Надписей-нет, — сказал кто-то из адъютантов.

— Будем объяснять, — успокоил Кузьменко.

Сначала Шкуро увидел себя. Глупо улыбающийся маленький человечек на лошади ехал сквозь ликующую толпу. Такая нелепая улыбка: словно он в чем-то виноват. А может, и виноват… Старухи стояли на коленях и молились. Улыбающиеся женщины бросали букеты в лошадей, и те испуганно мотали головами.

Когда лента кончилась, механик сказал:

— Вы приказали, ваше превосходительство, снимать эпизоды казни через повешение. Я снимал сегодня утром…

— Я не назначал казнь на сегодня. Кто дежурил утром? В чем дело?

— Троих комиссаров поймали, — объяснил Кузьменко. — Вы… отдыхали, и Колков приказал повесить. Я там был. Что еще с комиссарами делать? Прямо на бульваре, у гостиницы «Астория» и повесили.

На экране двое с пустыми лицами, в рваной одежде стояли спиной к металлической ограде бульвара. Один — в нижней рубашке, разодранной до пояса. Третий лежал на тротуаре. У него была оторвана одна нога, и страшный обрубок дергался в черной луже.

— Это секретарь губкома Эпштейн. Ему в бою оторвало ногу, — объяснил Кузьменко.

Казаки укрепляли веревки на старых бульварных тополях. Один влез на дерево и возился там.

— Этот слева — Гурсин, — объяснял Кузьменко. — Комиссар по медицине. Больницами командовал. Говорили, что — сын проститутки. А который в рубашке — Трунов, бывший капитан, переметнулся к красным…

Казак спрыгнул с дерева и вместе с другим схватил Гурсина, поднимая его так, чтобы тот стоял на каменном барьере у ограды. Даже на прыгающей черно-белой картинке было заметно, как побелело лицо жертвы. Он сам надел петлю себе на шею, казак ударил его по ногам, и человек задергался, закрутился, превращаясь в труп, бессмысленно покручивающийся на веревке. Одноногий вдруг поднялся и запрыгал, держась за ограду. Добравшись до петли, он вдруг упал навзничь и лежал, не шевелясь.

— Умер, — сказал Кузьменко. — Наверное, заранее принял яд. Но, видите, его все равно повесили.

На экране казаки, быстро шевеля губами, вешали труп. Не трудно было догадаться, какие слова они произносят. Бывший капитан поднял руку, чтобы перекреститься, но казак ударил его так, что тот упал. Поднявшись, оттолкнул казака, шагнул к петле и сам просунул в нее голову.

Шкуро смотрел эту кинохронику с лихорадочным волнением, незаметным для окружающих — только с каждой судорогой повешенного сердце генерала успокоенно замирало. По окончании сеанса он поблагодарил механика и дал ему пачку царских денег.

В Харьков Шкуро приехал, когда Деникина уже не было в городе, тот направился к Врангелю в только что взятый Царицын. На вокзале потребовал у дежурного офицера автомобиль и приказал отвезти в резиденцию генерала Май-Маевского. Командующий армией жил в особняке с цветущим садом неподалеку от Южного вокзала. Охрана пропустила известного казачьего генерала, у входа в дом его встретил знакомый адъютант.

— Здравствуй, Паша, — приветствовал его Шкуpo. — Как там Зеноныч?

— Поправляется после парада. Вы в самый раз приехали, Андрей Григорьич.

Май-Маевский сидел за столом с бутылками и закусками без френча, опухший, с растрепанными седыми волосами. Рядом с бокалом — книга. Гостю обрадовался, пригласил за стол, налил, подвинул закуску, упрекнул за то, что не был на параде:

— И парад и банкет были проведены блестяще. Очень жаль, что тебя не было, Андрюша.

— Екатеринослав брал, отец. И капитал свой увеличивал. У тебя как с деньгами? Могу дать. У меня знаешь И сколько? Двадцать миллионов золотом.

— О-о!.. Зачем тебе столько?

— Раздавать буду хорошим людям. В Москве попраздную.

— В Москве? Когда же ты думаешь туда попасть?

— Я хоть сейчас с корпусом могу без остановок пройти до Москвы. Но у Антона Иваныча другие планы.

— Он ждет, когда красные с Колчаком расправятся и все свои армии бросят на нас. А ты тоже шутки шутишь. Ну, прорвешь ты фронт, в чем не сомневаюсь, поедешь вперед, даже славируешь так, что попадешь в Москву, а потом?

— А потом три дня попьянствую, повешу кого надо, и — пулю в лоб.

— Это по-английски. У Диккенса я читал что-то подобное. Откуда сплин[64]? В поезде девочек нет?

— Поезда нет — жена катается на Кавказе. Сюда приехал в вагоне с адъютантами и денщиком.

— Так я тебе сегодня устрою вечер. — Он позвонил в колокольчик, лежащий на столе, и в комнате появился адъютант.

— Прикажете что-нибудь подать, Владимир Зеноныч?

— Нет, Паша, у нас все есть. Ты позвони в «Версаль» и передай мое распоряжение: вечером банкет в честь прибытия в город генерала Шкуро. Пусть пригласят наших офицеров, дам и из этих, из воротил, которые побогаче.