Гобелены грез - Роберта Джеллис

Она встала, протягивая ему руку, и Хью взял ее, но не поднялся. Он повернул руку ладонью вверх и стал целовать. Одрис вздохнула и погладила его волосы, но слегка отстранила его, когда он хотел притянуть ее к себе.

— Сними оружие, — настаивала она. — Я не хочу, чтобы на теле у меня осталась цепочка из синяков от твоего оружия.

Он покачал головой.

— Утрид видел, как я поднимался. Я не должен оставаться здесь долго. Фрите не нужно выходить из комнаты.

— Утрид не узнает, что Фриты здесь нет, — ответила Одрис и стала снимать платье. — Я не так глупа. Она стоит за дверью и предупредит меня, если кто-нибудь придет.

Хью прикусил губу и опустился на скамью; его обдало жаром и под шерстяными штанами его копье зашевелилось подняло свой чувствительный наконечник.

— Какой толк от ее предупреждений, если нас увидят нагими на полу? — пробормотал он. Слова его застряли в горле, а Одрис опустила платье и задумчиво нахмурилась.

— Ты прав, — сказала она. — Я отпустила своих людей в город, но они очень преданы мне, и один-два всегда остаются внизу, в лавке или в сарае, где спят.

— В лавке никого, кроме Утрида, не было, — сказал Хью, медленно поднимаясь, — но…

— А, хорошо! — воскликнула Одрис, глаза ее весело заблестели, в них прыгали чертики желания. — Тогда мне не нужны ухищрения, чтобы испить первый глоток наслаждения с тобой.

— Что?

Одрис ничего не ответила, а слегка наклонилась и взялась за его боевую тунику и задрала ее вверх, обнажив бедра. Он онемел от изумления, когда она, поднимая тунику, чтобы развязать его чулки, обнажила нижнюю часть его тела.

— Садись, — приказала она, посмеиваясь над его изумленным видом, и подтолкнула его к скамье. — Нет, . глупый, расставь ноги.

Совсем пораженный действиями Одрис, Хью быстро сообразил, что она намеривалась сделать. Сознание подсказывало ему, что он должен быть более разумным, чтобы укротить дикое и необузданное озорство Одрис, ибо он понял, что только озорство и желание толкнули ее на подобные действия. Но здравые мысли, промелькнувшие у него в голове, захлестнула огромная волна любовного порыва, которая бросила его на скамью и исчезла без следа, когда Одрис, подняв юбки, подошла к нему, села расставив ноги и вонзила в себя наконечник его крепкого копья.

Хью хотел приподняться, но он с трудом мог пошевелиться. Одрис смеялась, ее волосы разметались, тело пылало и глаза закрылись, когда она утонула в море чувств. Им было страшно неудобно: скрученная одежда между ними мешала им прижаться друг к другу. И все же Хью обнаружил, что эта неудобная поза только усиливала вожделение. Он не мог не только приподняться, чтобы плотнее войти в Одрис, но и притянуть ее ближе к себе, потому что ему приходилось опираться руками о скамью, чтобы их соединение было вообще возможно.

Но то, что стесняло Хью, давало свободу Одрис. Она не могла точно определить, почему ее голод к Хью был так огромен, что она не могла сдержаться, хотя до ночи оставалось всего несколько часов. Она всегда наслаждалась их любовной игрой, но сейчас ей не нужно было настраиваться: она едва дождалась близости с ним, и ей не нужны были поцелуи и нежные прикосновения. Она весело начала любовную игру, но тотчас же захотела его. И все же следы настоящего озорства, которое побудило ее поднять тунику Хью, смешивались с волнением и разразились смехом и игривостью. Она посмеивалась и извивалась, не оставляя Хью, но не пытаясь вобрать его в себя полностью или установить определенный ритм движения. Беспорядочное движение все сильнее и сильнее разжигало в ней страсть, и когда она услышала шепот Хью: "Одрис, Одрис, остановись!.. ", было слишком поздно. Она приблизилась к нему, как только могла и, приближаясь к концу, дрожала и всхлипывала.

Хью опомнился слишком поздно. Крайнее неудобство позы придало физическим ощущениям, порожденным играми Одрис, силу непреодолимой страсти еще быстрее, чем при обычной позе. Хью попытался освободить руку, чтобы на мгновение оставить Одрис и получить возможность проконтролировать взрыв, который нарастал в нем, однако он чуть не упал со скамьи, но так и не смог схватить Одрис. В тот момент он был слишком охвачен волной завершения, чтобы понять, что он может лечь и освободить руки. И только потом, в судорогах оргазма, его ослабшие руки заскользили под ним, и он медленно опустился на скамью, чтобы передохнуть.

Несколько мгновений стояла тишина: оба переводили дыхание, и в ушах их громко пульсировала кровь, но вскоре они могли уже слышать потрескивание и шипение огня в камине. Тогда Одрис снова рассмеялась, а Хью, опираясь на руку, поднялся. Одрис обняла его за шею, но он схватил ее за запястье, оттолкнул от себя и встряхнул.

— Я не вино с медом, которое пьют маленькими глотками, когда захочется, — прорычал он. — А твой «первый глоток» меня! Одрис, тебе не стыдно?

— Нет, — ответила Одрис, глаза ее горели, и, все еще смеясь, она привела в порядок юбки. — Тебе стыдно, что желаешь меня?

Он беспомощно смотрел на нее, подтягивая и завязывая чулки. Он был шокирован силой своей реакции, которую, по его мнению, следовало расценивать как греховную похоть, но чувство вины за грех рассеялось при виде веселости и восторга Одрис. Ее наслаждение было так откровенно, так свободно от темного зла, что в нем ничего не могло быть грешного.

— Нет, конечно, мне не стыдно, что я хочу тебя, но… — Его губы дрогнули, когда он вспомнил свое удивление не только от того, что она сделала, но и от ее слов о «первом глотке». Но он не мог позволить ей уйти от наказания за ее капризы, и поэтому принял суровый вид и сказал:

— Женатые люди должны хоть чуточку соблюдать правила приличия, Одрис. Совсем неумно быть… быть…

И, увидев выражение ужаса на лице Одрис, он замолчал.

— Ты же так не думаешь, правда? — спросила она. — Когда мы будем обвенчаны, ты же не всегда будешь настаивать на… на простой пище?

Хью прыснул от смеха.

— Ты не перестанешь говорить обо мне так, будто я часть твоего обеда? Простая пища! Ты что, принимаешь меня за вареную треску?

— Нет, конечно! — вскрикнула Одрис, весело улыбаясь; радость била в ней ключом. — Ты сладкая нежность — медовые фиалки глаз, бархатная кожа и сладкие спелые земляничные волосы. Я могла бы съесть тебя целиком.

— Ты сумасшедшая! — воскликнул Хью, еще громче смеясь. Он знал, если судить здраво, то он был ужасен. Но Одрис говорила о нем так, как если бы мужчина говорил о прекрасной женщине. Одрис хихикнула:

— Нет, я просто голодна. Я только что вспомнила, что собиралась подождать тебя, и еще не обедала. Давай сходим и посмотрим, что можно найти в продуктовых лавках, и тогда, возможно, я перестану смотреть на тебя как на вкусное блюдо.