Рота - Олег Артюхов

— А, как вы объясните, что вас и ваших бойцов не ранят пули и осколки?

— Это уж совсем из области какой-то религии. Чудесами попахивает. Религиозный опиум. Не думал, что в серьёзном учреждении такими сомнительными вещами занимаются.

— Вот мы сейчас это и проверим, — его руки выразительно шевельнулись, и он медленно достал из кобуры пистолет, — так как?

— Убийство невиновного человека без суда и следствия карается законом.

— Напрасно ты думаешь, что умнее всех, и можешь позволить себе издеваться.

И он выстрелил в меня. Видя его движение, я слегка повернул корпус, и пуля свистнула мимо. Второй выстрел, резкий поворот в другую сторону. Опять мимо.

— Вот видите, гражданин следователь, это и есть пресловутая броня. Ловкость и тренировка.

— Хм. Допустим. Но в ваш танк за один только бой под Ивацевичами попало больше сотни немецких снарядов, и, ни одной царапины. Это как? — он закурил и выпустил струю табачного дыма в мою сторону.

— Низкий поклон советским оружейникам, такое оружие нам сделали. Не можем нарадоваться. Кстати, вы не могли бы объяснить, что за отвратительная привычка у особистов и следователей пускать дым подследственным в лицо?

— Издеваешься. А ведь я с тобой пока вожусь тут по-хорошему по личной просьбе товарища Абакумова. Ты знаешь, что тебя заочно за твои художества уже приговорили к расстрелу, и твой комкор приговор подписал. И генерал Голубев завизировал. Похоже, ты им тоже чем-то насолил. Завтра утром тебя отправляем в Москву. Будь уверен, там из тебя всю душу вынут очень толковые специалисты.

— Кстати, по этому поводу. Я готов в Москве дать все нужные показания, но при одном условии: перед отправкой я хочу лично встретиться с генералом Петровым. Иначе ничего не скажу, даже вашим специалистам.

— Хорошо, генерал сейчас в Минске. Выведите арестованного.

Ночью я спал, как младенец, мне снилась Москва конца девяностых. Мать с отцом, сестра и девушка Лара. Потом промелькнуло довольное лицо мальчишки в чёрном и улыбающаяся физиономия Лёшки Бали, только волосы у него почему-то были ярко рыжими. Разбудил меня на рассвете ласковый пинок под рёбра. Почти не больно, но очень обидно, такой сон оборвали, уроды.

Меня сопровождали четверо стрелков с карабинами, связали руки и после недолгого плутания по коридорам вывели во двор, где стояла полуторка. Кое-как запихнув меня в кузов, гебешники с оружием наготове уселись рядом. В этот момент из двери вышел генерал Петров, угрюмо на меня посмотрел, потом слегка скривил побледневшее лицо и отвёл взгляд в сторону.

— Здравствуйте, Михаил Петрович, рад вас видеть.

— Здравствуйте. Вы что-то хотели мне сказать?

— Да. Прошу выслушать до конца, это важно. Наберитесь терпения, смелости, мужества и выслушайте. Главная трагедия нашего народа не столько в военных бедах, обрушившихся на нашу страну. Нас пожирает изнутри тихая и смертельная болезнь. Если бы наши штабы наполнили немецкие шпионы, а тылы — диверсанты, если бы повсюду процветало массовое предательство, а враги начали бы осуществлять детальный план развала Красной Армии, то они не достигли бы того результата, который нынче стал следствием тупости, трусости, невежества и безответственности советского командования и беспомощной обречённости наших бойцов. Сейчас, в начале войны по известным мне и неизвестным вам причинам началось массовое и вроде бы объясняемое суровыми обстоятельствами убийство наших красноармейцев, молодых полных сил и жизни, честных и смелых парней. Не секрет, что в мирное время арестовывали и казнили самых работящих, честных, активных и разумных людей, на фронте происходит тоже самое, но ещё в более открытой омерзительной форме и неизмеримо большем масштабе. Эта зверская селекция русского народа — заложенная бомба замедленного действия, которая рванёт через несколько поколений, когда выжившая и вскормленная властями масса трусливых, хитрых, угодливых и изворотливых подонков породит новые поколения себе подобных. Вся эта подлая перспектива изрядно пованивает предательством. Что касается нашей с вами роты, то она достойна лучшего применения и лучшей судьбы. А судьба порой выворачивает такие фортели, что диву даёшься. Я не в обиде на вас и, несмотря ни на что, желаю вам успеха. И, наконец, последняя маленькая просьба, Михаил Петрович. Дайте мне на пять минут свой блокнот и карандаш, я знаю, вы всегда их с собой носите. Спасибо.

Неловко двигая карандаш связанными руками, я написал несколько строчек и, передавая назад, попросил:

— Дайте слово, советского командира, что прочтёте это не раньше, чем через час.

— Даю слово.

— Прощайте, и помните про судьбу.

Полуторка выехала из города чарующим юным рассветом, когда утреннее солнце осветило верхушки деревьев. День обещал быть чудесным, но уже по дороге погода начала портиться. Горизонт затемнила грозовая туча, в которой изредка беззвучно пыхали молнии. Зябко передёрнув плечами, я подавил глубокий вздох. Вглядываясь в небо, в яркой синеве я увидел три маленькие точки, которые увеличиваясь в размерах, превратились в тройку юнкерсов. Вот один из них клюнул носом и начал заходить на пикирование. Конвойных из машины словно ветром сдуло.

Из кузова я смотрел, как от самолёта отделилась точка и стала быстро увеличиваться в размере. Когда бомба летит точно на тебя, то она видится в виде чёрного круга. Этот круг быстро увеличивался в размерах и вскоре занял всё пространство, в котором я разглядел бездонную глубину зрачков. В памяти промелькнули миллионы картинок из всех прошлых жизней, и в последний миг я почувствовал рядом постороннее присутствие. Упругая нить жизни натянулась и выбросила меня в густой тёплый мрак. Я сильно удивился, разве может пространство быть таким тесным и тёмным. И от этого моего удивления появился свет. Мне очень сильно захотелось вздохнуть и сказать всё, что я думаю по поводу всего происшедшего со мной. Я вздохнул и возмутился, но вместо слов из моей глотки раздался противный кошачий писк. Ну, вот и сказал…

Генерал Петров целый час не находил себе места. В штабе армии он нервно ходил из угла в угол, и на него уже стали коситься штабные обитатели и военные, пришедшие по делу или по вызову. А он с ненавистью смотрел на часы, и едва стрелка пересекла нужную цифру, раскрыл блокнот.

Отгремела война, возвратились бойцы в сорок пятом,

И была тишина непривычна усталым солдатам.

Тишина. Лишь гремят по-весеннему грозы.

Тишина. Шелестят над Россией березы.

С той поры много лет мирный день над страною искрится, -

Но июньский рассвет — никогда он не сможет