Конец игры - Андрей Раевский

— Его учение сильно изменит мир. И будет как всегда — хотели одного, а получится совсем другое. Но будет поздно. Этого они тоже не понимают. Приняв его учение, люди сделают необратимый шаг прочь от своего естества. Пройдут века, пока они поймут, куда ведёт этот путь. И тогда они будут долго и мучительно выдавливать из себя всё это… С болью, с кровью, с жестокими разочарованиями. Они будут жестоко проклинать своего доброго бога за то, что он допускает власть мерзавцев и сотни тысяч смертей. В конце концов они поймут, что их проклятья сыплются на ими же самими придуманного бога, для которого Добро и Зло — самые важные вещи на свете. Ох, и нелегко же будет им понять, что это не так! Если его учение победит, то рабство тела сменится рабством духа. Человек, сознающий своё несовершенство перед лицом абсолютного Добра, всегда будет чувствовать себя униженным и виноватым. А с таким человеком можно делать всё, что угодно. По его же собственной воле… Это страшно. Когда Добро и Зло занимают в человеческом воображении центр вселенной, это значит, что человек стал высоко себя ценить, обрёл гордыню и самомнение. Но во что это превращается в головах слабых, мелких и несамостоятельных людей, чья сущность — рабство? Они сделают из этого самого Айерена живого бога, идеал, который будут столетьями лицемерно извращать. И это учение о победе Добра ни на йоту не изменит человеческую природу. Рабы останутся рабами, злодеи — злодеями. А делать хорошие дела можно и без веры в расколотый надвое мир. Так стоит ли начинать этот бесконечно долгий и печальный урок?

— Не очень-то я тебя понимаю… — потёрла лоб Гембра. — Но вот скажи, а тебе-то что до всего этого?

— Его мир — не для меня. Мне в нём нечего делать.

— Но ведь если всё это происходит, то, наверное, так ДОЛЖНО быть. Ты ведь сам говорил, что ничего не бывает просто так. А уж тем более такое.

— Да, просто так ничего не происходит. За всем стоит ЧЬЯ-ТО воля, ЧЕЙ-ТО интерес, ЧЬЯ-ТО игра. Вот мне и интересно посмотреть, чего теперь стоит человеческая воля против этой самой ЧЬЕЙ-ТО воли. Раз уж человек теперь так силён и свободен… И так одинок.

— Гембра вздохнула и как-то странно посмотрела на Сфагама.

— Выходит, надо сделать так, чтобы казнь не состоялась? — проговорила она после паузы.

— Более того, надо, чтобы он смог войти в Пещеру со всеми своими… Вот тогда, что бы дальше ни происходило, дело, может быть, кончится малозначительным эпизодом, который позабудут лет через двадцать-тридцать. Запишут в Малую Хронику… лучше бы, конечно, чтобы он остался жив.

— Сказать по правде, мне тоже его жалко. Ведь он меня тогда спас… в Гуссалиме. И эти сволочи его убить хотели.

По лицу Сфагама скользнула грустная улыбка.

— Ну вот, стало быть, и у тебя есть свои причины. Хотя я бы очень не советовал тебе участвовать в этом деле.

— Это почему ещё?

— Так… тревожно мне за тебя. Сейчас почему-то особенно.

По кривой усмешке Гембры была без слов понятна вся бесполезность этих разговоров. Сфагам задумчиво и печально посмотрел в окно.

— О чём думаешь, — тихо спросила Гембра.

— О тех, кого мне придётся завтра убить.

— А чё о них думать? В первый раз, что-ли!

— Не в первый… но, может быть, в последний.

— Олкрин! Ты откуда здесь, паршивец! — неожиданно воскликнула Гембра. На лице её отразилась смесь удивления и восторга. Сфагам повернул голову. В дверях действительно стоял Олкрин, деловито отряхивая запылённую одежду и с трудом скрывая радость от эффекта, произведённого его появлением. Картинно поклонившись Гембре, он быстро прошёл через комнату и сердечно обнялся с учителем.

— Я вижу, уроки тонкой связи не прошли даром, — с улыбкой сказал Сфагам.

— Ещё бы! Кое-чему ты всё же успел меня научить. Ну, и торопился же я!… У вас тут такие дела творятся!

— Да! Вовремя ты…! Завтра мог бы уже и не торопиться, — вставила Гембра.

— Завтра должна состояться казнь пророка, — серьёзно сказал Сфагам, — так вот мы хотим сделать так, чтобы эта казнь не состоялась. И хорошо бы при этом самим остаться в живых.

— Ого! Вот это будет дело! — Глаза Олкрина восторженно заблестели. — А ведь так и чувствовал, что будет у нас ещё главное приключение!

— Тебе бы всё приключений… Дело-то серьёзное.

Олкрин кивнул. Бесшабашная весёлость слетела с его лица.

— В городе такое говорят… Только приехал, а уже столько наслушался. Никто не знает, что будет. Все ждут чего-то.

— Они ждут, а мы будем действовать. И не для того, чтобы попасть в дворцовую хронику, а просто потому, что иначе не можем.

— Я с тобой, учитель. Для того и приехал. Я ведь чувствовал, что нужен тебе.

— По правде сказать, я бы не хотел тебя в это впутывать. Но раз уж ты сам…

— Сам, сам!…

— Ну что ж, — вздохнул Сфагам, — тогда давайте обсудим, что будем делать. Андикиаст мне кое-что рассказал про охрану и про порядок церемонии. Вот здесь, — Сфагам достал небольшой свиток, — нарисуем план площади.

Все трое склонились над столом.

— А не хотите ли и меня посвятить в ваши планы? — раздался негромкий, голос со стороны входа.

Все, как по команде вскинули головы.

— Ты ли это, брат Анмист? — с несколько деланным удивлением спросил Сфагам.

— Не знаю, что уж тебе и ответить, — усмехнулся тот, — я, как видишь, несколько изменился, но это не меняет дела. По крайней мере, наших дел.

Анмист прошёл к столу и учтиво кивнул Гембре, которая ошалело переводила взгляд то на него, то на Сфагама.

— Так что, прямо сейчас? — спросил Сфагам.

— Нет. Сначала наши общие дела.

— У нас есть общие дела?

— Теперь есть. Ты хочешь, чтобы пророк Айерен остался жив. Я тоже этого хочу.

Гембра широко распахнула глаза от удивления.

— Ну, ты даёшь! — только и смогла выговорить она.

Анмист присел на один из свободных стульев возле стола.

— Не ожидали? Понимаю… Ещё недавно мне бы и самому ничего подобного в голову бы не пришло. Но я ведь, в самом деле, некоторым образом изменился.

— Да, ты действительно изменился. И весьма серьёзно, — сказал Сфагам, давая понять, что вкладывает в эти слова некий особый смысл.

Анмист на миг вскинул на него острый пронзительный взгляд, но тут же вновь набросил на лицо маску расслабленной невозмутимости.

— Так ты, стало быть, уверовал в учение двуединщиков? — спросила Гембра.

— Я? Уверовал? — удивился Анмист. — Разве я похож на человека, который способен во что-то уверовать? Просто этот самый пророк, если говорить военным языком, несёт знамя, за которым идут мои войска. Правда, сам он, конечно, так не считает. Но это не важно. Как известно из метафизики, любая вещь или мысль имеет свою противоположность. Чем сильнее мысль, тем сильнее противоположность. Но противоположности, как известно, это штука хитрая, неявная… Не все их умеют видеть. Особенно если голова кружится от сладкой идеи. От великой идеи. А там, гляди, и окажется, что всё её величие в том, чтобы быть хорошей ширмой для противоположности. Вот я и есть эта противоположность. Они думают, что разводят голубей, а на самом деле вскармливают тигра. Просто этот тигр долго будет являться в голубином оперенье. Вот почему я считаю, что этому Айерену ещё умирать рановато.