Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Наш поезд отправили на запасной путь, чтобы пропустить бронированный состав Великого Руководителя, остановившийся для уточнения дальнейшего маршрута. По вагонам нашего поезда понеслись разные слухи, создавая безмолвную панику, поскольку мы не знали, чтó нас ожидает. Люди гадали, чтó сейчас происходит в других вагонах и выволакивают ли кого-то из пассажиров наружу, поэтому я пела, громко, изо всех сил, надеясь, что мамочка услышит мой голос сквозь крики и стоны.

– Внезапно дверь нашего вагона распахнулась, охранники ударили стоявшего рядом мужчину, и тот упал на колени. Когда они велели ему поклониться, мы все подчинились этому приказу. И тут в ореоле яркого света перед нами появился Великий Руководитель: «Кажется, я слышал пение соловья? – удивился он. – Скажите, кто из вас – эта печальная птичка?». Но все молчали.

«Кто исполнил нашу национальную мелодию с таким чувством? – спрашивал Великий Руководитель, проходя через ряды людей, стоявших на коленях. – Какой человек способен очистить свое сердце от всего постороннего и наполнить им сосуд патриотического пыла? Пожалуйста, допойте эту песню. Как можно ее не допеть?»

Стоя на коленях, я запела сквозь слезы:

Ариран, Ариран, а-ра-ри-е,Я иду по холму Ариран.Я поверила, тебе, что весноюМы будем пировать на холме Ариран.Ариран, твои ноги ослабнут прежде,Чем ты отойдешь от меняНа десять шагов.

Великий Руководитель закрыл глаза и улыбнулся. Я не знала, чтó хуже – разозлить его или доставить ему удовольствие. Я знала только то, что моей матери не выжить без меня.

Ариран, Ариран, а-ра-ри-е,Ариран, я совсем однаС бутылкой рисового вина,Под юбкой.Я искала тебя, любовь моя,В нашем потайном месте,В лесу, в лесу Одон.Ариран, Ариран,Верни мне мою любовь.

Когда я закончила, Великий Руководитель, кажется, не услышал далекой песни, которая доносилась в ответ.

Меня привели в его личный вагон с такими толстыми стеклами, что они искажали проникавший в них свет, придавая ему зеленоватый оттенок. Здесь он попросил меня прочитать отрывок из истории, которую сам для меня напечатал. Она называлась «Разлученные тираны». Как мог он не почувствовать исходивший от меня дурной запах грязного тела и голода, который отравляет все дыхание? Я прочитала строки, хотя в тот момент они ничего для меня не значили. Я едва смогла закончить предложение, не потеряв сознание.

С возгласом «Браво!» Великий Руководитель стал мне аплодировать. «Обещай мне, – сказал он. – Обещай мне, что ты выучишь мои строки, скажи, что ты согласна сыграть роль».

Откуда он знал, что я даже не имела смутного представления о кино, слушая только радиотрансляции революционных опер? Откуда я знала, что в поезде Великого Руководителя есть вагоны, предназначенные для куда менее благородных целей, чем актерские прослушивания?

–Великий Руководитель сделал широкий театральный жест: «Конечно, такова тонкая природа этого вида искусства, – добавил он, – что мои строки станут твоими словами. Люди увидят тебя на экране и будут помнить только то, что передал твой голос, который оживил эти строки».

И тут бронированный состав тронулся, увозя меня с собой.

«Пожалуйста! – умоляла я. Я почти кричала. – Пусть моя мама будет в безопасности».

«Конечно, – сказал он. – Я попрошу своих людей проследить за этим».

Не знаю, чтó на меня нашло. Я посмотрела ему в глаза: «Всегда будет в безопасности».

Он одобрительно улыбнулся, удивленный моей смелостью и подтвердил: «Всегда будет в безопасности».

Я увидела, что он принимает условия. Он умел соблюдать правила.

«Тогда я сделаю это, – сказала я ему. – Я сыграю Вашу историю».

Вот так меня и нашли. Как вспоминает сам Великий Руководитель, благодаря его проницательности и мудрости, меня удалось спасти от разрушительных сил природы, таких, например, как оползень. Он любил вспоминать эту историю на протяжении многих лет в те моменты, когда мы сидели вдвоем в его оперной ложе или плыли по небу на его личном фуникулере, историю о том, как судьба свела вместе два поезда. Он никогда не говорил об этом для того, чтобы запугать меня или показать, с какой высоты мне придется упасть в случае чего. Скорее всего, он просто хотел напомнить мне о вечности нашего союза. Сквозь зеленоватое окно вагона я наблюдала за тем, как поезд с моей мамой скрывается вдали.

«Я знал, что ты согласишься, – сказал Великий Руководитель – У меня было предчувствие. Я прямо сейчас отменю съемки другой актрисы. А пока давай подберем тебе одежду. Кроме того, нужно обработать порез на твоем ухе».

Лежа в темноте, Командир Га произнес слово «отменю».

– Отменю, – повторила Сан Мун. – Сколько же раз я думала о той, другой девушке? Разве может Великий Руководитель знать о том, что у меня до сих пор холодеют руки при мысли о ней?

– Что с ней произошло? – спросил Командир Га.

– Сам знаешь, – ответила она.

Несколько мгновений они молчали.

– Есть еще одна вещь, которую Великий Руководитель не знает обо мне, – продолжала она. – Но скоро ему все станет известно.

– Что?

– Я собираюсь воссоздать одну из песен своей бабушки. В Америке я найду недостающие слова и спою эту песню, песню о нем. В ней я расскажу все об этой стране, все, что никогда не могла произнести вслух, все до последней капли. Я выступлю с этой песней по центральному каналу Америки, и каждый человек в мире узнает правду о нем.

– Весь мир и так это знает, – сказал он.

– Нет, не знает, – возразила она. – Они не узнают правду до тех пор, пока не услышат все в моем голосе. Раньше я никогда не думала, что смогу спеть эту песню. – Сан Мун зажгла спичку и произнесла: – А потом мне встретился ты. Великий Руководитель не знает о том, что я бываю актрисой не только тогда, когда играю роль, но и вообще, в каждую секунду своей жизни, понимаешь? И перед тобой я тоже предстала только как актриса. Но я не такая. Несмотря на то, что я все время играю, в душе я остаюсь просто женщиной.

Он задул спичку и взял ее под руку, притягивая к себе. Он брал ее под руку и раньше. Но на этот раз она его не оттолкнула. Ее лицо было рядом, и он чувствовал ее дыхание.

Она вытянула руку и дотронулась до его ночной рубашки.

– Покажи мне ее, – попросила она.

– Но здесь темно. Ты все равно ее не увидишь.

– Я хочу прикоснуться к ней, – попросила она.

Он стянул с себя рубашку и придвинулся к ней так, чтобы ее пальцы касались татуировки.

Она погладила его мускулы, дотронулась до ребер.

– Может, мне тоже такую сделать? – задумчиво произнесла она.

– Что, татуировку? – удивился он. – И что на ней будет изображено?

– А что ты предлагаешь?

– Ну, здесь возможны разные варианты. Где бы ты хотела ее сделать?

Сняв свою ночную рубашку, она взяла его руку и положила себе на грудь, туда, где находилось сердце:

– Может, здесь?

Он ощутилл ладонью ее нежную кожу, округлость ее груди. Но сильнее всего он ощущал жар ее крови и чувствовал, как сердце разгоняет ее по всему телу Сан Мун и по рукам, которыми она сжимала его ладонь. Га казалось, будто Сан Мун полностью поглотила его.

– Ну, это несложно, – сказал он. – Здесь нужно выколоть то, что у тебя в сердце.

Прижавшись к ней, он впился в нее губами. Поцелуй был долгим. Наконец он оторвался от нее и закрыл глаза. Сан Мун молчала, и он уже начал бояться, что ей это не понравилось.

– Сан Мун, что с тобой?

– Все в порядке, – ответила она. – Просто я вспомнила одну песню.

– Хорошую или плохую?

– Песни бывают только одного вида.

– Ты, правда, никогда не пела ради удовольствия?

– А какую песню хотел бы услышать ты? – спросила она. – Песню про кровопролитие, песню, восхваляющую подвиг мучеников, или ту песню, в которой прославляется ложь?

– А другой песни нет? Например, о любви?

– Назови мне хоть одну песню о любви, которая не была бы переделана в песню о нашей любви к Великому Руководителю.