Святые сердца - Сара Дюнан

— Оставь меня одну, — тускло произносит Серафина.

— Нет, не оставлю. Твоя епитимья окончена. Ты больна. Тебе надо есть.

— Я еще пощусь.

— Нет. Ты моришь себя голодом.

— Ха! Что ты об этом знаешь?

— Я знаю, что без еды человек умирает.

— Ты не знаешь, на что это похоже. Откуда тебе знать? Ты ведь никогда Его не видела, — трясет головой девушка.

— Да, ты права. Я Его не видела.

— Ну вот, а я видела! Я видела Его. — Тут впервые с начала их разговора в ней вспыхивает какая-то искра. Она вскидывает голову. — И опять увижу. — И тут же, как будто последнее движение истощило ее силы, снова опирается на стену. — Сестра Юмилиана говорит, что Он придет, если я очищу себя.

— А как же мы, все? Для нас в твоем стремлении к чистоте нет места? И как же твой голос, созданный для того, чтобы восхвалять Господа? Сестра Бенедикта ждет тебя каждый день. И твоя работа в госпитале. Мне… Нам, больным, нужна твоя помощь.

— Чистым голосам не нужны слушатели, — яростно трясет головой Серафина. — А ты печешься только о телах, не о душах.

— С кем я говорю сейчас? С Серафиной или с Юмилианой? — Зуана сама удивляется тому, как гневно звучит ее голос.

— В хорошем монастыре не будет нужды в снадобьях. Ибо сам Бог позаботится о нас там, — пожимает плечами девушка.

— А! Вот, значит, как ты хочешь жить. Или, точнее, умереть.

— А-а-ах! Оставь меня. — Она поднимает руки к голове, чтобы отгородиться от словесных атак Зуаны.

— Нет, не оставлю. Где ты, Серафина? Куда делась вся твоя ярость и неповиновение?

— Я говорила тебе, — отвечает она тем же глухим и безжизненным голосом. — Я ничего не чувствую.

— А я не верю, что это правда. Думаю, ты нарочно стараешься ничего не чувствовать, потому что чувства ранят слишком больно. Думаю, поэтому ты и есть перестала. Но это не поможет.

Но девушка уже не слушает. Она сидит, тихо покачиваясь, положив голову на руки, и тупо смотрит в темноту. Немного погодя она медленно поднимается, едва ли не пошатываясь, точно новорожденный жеребенок, впервые встающий на ноги. Она проходит мимо Зуаны так, словно той здесь нет, подходит к кровати, ложится лицом к стене, сворачивается и натягивает на себя одеяло.

В комнате тишина. Снаружи спит монастырь. И город за его стенами тоже.

— Никто не может жить без пропитания, Серафина.

Она не отвечает, ни один мускул в ней не шевелится. И все же она не спит. Зуана в этом уверена.

— Вот я и принесла его тебе.

Из складок платья она достает и разворачивает письмо.

Глава сорок вторая

Дражайшая моя Изабетта!

Если это письмо попадет в твои руки и ты не захочешь его читать, я пойму. И все же, пожалуйста, во имя того, что между нами было, продолжай.

Его почерк плотен и извилист, он точно изливает сердце в каждом движении пера, так что в неверном свете свечи слова пляшут и прыгают по странице. Зуана читает тихо, чтобы слова не проникли сквозь стены в соседнюю келью. Иногда она спотыкается на той или иной фразе и начинает снова. Но это не имеет значения. Ничего уже не имеет значения после того, как прозвучали первые слова…

Если ты выходила из запертых дверей на пристань в ту ночь, то знаешь, что меня там не было. Я, тот, кто под страхом смерти устроил твой побег, бросил тебя в последнюю минуту. Однако ты не знаешь того, что только смерть — или чрезвычайная близость к ней — удержала меня вдали от тебя в ту минуту. Несколькими ночами ранее нашего предполагаемого побега бывшие друзья напали на меня с кинжалами и, сочтя мертвым, бросили на берегу. С тех пор я не один раз жалел, что и впрямь не умер тогда. Но Господь со мной, и Он хранит меня.

Я пишу тебе из дома добрых людей, которые нашли меня, приютили и заботились обо мне. Однажды ты говорила, что боишься, как бы твое заточение не было наказанием Господним за нашу любовь. В худшие минуты я задумывался над тем, не было ли оно наказанием и для меня тоже. Я знал, что если выживу, то никогда не увижу тебя снова. Но вот, когда миг настал и я должен ехать, я не могу покинуть тебя, не поговорив с тобой в последний раз. Не сказав тебе, что я не предал тебя и никогда этого не сделаю…

Зуана останавливается. Чтение любовных писем — новое для нее искусство. В том возрасте, когда другие девушки вздыхают над сонетами и придворными мадригалами, она выращивала рассаду и учила наизусть названия органов тела. И не жалеет об этом, ибо разве можно оплакивать то, чего никогда не имела? И все же, все же… как убедительно и честно пишет этот молодой мужчина. Аббатиса наверняка сказала бы, что это все ложь, родившаяся из похоти, как мухи рождаются из навозной кучи. Но откуда ей знать? Зуана возвращается к письму.

Я в отчаянной нужде. У меня нет денег (все, что я имел и что мне удалось собрать для нашей жизни с тобой, было у меня при себе той ночью), я искалечен так, что опасаюсь, мне не получить уже изысканной работы. Но все же я попытаюсь. Я уезжаю из Феррары на юг, в Неаполь, где, как я слышал, музыкальная культура процветает и где я, может быть, найду того, кто согласится держать глаза закрытыми, когда я буду петь.

О нашей связи я не скажу ни одной душе. Однажды ты сказала, что мужчины легко говорят о таких вещах. Ты всегда была мудрее своих лет. Но и ты не все знаешь. Я никогда не полюблю другую и не женюсь. Такое обещание я дал Господу, если Ему угодно будет сохранить мне жизнь, и с радостью его исполню. Каждую ночь, прежде чем заснуть, я слышу твой голос, его красота похищает у тишины ее сладость, его я слышу при пробуждении. Больше я ничего не прошу.

Надеюсь, что сестра, о которой ты говорила и от чьей доброй воли передать это письмо я теперь завишу, поможет тебе найти возможность жить. Прости мне всю ту боль, которую я тебе причинил. Молись за меня, дражайшая моя Изабетта.

Тишина в келье растет. Девушка неподвижно лежит лицом к стене. Где-то внутри ее, однако, происходит движение. Словно она медленно всплывает с морского дна к поверхности, извлеченная из темноты обещанием надводного мира…

Прорывая поверхность, она видит юношу, шагающего к ней сквозь солнечный туман, у него длинные темные волосы и широкое, открытое лицо.

— Он меня не бросил, — произносит она так тихо, что Зуана едва различает ее слова.

— Нет. Не бросил.

— Он любил меня.

— И похоже, еще любит…

Тут она наконец поворачивается. Зуана протягивает ей письмо, и из-под одеяла появляется рука: бледные ногти, тонкое, как лучина, запястье. Она берет письмо, потом роняет его на постель, как будто оно слишком тяжело для нее.