Святые сердца - Сара Дюнан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Возможно, она чувствует, что теперь у нее больше сторонниц.
— И кто же они? Агнезина да Конкордия, ну, Обедиенца, Персеверанца, Стефана, может, еще Тереза, пара послушниц и молоденьких монахинь. Я, кстати, не замечала, чтобы Карита так радовалась лишениям прежде. Все равно, ее поддержат человек пятнадцать, самое большое двадцать. Двадцать из шестидесяти пяти монахинь хора; это не вся община. Санта-Катерина — приют многих благороднейших женщин города. Их семьи не для того давали за ними роскошное приданое, чтобы они жили как нищенки и молились сутки напролет.
Аббатиса подходит к столу, вынимает пробку из стеклянного графина и наливает два стакана вина. Зуана послушно берет свой. Она не знает, когда ей представится возможность говорить и что она скажет. Странно, но это ее нисколько не беспокоит.
— Ха! Она играет с огнем. Она понятия не имеет о том, что там происходит. Стоит епископу или кардиналу надумать, и проверки начнут являться одна за другой, без всякого предупреждения. Апостольские гости, как они себя именуют, во главе армии каменщиков и кузнецов, которые кладут стены и ставят решетки и ворота всюду, откуда еще видно небо. Я слышала, что в одном монастыре парлаторио превратили в настоящую тюрьму, так что монахини разговаривают там со своими родными через решетку, занавешенную тканью. Этого она, что ли, хочет? Да половина отцов города будут тогда ломиться к герцогу с жалобами на то, что с их дочерьми плохо обращаются.
— Значит, лучшие семьи города готовы встать на нашу защиту?
— Они попытаются, но, похоже, Рим решительно настроен возобладать даже над авторитетом семьи: финальные статуты собора в Тренте призывают выбирать аббатис каждые четыре года.
До сих пор такое практиковалось только в виде исключения, давая аббатисам, а через них семьям возможность править пожизненно. Если новое правило введут сейчас, Санта-Катерина проголосует за новую духовную наставницу.
— Ну и что же? Вас ведь все равно изберут снова.
— Что? Даже несмотря на то, что я недооцениваю число ее сторонниц?
— Я так не сказала…
— А тебе и не надо. У тебя все на лице написано.
— Я… Просто я подумала, что их может быть и не двадцать.
— Кто они?
— Имен я не знаю, — спокойно говорит Зуана, так как не ощущает себя больше ничьей шпионкой. — Это скорее предположение.
— Хмм. И насколько оно связано с девушкой?
— Что вы имеете в виду?
— Полно, Зуана, наивность тебе не к лицу. С того самого дня, когда она появилась здесь, она только и делала, что сотрясала стены. Сначала своей яростью, потом смирением, потом побегом, потом этой историей с Магдаленой и наконец показным постом и обмороком в церкви в самый неподходящий момент. Как по-твоему, она все же ест потихоньку?
— Нет, не ест. Более того, мне кажется, она доведет себя этим постом до болезни.
Аббатиса умолкает на миг, потом вздыхает.
— Ах! Сестра Юмилиана. Боюсь, я допустила серьезную ошибку, позволив им проводить столько времени вместе. Хотя тогда… — пристально смотрит она на Зуану. — Нет, мы слишком далеко зашли, чтобы позволить ей умереть у нас на руках сейчас. Пойди к ней и заставь ее снова есть.
Зуана мешкает. Момент настал. Другого такого не будет.
— По-моему, новости о возлюбленном пошли бы ей сейчас на пользу.
— Каким это образом? Они только все испортят.
— Ей сейчас кажется, что ее все покинули. А весточка от любимого могла бы уменьшить ее отчаяние.
— Судя по тому, что я слышала, говорить не о чем. У него все хорошо; распевает за милую душу в окружении целого выводка хорошеньких девиц, — пожимает плечами аббатиса.
— Мадонна Чиара, вы самая восхитительная аббатиса во всем христианском мире, — тихо говорит Зуана. — Чего вы только не знаете.
Та снова пожимает плечами, однако видно, что она польщена.
— Я знаю лишь то, что мне полагается знать ради блага общины.
— Значит, вы не боитесь, что он придет и заявит свои права на нее, когда она будет давать последние обеты?
— Нисколечко.
— И напрасно. Потому что он не умер.
Ее слова производят немедленный и изумительный эффект: аббатиса смотрит на нее во все глаза, не изменившись в лице ни на йоту.
— Умер? — Ее голос лучится светом. — Нет, конечно, с чего бы ему умереть?
— Однако несколько ножевых ранений в шею и лицо, скорее всего, воспрепятствовали бы занятию им поста в Парме. Даже если он и был ему предложен.
Зуана чувствует, что у нее пересохло горло. Она берет стакан и подносит его к губам. Ее рука тверда. Аббатиса все с тем же бесстрастным лицом смотрит на нее с другого конца комнаты. Внезапно у нее вырывается вздох, легкий, почти игривый.
— Ты, как всегда, несправедлива к себе, Зуана. Это не я, а ты достойна восхищения. Уверена, родись ты в более благородной семье, общиной правила бы сейчас ты, а не я, — замечает аббатиса.
— Я так не думаю.
— О, в этом нет ничего не возможного. — Наступает пауза. — В самом деле, если бы за тобой стояли нужные люди, это вполне могло бы случиться. Вообрази, какую грандиозную аптеку открыла бы ты тогда.
— Мне довольно и той, которая у меня есть, — отвечает Зуана спокойно.
— Полагаю, что это так.
Странно, но в комнате царит покой. «Удивительно, — думает Зуана. — Ей грозит такая опасность, а она по-прежнему уверена и спокойна. Неужели она всегда такая? И когда молится? И в исповедальне тоже? В котором же часу надо изловить отца Ромеро, чтобы он точно пропустил такое признание мимо ушей?»
— Мне кажется, пора мне спросить тебя, Зуана, откуда тебе это известно?
— У меня была посетительница.
— Я слышала. Кто она?
— Неважно.
— Нет, важно. Мои монахини не разговаривают с кем попало.
— Что это? Ваши правила стали теперь строже, чем у Юмилианы?
Аббатиса выпучивает на нее глаза, потом природная грация изменяет ей, и она тяжело оседает в кресле. Несуществующие складочки и пушинки на юбке забыты.
— Я не имела к этому никакого отношения, — наконец говорит она. — Я никогда… — Она осекается. — Это было не мое… Ну, не всегда удается удержать под контролем то, что выпускаешь на волю. Но я никогда-никогда не хотела этого.
Зуана ставит свой стакан на стол. Она не знает, верить этой женщине или нет.
— Вы позволите мне лечить послушницу?
— Если да, то что ты ей скажешь?
— Скажу, что он ее не предавал, — отвечает Зуана. — Уверена, что это поможет ей преодолеть отчаяние.
— Нет. Нет. Этого я не могу разрешить.
Не считая девушки, о которой идет сейчас речь, сидящая перед Зуаной женщина была, вероятно, ее самой близкой подругой в жизни. Ею она восхищалась, ее уважала, от ее общества получала удовольствие, ее иногда пыталась даже копировать. Но чаще всего просто ей подчинялась. Ибо таково первейшее и важнейшее правило бенедиктинской общины: подчиняться воле аббатисы во всем.