Соль земли - Георгий Марков

И вдруг он приостановился, посмотрел на компас, а потом повернулся к ней.

«О матушка природа, неужели ты открываешь ему свои тайны?!»

В его глазах засветились огоньки. Они горели ярче солнечных лучиков. Она не могла ошибиться. Она это видела. Он зашагал дальше и по-прежнему молчал, и всё-таки что-то произошло! Он шагал шире, быстрее, расстояние между ними стало увеличиваться. Ульяна заспешила, чтобы не отставать от него.

Но вот он остановился, снова положил компас на пенёк и повернулся к ней:

– Уля, стрелка мечется! Ты заметила, что мы идём на юго-восток от маршрута?

Он говорил громко, в его голосе что-то звенело, растекаясь протяжным отзвуком по тайге.

– Значит, есть Алексей Корнеич?!

– Есть, Уленька, есть!

Она подбежала к нему, боясь стряхнуть компас, схватила его за руку, прижала её к своему лицу и всхлипнула.

– Устала ты, голубь! – сказал он с нежностью в голосе.

– Я рада за вас, как я рада! – прошептала Ульяна.

Краюхин обнял её, целуя в мокрые глаза, вполголоса проговорил:

– Какая ты родная мне стала! И в какой час пришла! И долго ты меня на «вы» величать будешь?

Ульяна стояла, чувствуя, что ноги её подламываются, а по всему телу растекается истома, усталость, блаженство.

Они постояли с минуту в крепком объятии. Потом Краюхин вытащил из полевой сумки тетрадь и начал снимать показания компаса.

В полдень они вышли на Кривую речку. Смещение их пути против намеченного маршрута было так значительно, что Краюхин сказал:

– Отныне, Уля, магнитная аномалия в Заболотной тайге из преданий тунгусов и легенд охотников стала фактом науки. Ты понимаешь, что это значит?

Ульяна хотела сказать, что она не такой уж тёмный человек, чтобы не понимать, какое имеет значение его открытие, но Краюхин был сильно возбуждён и заговорил сам:

– Это в корне меняет взгляд на геологию Улуюлья, обогащает науку. Как бы я хотел повидать сейчас своего учителя – профессора Великанова!..

– Великанова? Вы же сами говорили, что он против вас, – перебила Краюхина Ульяна.

– Был против. До поры до времени. А только, Уленька, в науке он столп, он столько знает, что мне нужны ещё годы и годы… И совет его мне нужен вот позарез!

– Ну уж вы и себя-то сильно не унижайте! – не в силах подавить в себе досады, возникшей от похвал Великанову, твёрдым смелым голосом сказала Ульяна.

Он посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом, и она выдержала этот взгляд. Впервые что-то сильное и властное почудилось ему в этом привычном прищуре её зорких голубых глаз. И он сказал как бы в своё оправдание:

– А я не унижаю себя, Уленька. Я только за то, чтобы каждый человек знал своё место.

– Ваше место, Алексей Корнеич, на самой вершине Тунгусского холма. Пусть-ка другой туда доберётся! Мне не верите – сходите к народу, его спросите. Тятя мой часто у нас говорит: «Народ – всему делу голова, он всё знает верное верного».

– И мой тятя, Уленька, об этом же говорил. Помнишь, что на его карте написано: «Трудовой народ – вот кто соль земли».

– Так и Ленин учит. Я хоть немного, а читала.

– И я читал. И вот сейчас думаю: кто нам сберёг в течение тяжких и долгих десятилетий эти ценнейшие крупицы знаний об Улуюлье? Народ, люди, вот такие труженики, как Марей Гордеич, Михаил Семёныч, ты, Уля…

Этот разговор происходил у костра, когда они хлебали деревянными ложками уху из одного котелка, наслаждаясь пищей и отдыхом.

На стан они пришли в сумерках. Весть, принесённая ими, обрадовала рабочих. Даже Бенедиктин, всегда державшийся поодаль, и тот ужинал вместе со всеми. У кого-то из рабочих в тайнике походной сумки отыскалась чудом уцелевшая четвертинка водки. Её разделили по кружкам с величайшей тщательностью и справедливостью.

Утром Краюхин и Ульяна отправились к Тунгусскому холму.

Когда Ульяна надела на плечо ружьё и свистнула Находке, её остановил Бенедиктин. Сияя крепкими зубами и «молниями» на курточке, он с подчёркнутой изысканностью в голосе сказал:

– Позвольте, Ульяна Михайловна, попросить вас об одном одолжении: когда с Тунгусского холма будет отправляться посыльный в Мареевку, не откажите переправить и это письмо.

Ульяна мимолётно взглянула на письмо и аккуратно положила его под крышку патронташа, боясь измять. «Господи, и этот Великановым бредит, настрочил сколько! И что это за мудрец такой, хоть взглянуть бы разок на него», – подумала Ульяна.

7

Не было ещё произнесено ни одного слова, а Софья уже знала, что там, в Заболотной тайге, между ними что-то произошло; значит, не зря так встрепенулось её сердце две недели тому назад, в тот час, когда Ульяна как ошалелая, не договорив, не дослушав, кинулась искать Краюхина, мгновенно исчезнув в лесу.

Они подошли к стану не друг за другом, как обычно ходят таёжники, а рядом – плечом к плечу. Они были молчаливые, уставшие, оборванные, но счастье – буйное, неукротимое, как пламя таёжного пожара, – пылало в их глазах.

Что-то оборвалось внутри у Софьи, и щемящая боль стиснула ей грудь.

– Мы так ждём, тебя, Алёша! Я приостановила работы на яме. Не могу понять, с чем мы встретились. Я измучилась… – Софья заплакала, тихо и безутешно всхлипывая.

И все, кто видел её слёзы: и Краюхин, и Ульяна, и старый Марей, – все поняли, что плачет она совсем по другому поводу. Именно поэтому никто не стал утешать её. Каждому было ясно: её слёзы безутешны, как безутешно её горе.

– Ну, что же вы стоите надо мной, как над мёртвой?! Садитесь, надо же вам с дороги отдохнуть и поесть! – Софья принялась хлопотать возле костра.

Марей отстранил её плавным движением руки.

– Уж я сам тут всё налажу!

Краюхин и Ульяна сняли с себя ружья, сели поблизости друг от друга.

Софья тоже села, но тут же поднялась, не зная, что дальше делать, что говорить.

– Я задержался, Соня, и задержался не зря. Результаты отличные: Мокрый угол Заболотной тайги показал магнитную аномалию. – Краюхин посмотрел на Софью, словно проверял, как она отнесётся к его словам.

Чёрные крутые брови Софьи дрогнули, поползли высоко на лоб, под самые пряди волнистых волос, глаза заискрились, и чуть продолговатое лицо, только что опечаленное, с не высохшими ещё слезинками, озарилось неподдельной радостью.

– Сбылась твоя мечта! Алёша, я поздравляю тебя, поздравляю! – Не в силах сдержать своего порыва, Софья схватила его за руку, намереваясь пожать её, но, кинув взгляд на Ульяну, не спускавшую с неё своих непроницаемо-холодных глаз, отпустила руку Краюхина с той поспешностью, с какой опускают раскалённый предмет, обжигаясь об него и сдерживая рвущийся крик боли. Озарение, которое осветило лицо Софьи, померкло, а через миг исчезло совершенно. Она поспешно села, опустила голову, и Краюхин увидел, что возле глаз её собрались коротенькие морщинки, которых раньше он никогда не замечал.

– Вначале, Соня, всё сложилось крайне неудачно, – заговорил он громко, более громко, чем это требовалось, скрывая внутреннее смущение перед ней и за то, что он так долго заставил ждать себя, и в особенности за то, что произошло с ним в Мокром углу после прихода Ульяны. – Я исколесил всю прибрежную часть Заболотной тайги, и напрасно! Компасная стрелка лежала неподвижно, как прибитая. И представляешь, кто помог мне докопаться до истины, кто дал мне повод для догадки? Я знаю, ты очень обрадуешься! История! Два документа истории. Вот они, посмотри!

Краюхин достал из полевой сумки старый, потёртый кожаный кисет и карту отца. Осторожно, на вытянутые ладони, с благоговением Софья приняла эти документы. Пока Краюхин рассказывал ей, как они оказались у него, Софья тщательно рассматривала и кисет и карту. Лицо её выражало то сосредоточение, какое бывает у человека, когда он поглощён одной мыслью.

– Ты знаешь, Алёша, я вся трепещу от сознания, что в моих руках сама история. Это же я не знаю что!.. Это… мосты… которые соединяют времена и поколения… Вот она, история! А ты как называл нас, историков? Бумажными жуками? Да?

Улыбка раздумья и радости тронула полные губы Софьи, глаза её на мгновение вспыхнули, излучая ласковое сияние.

– За тобой, Соня, уваровский акт!.. Я не знаю, что я сделаю, если ты отыщешь эту бумагу. Я твоё имя высеку… на вершинке вон той лиственницы. – Он махнул рукой на вершину Тунгусского холма.

Она звонко засмеялась и, поддаваясь настроению шутливости, прозвучавшему в его словах, сказала:

– Ты лучше высеки моё имя в собственном сердце…

Ульяна вдруг вскочила, схватила закопчённый котелок и, размахивая им, не оглядываясь, побежала к реке.

– Боже мой, ну почему я такая несчастная! – воскликнула Софья, и лицо её омрачилось. С болью она посмотрела на Краюхина. – Она любит тебя! Я поняла это давно… И ты её любишь… любишь, да… да… любишь! – Спазмы перехватили ей горло, и последние слова она произнесла шёпотом.

Краюхин встал, растерянно глядя то на Софью, то на Ульяну, убегавшую к реке. Что он мог ответить? Если б Софья была не права, он попытался бы разубедить её, но она говорила правду, истинную правду! С того самого часа, когда Ульяна своим приходом в Заболотную тайгу разбудила в нём глубокое чувство, очарованность ею всё сильнее и сильнее захватывала его душу. Ещё недавно полный спокойствия, шутливого безразличия к её влюблённости, сейчас он не мог обходиться без неё и одного часа. Её отсутствие томило, угнетало его, он вдруг начинал терять то ощущение ясности, бодрости, слитности всех душевных и физических сил, которое она как бы открыла в нём. И теперь, прожив несколько дней в этом приподнятом состоянии, он понял, что его любовь к Софье, даже тогда, в первые дни их знакомства, это что-то совсем другое в сравнении с его нынешним чувством к Ульяне. Что же он мог сказать ей сейчас? Что? Молчание становилось тягостным, мучительным. Он ждал уже, что оно прорвётся слёзами Софьи. Но ошибся.