Соль земли - Георгий Марков

Вдруг Станислав на четвереньках, как борзой кобель, кинулся к Ульяне, схватил её за ноги и повалил в траву.

– Богом ты мне дана! Богом! – обезумев, забормотал он, хватая её за руки и вытягивая их.

– Ты что, одурел?! – крикнула Ульяна не своим голосом, и ужас охватил её. Она изогнулась, приподнялась, упираясь о землю ногами и головой.

Но Станислав уже держал её мёртвой хваткой, и вывернуться ей не удавалось.

– Находка! Взять его! – крикнула Ульяна.

И тут произошло то, на что Станислав никак не рассчитывал: в одно мгновение собака прыгнула ему на спину, разъярённо вцепилась клыками ему в плечо. Пронзённый острой болью, Станислав заорал что было мочи и отпустил руки Ульяны. Ульяна собралась в комок, сбросила Станислава с себя и, не вставая, придвинулась к черёмухе. Станислав схватил Находку за горло, начал душить. Между тем Ульяна была уже на ногах. Она схватила своё ружьё и выстрелила. Пламя полыхнуло над головой Станислава. Он отпустил собаку, встал на колени.

– Ульяна, не губи мою грешную душу! – молитвенно сложив руки, завопил Станислав.

Лицо его, измазанное кровью, было до омерзения искажено животным страхом. Находка наскакивала на него, хватала то за ноги, то за руки.

– Только шевельнись, купеческий выродок, я тебя убью, как змею подколодную! И знай, низкая твоя душа, патрон у меня с разрывной пулей, на медведя вставлен!

Эти слова Ульяна прокричала сдавленным голосом. Её всю трясло, как в лихорадочном ознобе. В эту минуту она не знала, что сделает дальше, как поступит. Она была в таком состоянии, когда действия человека безотчётны, разум их не контролирует.

Станислав чувствовал это и стоял на коленях, боясь шевельнуться и бормоча молитву.

«Что же мне делать с ним? Отпустить? Он может убить меня. Да и разве можно такого гада держать в тайге? Он будет пакостить на каждом шагу», – лихорадочно думала Ульяна, продолжая стоять с ружьём, взятым на изготовку.

– Эй ты, грешная душа, выходи на тропу. Пойдёшь впереди, поведём тебя с Находкой на пасеку. Если вздумаешь убежать, пуля догонит. Вставай! – Ульяна попятилась на несколько шагов в бурьян. – Находка! Иди за ним вслед. Чуть с тропы свернёт – грызи его без пощады!

Собака угрожающе зарычала, закрутилась возле Станислава, сердито залаяла на него.

– Ну иди! Чего ждёшь? – бросила Ульяна.

– Ружьё у меня осталось и тужурка, – с трудом выговорил Станислав.

– Ишь ты, чего захотел! Никуда не денется твоё ружьё и тужурка, шагай! – прикрикнула Ульяна.

Станислав пошёл. Ступив раза два, оглянулся. Собака шла от него в двух шагах. Ульяна – самое большое в десяти. Ружьё она несла на руках. Ствол был направлен прямо ему в затылок.

Когда выбрались на тропу, Станислав, чуть замедлив шаг, начал умолять отпустить его.

– Половину всех драгоценностей отдам! Буду вечно поить-кормить тебя! Всё, что захочешь, сделаю для тебя! Рабом твоим стану! – говорил он.

– Ну-ка, замолчи! – повелительно сказала Ульяна. – Да перестань говорить мерзости и руки закинь назад, чтоб я видела их! И не вздумай сбежать! Я и второй ствол перезарядила. Одной пули для тебя будет мало, вторую дошлю! И не смей оглядываться!

Станислав замолчал, опустил плечи, закинул руки за спину. Неподалёку от пасеки Станислав попытался ещё раз уговорить Ульяну:

– Поимей сердце, Ульяна Михайловна! Ну за что вы меня так жестоко наказываете? Да, я оказался грубым с вами, но я уже понял и пережил своё недостойное поведение. Зачем же казнить и без того несчастного человека?!

Станислав громко всхлипнул, широкие плечи его затряслись.

– Я тебя, кажется, починю всё-таки, Станислав! Нет моих сил больше слушать твои изуверские речи! – выходя из себя, закричала Ульяна.

«Скорей бы дойти до пасеки! И почему её так долго нету? О, батюшки, каким невыносимо тяжёлым стало ружьё!» – думала Ульяна, с каждым шагом, чувствуя, что усталость овладевает всеми её членами и вот-вот свалит с ног.

Наконец пахнуло дымком. Этот лёгкий, чуть уловимый среди аромата трав горьковатый запашок обрадовал и обеспокоил её. «А вдруг случится, что на пасеке никого нету? Что я с ним буду делать? Неужели в Мареевку вести? Сбежит ещё… Сделаю так: посажу в избушку пасечника и подопру дверь бревном», – решила Ульяна.

Через несколько минут сквозь ветви деревьев показались строения пасеки. Пройдя ещё несколько шагов, Ульяна увидела под навесом, возле таганка, Платона Золотарёва и отца. Старые таёжники давненько уже заслышали, что кто-то идёт на пасеку со стороны тайги. Они насторожились, приготовились. Увидев на тропе Станислава с закинутыми за спину руками и Ульяну с ружьём наперевес, Платон и Лисицын встали, с нетерпением ожидая их приближения.

– Тятюшка! – обрадованно воскликнула Ульяна. – Ты посмотри на этого изверга! Ты знаешь, кто он? Урод капитализма! Он вовсе не воин Советской Армии, а сын купца Тихомирова. Пробрался сюда отцовские драгоценности на усадьбе староверов искать!

Ульяна возбуждённо говорила всё это на ходу. Она подвела Станислава к навесу, тяжело опуская ружьё, сказала:

– Посторожите его.

Но бывалые партизаны и без неё знали, что делать. Они взялись за ружья, пропустив Станислава к самому костру.

– Он меня замуж, тятя, за себя сговаривал. Богатством своим завлекал, а когда я отказалась, бросился на меня… Если б не Находка, погубил бы совсем… Насильник он – вот кто! Тёмная у него душа!.. – И Ульяна заплакала горькими слёзами.

Платон и Лисицын насупились, крепче сжали ружья. Разве нужно было им, людям, прожившим на земле многие-многие годы, повидавшим на своём веку всякие виды, испившим из чаши житейской и горького и сладкого, объяснять, что значили эти слёзы девушки? И без объяснений они хорошо поняли, какое ужасное душевное потрясение пережила Ульяна и какая невыразимая крепость таилась в душе её, чтоб исполнить всё, что она исполнила.

Ненавидящими глазами глядя на Станислава, Лисицын обнял дочь, поцеловал её в русую головку со сбившимся платочком и тихо, больше сам для себя, сказал:

– А мы-то, старые глухари, видать, совсем негодные стали! Сидим у моря, ждём погоды… А ты почему сел? Кто тебе позволил сесть? – повернулся Лисицын к Станиславу.

Тот покорно встал.

– За Улю с тебя, грязный человечишка, будет спрос особый, а теперь слушай, что я тебе скажу: зря ты ищешь отцовские драгоценности, ничего не найдёшь, хоть сто лет копать будешь. И знаешь почему? Советская власть эти ценности конфисковала много лет тому назад. Ни тобой, ни твоим отцом не наживались они. Народное это достояние! Твой дед и отец не щадили нашего брата, охотника-промысловика, сосали кровь из трудовых людей, как пауки. Тебе известно это?.. Слушай, Платон, в каком году мы тихомировские сундуки с золотом-серебром нашли? Что-то я запамятовал, – обратился Лисицын к Золотарёву.

– В тот год, Миша, когда наш колхоз организовался, – в тридцать первом, по весне. Помнишь, ты принял бригадирство в охотничьей бригаде, и мы пошли с тобой участки нарезать по левобережью Таёжной?

– Правда, Платоша, в тридцать первом! – Лисицын снова повернулся к Станиславу. – Вот сколько этому делу лет! А ты, чурбан осиновый, копать вздумал! Ты бы лучше полезным делом занимался, мирную жизнь людям помогал настраивать.

– Два сундука было. Один большой, другой поменьше. Оба под замками, железом окованные, – вспоминал Платон.

– Не первый раз, видать, награбленное добро в земле хоронили. Думали: не узнается! А от народа не скроешь ничего, хоть к чёрту на рога запрячь. Об этих сундуках слух давно шёл. Ещё в гражданскую войну, когда в партизанах сражались, мы искать их пробовали, да не до этого было. И долежали они до своего срока. Испросили мы, охотники, у властей разрешение и нашли! Благодарствие нам тогда из самого центра по телеграфу отбили. Ясно тебе или не ясно? – в упор взглянув на Станислава, спросил Лисицын.

– Ясно, товарищ Лисицын, – обливаясь потом и бледнея от всего услышанного, еле слышно произнёс Станислав.

– Ну, насчёт товарища ты не торопись. Я тебе такой же товарищ, как орёл сове, – возмутился Лисицын. – Орёл всё старается в ясное небо взмыть, чтоб видели его и человек, и зверь, и птица, а сова норовит в чащобу забиться. Когда потёмки наступят, она тут как тут. По птичьим гнёздам шарится зверьков уснувших давит… У тебя замашки точь-в-точь совиные. А только и на сову бывает проруха: заклёвывают её малые птички, соберутся артелью и давай клевать. Да как клюют-то, смотреть страшно! Только перья летят. И каждая птаха всё ей в голову метит, чтоб было разбойнице-сове почувствительнее. Давай-ка, господин сова, садись вот сюда, а потом, поведём тебя в Мареевку, будешь ответ перед Советской властью держать.

Станислав сел на сосновый сутунок, опустил голову, струйки пота стекали по его толстой шее, на спине проступили мокрые пятна.

– Ишь как тебя разморило! Накопил на колхозных харчах жиров! Ведь я же тебе, паскуда, самый лучший кусок отдавал. Я тебя, как сына, жалел. А чем же ты отплатил мне за это? – с болью и обидой в голосе спросил Золотарев.