Источник забвения - Вольдемар Бааль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот мы что сделаем, чтобы окончательно поколебать твои позиции… Хочешь взглянуть на своего Звягольского, который превратился в Бокова? Посмотри-ка вон туда, направо. Видишь две толстые сосны? Сейчас между ними… будет…
Визин с опаской повернул голову. Между двумя стволами заклубился туман, потом он быстро стал редеть, и показалась комната с зарешеченным окном, дверью без ручки, незастланной кроватью и Звягольским, сидящим на ней по-татарски. Вид у него был совершенно отсутствующий, дикий, широко раскрытые глаза никуда не смотрели, ничего не видели, безвольное, атрофированное лицо с отвислыми мокрыми губами было лишено выражения. Он методично раскачивался и мычал. Все было настолько натуральным и впечатляющим, что Визин почувствовал даже больничный запах.
— По-моему, он тебе никогда ничего не расскажет, — грустно проговорил Двойник. — Даже если его вылечат, даже если он очень захочет. Потому что он ничего не помнит и не вспомнит. И, даю тебе слово ина, это — не наша работа… Можешь спросить у него что-нибудь — пожалуйста!
Визин отвернулся.
— Так, — сказал Двойник. — В самом деле хватит. Зрелище не из благотворных… Ну, а это?
Вновь образовался туман, и в нем исчезла больничная палата, а когда он опять растаял, взору Визина предстала его родная лаборатория и Алевтина Викторовна за своим столом. Был, по всему, вечер и закатные лучи падали на раскрытую тетрадь, в которой Алевтина Викторовна писала. Низко наклоненная голова, свисающая почти до стола желтая прядь, неестественный излом пальцев — особенно указательного, — сжимавших авторучку… А стол начальника аккуратно убран, ни пылинки, кресло придвинуто вплотную, так что спинка его касается столешницы — сразу видно, что за ним давно никто не сидел…
— Она о тебе пишет, — прокомментировал Двойник.
И тут же Визин увидел тетрадь крупным планом и стал читать.
«…почему я раньше не села за эти записи? Не могу ответить, — строчила Алевтина Викторовна. — Знаю только, что многое, к сожалению, упустила, запамятовала, не совсем, конечно, но все-таки — как в дымке многое, и этого себе никогда не прощу. Не слава мне нужна — ни прямая, ни отраженная, — а долг мне велит. Ведь я знаю его с институтских времен. И пусть он учился двумя курсами ниже, я все равно знала его, видела чуть ли не каждый день. Как я тогда не разглядела, что разглядела позже?! А как было разглядеть, если мы относились друг к другу чисто по-студенчески, то есть поверхностно и легкомысленно. Возможно, если бы мы учились на одном курсе, все было бы иначе… У таких людей, как Г. П., должны быть не только прижизненные биографы, но и те, кто попросту записывает за ними. Да-да! Я знаю, что говорю! Г. П. — Личность (не побоюсь громкости этого слова), таких — единицы, и когда-нибудь каждое их слово будет иметь непреходящую ценность…»
— Вот видишь, — негромко произнес Двойник, — не только Мэтр тебя выделил, не только ины…
«…Он умеет и может все, за что бы он ни взялся — все ему покоряется. Г. П. рожден, чтобы достигать! Я уверена, убеждена, если бы у него в семье сложились другие отношения, если бы, говоря без обиняков, у него была другая семья, он никуда не уехал бы, не сделал бы этого чудовищного шага… А шеф от удовольствия потирает руки, потому что Г. П. был для него, как бельмо в глазу… Боже мой, что теперь будет с лабо…»
Авторучка замерла, Алевтина Викторовна задумалась.
— Да будет тебе известно, — сказал Двойник, — она развила нешуточную деятельность; упорно и тайно тебя разыскивает. Но тут я принял меры, — уж извини, что не посоветовался с тобой; испросил разрешения у своего начальства и направил ее поиски по ложному следу. Ты ведь мне не чужой, да и мужская солидарность чего-то все же стоит. Не правда ли? Не беспокойся, она нас не слышит и не видит…
Алевтина Викторовна глубоко вздохнула, слова посыпались дальше, и Визин успел проглотить еще кусочек.
«Боже мой! Пусть будущий редактор вычеркнет это место, но просто нет сил умолчать! Опять звонила эта дурочка, третьекурсница несчастная, промяукала, как кошечка, и опять пришлось сказать ей, что он в отпуске и будет через месяц. Ну на что, на что они рассчитывают? Где у них стыд?..»
— Она уверена, что ты вернешься. — Двойник деловито прокашлялся. Разумеется, с ее помощью. Она тебя вернет и водворит в лоно семьи, чтобы уж совсем все выглядело благородно. Таковы мечты. Может быть, достаточно Алевтины Викторовны? Она не скоро закончит… Давай-ка сменим вот этим сюжетцем…
Визин увидел огромный воздушный шар, а в его корзине — Диму Старовойтова и Колю. Он видел их как бы сверху и сбоку, поэтому лица заслонялись растрепанными волосами; они размахивали руками, кричали, что-то показывали друг другу — ими владел восторг; корзина плавно раскачивалась.
— Это — из будущего, — пояснил Двойник. — Маленький кусочек одного большого будущего. Нравится? А хочешь — из прошлого? Хочешь увидеть Мэтра? Скажем, фрагмент вашей с ним беседы?.. Да уж не дал ли ты обет молчания!.. Можно, впрочем, из недавнего прошлого. Согласен посмотреть, как ты выглядел, когда к тебе пришла Тоня после твоей ресторанной гастроли?.. Ну, ты слишком уж стыдлив, щепетилен и — поразительное отсутствие любопытства… Тогда, может быть, вот это?..
Из тумана стал прорисовываться горный пейзаж, лужок на берегу бурлящего ручья, палатка. И вот на фоне желтой палатки медленно, как фотография в проявителе, начало проступать Тамарино лицо… Визин зажмурился.
— Понятно, — кивнул Двойник. — Отставим… Между прочим, я тебе показываю еще и затем, помимо всего прочего, чтобы ты не сомневался в моих способностях. И чтобы ты никогда больше не пытался растолковать при помощи своей науки то, что она, сегодняшняя ваша, растолковать не в состоянии. Например, тех же твоих возлюбленных гидродев, на которых ты оттачивал свою иронию. Внимание!
Возникла расписанная ресторанная стена — голубые водоросли, голубая стеклянная влага, голубые пузырьки и посреди этого статического лазоревого царства — голубая компания разноперых русалок, больших и крошечных, с плутоватыми и томными, каверзными и таинственными лицами. Но вот влага дрогнула, заволновалась, пузырьки потянулись кверху, водоросли заколыхались, послышалось бульканье, плеск; голубой цвет нарушился, появились оттенки и новые цвета — от багрово-фиолетового до золотистого; русалки ожили, задвигали руками и хвостами, лица их вполне очеловечились, словно сбросили маски, напяленные на них художником, одухотворились; они стали переплывать с места на место, потом сгрудились в одной плоскости, как будто прилипли к невидимой, идеально прозрачной стенке гигантского аквариума, и вытаращились на Визина. Они смотрели на него немигающими большими глазами, смотрели призывно и нетерпеливо, как будто хотели от него что-то очень важное услышать, как будто он им что-то обещал и теперь наступило время исполнить обещание. Он, как заколдованный, смотрел на них, не мог оторвать взгляда и молчал. Тогда они вдруг запели — сначала тихо начала одна, потом поддержала другая, третья, и вот уже зазвучал целый хор, постепенно нарастая и усиливаясь. Это были какие-то электронные голоса, разных тембров и высот, силы и наполненности; они звучали все стройнее, все громче, все резче, и скоро Визину уже казалось, что гудит десятка два-три автосирен, только хор хвостатых обитательниц вод был гораздо пронзительнее. Его все больнее было слушать — казалось, в уши вонзается по сверлу, но Визин не мог пересилить себя и отвести глаза, как не мог поднять руки, чтобы заткнуть уши. Он уже почти терял сознание, когда Двойник прекратил представление, и голоса, как и лица, канули в туман.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});