Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

Хрущев пристально смотрел на жениха-журналиста.

— Или Илья Эренбург книгу выпустил, «Оттепель» называется. Книга вроде про жизнь, а название взял метеорологическое, да и сама книга — вопрос. Слабовато прослеживается пролетарская линия, зато размышлений — вагон! А ведь раньше писал хлестко, наотмашь бил! И Эренбург с «оттепелью» растаял, и фадеевского голоса не слыхать, а ведь Фадеев большой писатель — и он впал в ступор!

— Поэты хорошие появились, — высказался Аджубей.

— Да, поэты новые есть. Борис Слуцкий, Леонид Мартынов, Наум Коржавин. Здорово пишут.

— Еще Евтушенко хороший поэт.

— Молодой, я его плохо знаю, но обязуюсь прочесть. Самое большое зло советской действительности, когда личное, маленькое, главенствует над большим, общественным, тогда рождается фальшь. Искусство начинается там, где начинается действительность! — подвел итог радин отец. — Тебя как по батюшке?

— Иванович.

— Такие вот дела, Алексей Иванович! Ты давай чай пей, после мороженого горячее полезно.

13 марта, суббота

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Киевская!» — звучал в вагоне громкий голос машиниста.

Поезд тронулся и с шумом набирая скорость, скрылся в подземелье. В тоннеле шум усилился, стал глухим, железным, пугающим. Вагон раскачивало из стороны в стороны, дергало.

— Помню, как в шахте на вагонетке ездил! — довольно проговорил Никита Сергеевич. — Что, страшно? — ухмыляясь, спросил он у сидящего рядом Булганина. Сам же двумя руками ухватился за никелированный поручень.

— Чего страшного, — в ответ улыбался тот, — метро набирает силу! А ты, Никита, как гимнаст на брусьях! — развалившись на удобном сиденье, пошутил маршал.

— Хорошо, не сказал, как обезьяна! — подмигнул Первый Секретарь. Он был доволен подземным транспортом.

— Наше метро самое красивое! — вступила в разговор Екатерина Алексеевна Фурцева.

— И безопасное, — добавил министр путей сообщения Бещев, он тоже ехал в вагоне, сопровождая высокое начальство.

Сегодня кольцевая линия московского метро замкнулась, две ключевые станции, «Киевская» и «Краснопресненская», приняли первых пассажиров.

— Метро отныне главная городская магистраль! — продекламировал Хрущев. — С каким размахом построено! Ни очередей, ни заторов, ни дождя, ни снега, ехай, куда угодно! А красотища какая! Прям не станции, а хоромы, как в сказке про подземное царство!

В конце тридцатых не было дня, чтобы Никита Сергеевич не спускался в сырое, гнетущее подземелье, где денно и нощно, в условиях ежеминутной опасности обвала, промокая и надрываясь, многие тысячи рабочих прокладывали под городом нескончаемые тоннели, сооружали монументальные галереи будущих станций. Строительство метро было без преувеличения грандиозным. Чумазые, замерзшие, мокрые, измученные, а ведь строили, крушили под землей окаменелые породы, разбивали гигантские камни, пробиваясь из темноты на свет. Метростроевец считался почетной профессией, если не сказать героической. Художник Самохвалов создал ряд портретных серий строителей московского метро, особенно удались ему женщины, задорные, очень привлекательные, хотя и в рабочих спецовках. Одна держала отбойный молоток, другая стояла с лопатой, самая улыбчивая опиралась на здоровенную кирку. Но зато сколько жизни, сколько красоты было в точеных юных фигурах. Одну красавицу художник запечатлел после душа, по пояс обнаженной! Подобных чудо-героинь мужчинам хотелось любить. Самохвалов и Дейнека особенно постарались, восславили и спортсменов, и летчиков, и строителей, и военных, и водителей, и метростроевцев — и было за что!

Глядя в непроглядную темень вагонного окна, Никита Сергеевич радовался — в конечном счете, метро его заслуга. За строительство метрополитена Сталин наградил Хрущева орденом Ленина.

— И здесь комсомольцы показались! Молодежь — палочка-выручалочка! А где Шелепин, комсомольский вожак?

— Вон он, — показал вглубь вагона Бещев.

Шелепин услышал, что его зовет Хрущев и, как очумелый, побежал по вагону.

— Это не стадион, куды мчишь? — фыркнул Первый Секретарь.

— Звали, Никита Сергеевич?

— Говорю, без комсомола в подземке не обошлось.

— Пять тысяч комсомольцев метро строили. Сорок четыре орденоносца, — доложил Шелепин.

— Ты как энциклопедия!

— Мозги молодые, помнит, — заметил Булганин.

— А почему с нами Маленков не пошел? — разворачиваясь к Микояну, спросил Хрущев.

Анастас Иванович пожал плечами.

Поезд мчался, гудел, стучал колесами по темному тоннелю, в окнах нельзя было ничего разобрать — сплошь глухая чернота, и вдруг — вынырнул на свет.

— Станция «Киевская!» — объявил вагоновожатый.

Глазам представилась не железнодорожная платформа, а точно, как определил Никита Сергеевич, дворец: все в граните, яшме, мраморе, в золотой мозаике, даже лавочки для отдыха граждан из белоснежного мрамора — любо-дорого смотреть! Подземелье, а дышится легко, совершенно нет ощущения затхлости, сырости. Высоченные сводчатые потолки, свободные пространства, все с размахом, с величием.

— Так государство для народа старается! Народ должен ощущать себя полноценным хозяином! — шествуя по вестибюлю, вещал Никита Сергеевич.

В сопровождении министра путей сообщения гости прошли из одного конца станции в другой, совершили переход на радиальную линию, походили там, по длинному эскалатору поднялись наверх и вышли на улицу. Площадь перед станцией была оцеплена милицией. Ни одного человека сюда не пропускали.

— Куда теперь?

— Приглашаю в Министерство путей сообщения, — предложил Бещев.

— Пошли, посмотрим, как железнодорожники живут, — кивнул Хрущев.

Осмотром Министерства путей сообщения остались довольны. Под конец члены правительственной группы расселись в зале коллегии, где висела огромная карта с основными железнодорожными магистралями и городами, где уже действует метро. Бещев как раз стал об этом говорить.

— В настоящее время в Москве работает сорок станций, — докладывал министр. — В ближайшие пять лет будет построено еще восемнадцать, полным ходом идет строительство метрополитена в Ленинграде.

— Помню, с чего метро начиналось! Январь стоял, погода — дрянь, снег с дождем, слякоть! — заговорил Хрущев. — Далеко за полночь вызывают в Кремль к Сталину. Прихожу, а там уже Анастас Иванович сидит, я к нему подсел. В дверь один за другим незнакомые люди подходят. Оказались ученые, специалисты по туннелям, по шахтам, по гидравлике, их тоже среди ночи подняли и на совещание привезли. Скоро набился кабинет битком. Каганович разговор ведет, обсуждается тема подземного транспорта в столице. Специалисты поначалу перепуганные были, думали, что за ними из органов приехали, некоторые даже с узелками пришли, но когда разобрались, зачем и куда их позвали — ожили, глаза засветились, в дискуссию включились, наперебой высказываются: как строить, на какой глубине рыть, что за механизация понадобятся. Единодушно поддержали идею. А товарищ Сталин в разговоре не участвует, ходит, молча, за спинами собравшихся — туда-сюда, туда-сюда, и слушает. Часа три сидим, тему обсасываем, чай принесли, бутерброды, кто-то уже схемы чертит, кто-то приводит итоговые выкладки. Вдруг Сталин, который за спинами прохаживался, трубкой курительной о пепельницу постучал, тихо постучал, выбивая старый табак. Вмиг тишина настала. Он кашлянул — ни звука в комнате! Лица обращены к нему.

«Значит, одобряете это дело?» — спрашивает.

«Одобряем!» — отвечают.

«И я почему-то не сомневался».

Трубочку набил, спичку поднес, раскурил и, разогнав ладонью дым, продолжает:

«Считаю, что пустим метро к седьмому ноября!»

Присутствующие прямо возликовали — понял товарищ Сталин преимущества подземного транспорта! Поздравляют друг друга, и тут, один старичок, профессор, сухонький, точно божий одуванчик, спрашивает:

«Товарищ Сталин, вы не уточнили: к седьмому ноября какого года метро пустим?»

«Как какого? — удивился Сталин. — Этого года, какого еще!»

15 марта, понедельник

С марта 1953 года огромный сталинский кабинет занимал Георгий Максимилианович Маленков. Он не захотел ничего менять, оставил все, как при Хозяине. Разве что выбеленный потолок, освеженные блестящей полиролью дубовые панели, прикрывающие стены до половины, новые пунцово-малиновые ковры и перетянутая голубым шелком мягкая мебель сделали этот кабинет не таким мрачным, а даже как будто радостным. Огромная карта Советского Союза на одной из стен так же была только из типографии. Письменный стол, люстра, вся обстановка кабинета остались на своих местах.

— Уф! — отдувался Никита Сергеевич, притворяя за собой тяжелую маленковскую дверь. — Прямо вбежал к тебе!