Наши домашние дела - Александр Порецкий

И вотъ холодѣемъ мы къ голосу обличителей, и говоримъ: пора намъ перестать глумиться!.. Ну, пора такъ пора; не будемъ глумиться. Нельзя же однако забыть, что за рѣзкими рѣчами обличителей стоятъ иногда факты, заключающiе въ себѣ человѣческiя страданiя; что "сквозь видный мiру смѣхъ" чуются иногда "незримыя, невѣдомыя ему слезы"… Чтó вы будете дѣлать съ этими фактами, когда они поднимаются и поражаютъ васъ? Конечно не глумиться, — они и не вызываютъ глумленiя; а все же пройти мимо ихъ равнодушно невозможно… Чтобы помирить васъ сколько-нибудь съ дальнѣйшимъ существованiемъ обличенiй, мы намѣрены расказать небольшое приключенiе, расказанное намъ на дняхъ довольно драматично однимъ юнымъ господиномъ изъ породы петербургскихъ нахлѣбниковъ, т. е. нанимающихъ у хозяйки-вдовы квартиру со столомъ и прислугою. Это краткая, но выразительная исторiйка, случившаяся съ живущею у хозяйки кухаркою. Былъ у этой кухарки мужъ, нѣжно ею любимый… Мы обѣщались не глумиться, и потому вы не улыбнитесь при этихъ послѣднихъ словахъ: они сказаны серьозно. Да и почему-жъ рабочему человѣку не быть нѣжно-любимымъ женою-кухаркой?..

"Захворалъ мужъ (говорилъ нашъ расказчикъ-нахлѣбникъ), и очень захворалъ. Онъ видите ли съ весны все караулилъ какую-то хозяйскую лодку на Невѣ у Тучкова моста; недѣли двѣ ноги у него не просыхали…

"— Чай ноги-то у тебя зябнутъ, Иванушка? спрашивала его жена.

"— Зябнутъ, Агафьюшка, да чтò за бѣда? Поноютъ, поноютъ, — да и перестанутъ.

"Ныли, ныли его ноги, да и стали пухнуть, стали сильно болѣть; а онъ все караулитъ лодку, — и тогда только, когда уже моченьки его не стало, пошолъ скрѣпя сердце въ больницу. Болѣзнь приключилась ему не легкая: ноги вздулись и стали какъ стеклянныя; показались на нихъ подозрительныя пятна… Положили его въ скорбутную палату: болѣзнь, говорятъ, цынготнаго свойства. Жена ходила навѣщать его. Все примачиваютъ, говоритъ, ноги уксусомъ, да что-то нѣтъ легче; знать ужь онъ больно застудилъ ихъ. Потомъ говорила она, что и самъ больной какъ-будто сталъ пухнуть… Разъ какъ-то послѣ обѣда сижу я у себя въ углу; вдругъ слышу за перегородкой разговоръ, начавшiйся крикомъ:

"— Охъ, батюшки! Охъ, родные мои!

"— Что такое? Что такое?

"— Умеръ, батюшки! мужъ-то мой умеръ!.. Охъ!

"— Иди же, Агафьюшка, иди къ нему скорѣе.

"— Иду, голубушка моя, иду… Охъ! послышалось уже за дверью, и все замолкло.

"Часа черезъ два воротилась расплаканная Агафья.

"— Ну что?

"— Что? лежитъ какъ живой. Плакала-сь я… Тамъ, говоритъ, всѣхъ рѣжутъ, анатомируютъ то-есть. Просила фельшера… Можно, говоритъ, попросить главнаго доктора… Дала ему полтора цѣлковыхъ; обѣщался попросить, чтобъ позволили не рѣзать… Завтра велѣли приходить; незнаю чтó будетъ.

"На другой день съ ранняго утра исчезла Агафья и часамъ къ одинадцати воротилась встревоженная.

"— Что, Агафья?

"— Ну, батюшка! Настрадалась я эти часы. Душу мою всю выломило! Пришла, а ужь его нѣтъ въ покойницкой-то: унесли туда, наверхъ, гдѣ рѣжутъ. А фельшеръ тутъ такъ и юлитъ около меня, и глаза у него бѣгаютъ. Дай, говоритъ, еще, такъ упрошу, а то вотъ… Повелъ онъ меня наверхъ. — Твой, говоритъ, покойникъ? — Мой, говорю. — Узнала? — Еще бы не узнать! — Ну вотъ, говоритъ… А покойникъ лежитъ на столѣ такомъ особенномъ, — на чемъ рѣжутъ-то… Взялъ онъ, этотъ фельшеръ, ножи, и такъ-то вертитъ ими предо мной, — чтобы устрашить-то меня. Вижу я, что онъ меня обманываетъ, и говорю: Нѣтъ ужь, батюшка, чѣмъ могла, я благодарила васъ, а больше не могу. Если, говорю, у васъ точно такое положенiе, чтобы всякаго рѣзать, то мои деньги, я знаю, не помогутъ; а деньги наши трудовыя: бросать ихъ задаромъ не слѣдуетъ, да и брать ихъ задаромъ всякому человѣку грѣшно… А я вамъ вотъ что скажу: если вы, говорю, точно можете это дѣло мнѣ сдѣлать, то… какъ богъ-святъ! какъ только вывезутъ покойника изъ больницы, дамъ вамъ еще полтора целковыхъ. А прежде того ничего не дамъ. — Ну, какъ хочешь, говоритъ. Тутъ его позвали куда-то; онъ убѣжалъ. Я ждала-ждала, — нейдетъ. Положила тамъ халатъ, рубашку и все, чтобы одѣть покойника; сказала солдатику, что вотъ тутъ все, гробъ у меня готовъ, и дроги… Пусть дѣлаютъ какъ хотятъ.

"— Какъ же ты такъ оставила?

"— Да вотъ поуберусь тутъ, — опять побѣгу.

"Поубралась Агафья и побѣжала. Скоро воротилась она, блѣдная, но съ сухими глазами; лицо у ней чуть-чуть подергивало.

"— Чтó, Агафьюшка?

"— Чтó, батюшка!.. Рѣзали!.. проговорила она какимъ-то упавшимъ голосомъ, и лицо ея задергало сильнѣе.

"Я невольно привскочилъ на мѣстѣ.

"— Какъ же это? да почему ты знаешь?

"Она только развела руками.

"— Кровь… и голова сшита… Солдатикъ говоритъ, что и внутренности вынимали…

"— А чтоже фельдшеръ?

"— Его ужь я не видала; онъ ужь мнѣ не показывается… Охъ!..

"И пошла Агафья хоронить мужа, и послѣ расказывала, что похоронила она его хорошо: и гробъ на ножкахъ, и дроги, и лошади въ траурѣ, и мѣсто она ему выбрала хорошее, сухое, на горýшкѣ… Видно, что всѣмъ этимъ ей хотѣлось кое-какъ замазать рану, нанесенную фельдшеромъ ея любящему сердцу."

Расказъ конченъ. Больше мы ничего не имѣемъ сказать.

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/AUGUST/ddelaa.htm

НАШИ ДОМАШНIЯ ДѢЛА

СОВРЕМЕННЫЯ ЗАМѢТКИ

"Время", № 9, 1862

Вступленiе. — Московское повѣтрiе. — Продолженiе лѣтнихъ вѣстей: бессарабскiе виноградники. — Воинственное воззванiе. — Очистка служебной совѣсти, благопрiятная для саранчи. — Сборы на нижегородскую ярманку. — Отъ чего зависитъ уваженiе чужихъ привычекъ и обычаевъ? — Задача городскимъ обществамъ и приступъ къ рѣшенiю ея въ Твери. — Одесскiе квасники. — Проектъ устройства петербургскаго толкучаго рынка. — Смыковскiе поджигатели. — Торжковскiй пожаръ и г. Вавулинъ. — Послѣобѣденный сонъ въ Вольскѣ. — Отчеты: казанскаго учебнаго округа и нижегородской общественной библiотеки. — Проектируемый университетскiй уставъ и размышленiя одного обозрѣвателя объ этомъ предметѣ. — Нѣчто о чтенiи для арестантовъ. — Кумушка Перепетуя. — Замѣчательная фраза въ письмѣ нашего кореспондента. — Курьозы и безобразiя: слабые остатки сатрапскихъ нравовъ, въ двухъ формахъ; шутка пивоваровъ съ пивопiйцами; разные роды находчивости; столичныя дебри. — Новооткрытая область для обличенiя.

Прiятно бываетъ иногда сдѣлать наблюденiе надъ самимъ собою и замѣтить въ себѣ какую-нибудь характерную черту. Какъ бы ни былъ скроменъ самонаблюдшiй субъектъ, но при этомъ случаѣ въ душѣ его непремѣнно шевельнется желанiе показать кому-нибудь подмѣченную черточку, хотя бы она была такихъ свойствъ и размѣровъ, что для разсмотрѣнiя ея требовался бы постороннему человѣку хорошiй микроскопъ. Такова уже природа человѣческая, таковы ея естественныя стремленiя, и удержаться отъ нихъ на всякiй часъ, удержаться отъ соблазна самопоказыванья можетъ только человѣкъ, задавившiй и заморившiй въ себѣ, силою разсудка и воли, многое множество дѣйствительныхъ, а вмѣстѣ съ ними столько же и кажущихся слабостей, т. е. такихъ, которыя по первоначальной мысли природы предназначались быть необходимою приправою и прикрасою для составленiя полнаго человѣка. Послушные этому зову природы, находя въ немъ себѣ защиту и оправданiе, мы рѣшаемся признаться, что предавались и мы самонаблюденiю, и всмотрѣвшись внимательно въ наблюдаемый предметъ, простымъ глазомъ, безъ помощи микроскопа, увидѣли слѣдующее: у насъ какъ-будто выработалась своя манера, свой постоянный прiемъ въ изложенiи нашихъ домашнихъ дѣлъ, состоящiй въ томъ, что начинаемъ мы обыкновенно такъ-сказать отыскиванiемъ тона, въ которомъ поетъ въ данную минуту общественный хоръ; мы прежде всего какбы прислушиваемся, орiентируемся, справляемся съ компасомъ, опредѣляемъ направленiе вѣтра и потомъ уже пускаемъ ладью своего лѣтописанiя по мелкимъ волнамъ явленiй и фактовъ. Этого мало: вслушиваясь въ звуки хора и ощущая на себѣ вѣянiе вѣтра, мы проникаемся влiянiемъ стихiй, чувства наши получаютъ соотвѣтствующее расположенiе — и плывемъ мы потомъ до конца съ тою сiяющею или кислою гримасою, которая образовалась при началѣ… Открытiе, согласитесь, не малое! можно предаться нѣкоторому самоуслажденiю, сознавъ въ себѣ такую характерность!..

На это открытiе мы напали въ ту самую минуту, когда уже взяли перо, чтобы начать настоящую статью; а сдѣлавши его, нѣсколько развязнѣе можемъ послѣдовать выработанному прiему. Чтобы выполнить его, довольно сказать, что въ нашей общественной жизни почуялся новый элементъ; въ потокъ этой жизни влилась новая темная струйка, о которой давно-таки не было ни слуху ни духу. Эта струйка — скука; присутствiе ея открылъ и возвѣстилъ г. Пановскiй, одинъ изъ лѣтописцевъ "Современной Лѣтописи", который почти еженумерно, т. е. еженедѣльно отвѣчаетъ на задаваемый имъ самому себѣ вопросъ: "чтó дѣлается въ Москвѣ?" И вотъ въ одномъ изъ iюльскихъ нумеровъ отвѣтилъ онъ на этотъ вопросъ такъ: "Москва скучаетъ". Онъ изслѣдовалъ и дозналъ положительно, что въ настоящее время одержимо скукою все московское: молодые люди, артисты, литераторы, торговля, промышленость, книги, газеты… Особенно литераторы скучаютъ, приходя въ рѣшительное отчаянiе отъ того, что "не въ состоянiи ничего сказать новаго, ничего поразительнаго, эфектнаго, послѣ новыхъ ученiй, высказанныхъ въ послѣднее время нѣкоторыми петербургскими журналами"…