Ii. Камень второй. Горящий обсидиан - Ольга Макарова

Но, как только Эдна подошла ближе и взглянула на самого Милиана, улыбка исчезла с ее лица…

Он был бледен, почти бел. На груди его ритмично мерцал, переливаясь всеми оттенками красного, горящий обсидиан — Макс говорил Эдне, что носит харуспекс, но никогда не показывал его ей… и не зря: этот камень… он был ей страшен… он казался злобным глазом, наблюдающим, внимательно выжидающим чего-то… кровавым пауком, затаившимся в паутине грубых шрамов, покрывающих грудь Макса.

— Милиан… — ласково позвала Эдна, заставив себя не обращать внимания на жуткий камень. — Что с тобой, мой хороший?.. Ты такой холодный… — сказала она, коснувшись его щеки, — ты весь дрожишь…

Максимилиан с трудом разлепил веки… Покрытые густой сеткой лопнувших сосудов, белки глаз казались розовыми. Но сами глаза… карие, измученные, но ничем не напоминающие о той тьме, что бушевала в них вчера. И под этими глазами, такими родными и знакомыми, пролегли синие круги — следы тяжелой бессонной ночи.

Холодный и бледный, Макс весь горел внутри: это самый разрушительный вид жара — когда чрезмерное тепло не уходит через кожу. За ночь парень совсем высох; щеки запали, губы растрескались в кровь… но, когда он с трудом разомкнул их, засохшие, кровавые, он не стал просить воды…

Крепко — откуда только силы взялись! — он сжал выше локтя руку Эдны, словно боялся, что она вздумает уйти сейчас или исчезнет, как те видения, что навевал болезненный жар, переплетаясь с туманом… И начал говорить, вкладывая всю оставшуюся у него волю и правду в каждое слово… Это был стих, и он вынес его из самой жуткой ночи, как выносят на руках ребенка из горящего дома.

Прости. Был груб. Но ты задела рану,Когда спросила на исходе дня:«Тебя бьет дрожь. Боишься ты тумана?»Да. Он иное значит для меня.

Я плохо помню дни тех самых странствий,Когда терял товарищей в бою.Туман скрывал огромное пространство,Туман и душу ослепил мою.

Чужая смерть стучала в сердце глухо,Слезою боли было не унять.И в том тумане жуткая старухаИскала острым лезвием меня…

И находила… сколько раз я умер…Тогда я эти смерти не считал.Я стал един в своей печальной суммеИз девяти разрозненных начал.

Туман… он ко всему был равнодушен.Я заболел туманом навсегда,И он порой окутывает душу —Я страшен и безжалостен тогда.

«Прости…» Я говорю так слишком часто.Ты скоро верить перестанешь мне…Напоминанье о моем несчастье —Туманной дымки пелена в окне.

Человеку следует говорить стихами, если он хочет достучаться до глубин драконьего сердца… хотя, конечно, Максимилиан знать этого не мог. Вряд ли его измученный разум вообще понимал, что происходит.

…Пальцы, сжимавшие руку Эдны, бессильно разжались. Максимилиан сник, опустив голову на подушку и закрыв глаза. Казалось, он собирался уйти, устав бороться с самим собой…

— Милиан! Милиан, вернись! — Эдна трясла его за плечи, не давая уйти в забвение. — Ты же лекарь; скажи, как помочь тебе, что делать?

Сделав чудовищное усилие, Макс заставил себя разлепить веки снова. Несколько секунд он бездумно смотрел в потолок. Но потом — глаза миродержца прояснились, взгляд наполнился смыслом и силой.

— Накрой меня, — сказал он четко; голос хрипел, но в нем ясно звучали сосредоточенность и воля. — Укутай меня как можно теплее. Нужно, чтобы жар вышел наружу, или он съест меня изнутри. И еще — мне нужно много пить. Хотя бы просто воду. Но лучше — горячий чай. С малиновыми листьями, душицей, зверобоем — что найдешь… Потом, когда я встану, я приготовлю себе лекарство сам…

Он закрыл было глаза, но встрепенулся вновь, как только Эдна собралась бежать за теплыми одеялами и звать на помощь Мисалей.

— Ты была права вчера, — тихо произнес Макс. — Я действительно простыл. Очень сильно. Видимо подступающая болезнь ослабила меня — потому вернулся туман…

Тогда Эдна не поняла, о чем он говорит. Это было похоже на бред — связывать появление тумана за окном с такой причиной. Только вот слишком уж твердо и разумно это было сказано… Позже Максимилиан объяснит, что он имел в виду, говоря о тумане; расскажет о порошке равнодушия, о Дикой Ничейной Земле, не упоминая, конечно же Орден… Но тогда Эдне некогда было разбираться в тонких значениях слова «туман»… Она уже видела, и не раз, как люди умирали от такой суровой простуды, когда внутренний жар загонял сердце до такой степени, что оно начинало беспорядочно трепыхаться в груди, а потом останавливалось навсегда…

Воспаление легких… и когда Максимилиан успел так простыть? Он долго перебирал в памяти холодные ночи под открытым небом и сырые туманные дни, думая возложить вину на какой-то из них, но на ум приходили совсем другие события: небольшая, но никак не желающая заживать рана Балы, и — смерть Джуэла; смерть, которой по всем законам не должно было быть… проклятые случайности… И зачем тебе это, Горящий?..

…Обычный человек, которому повезло пережить разгар этой болезни, до выздоровления провалялся бы с воспалением легких несколько месяцев. Максимилиану хватило недели: он не был обычным человеком…

— …Ты еще слаб, учитель, а на улице довольно сыро, хоть и солнце светит, — пытался отговорить Макса Нирк Мисаль, когда тот собрался впервые выйти на улицу, исхудавший, надрывно кашляющий и — чего греха таить — действительно очень слабый.

— Я хочу на свежий воздух, — упрямо заявил Макс, в который раз подтверждая старое правило, гласящее, что у великих мастеров скверный характер. У самой двери он взял свой посох, неделю простоявший прислоненным к стене. — И, к тому же, я обещал учить тебя.

Первые шаги по сырой утренней траве; ласка ветра, шевелящего волосы; тепло солнца, коснувшегося лица — все это наполнило душу Максимилиана небывалой радостью.

Нирк, Эдна и сестры Мисаль с тревогой смотрели на него. Но все было в порядке.

Максу вынесли во двор скамью, сидя на которой он мог смотреть, как тренируются Нирк и сестры, и спокойно высказывать замечания разной степени ценности по поводу их техники боя; сам он махать посохом пока был не в состоянии: сначала следовало немного «раскачать» отвыкшие от ходьбы ноги и выкашлять всю накопившуюся дрянь из легких. Для того, кто помнит, что чувствует Марнс рядом с детьми тьмы, простудный кашель и хрип — привычное и не слишком суровое испытание…