За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

У Гриши кружилась голова от этих речей, горело сердце и отзывалось на каждое слово, и вместе с тем было мучительно стыдно, что он так мало знает и даже никогда не задумывался над окружающей жизнью.

Но все разговоры смолкли, когда в зале появился шевалье, весь в черном, как всегда, с бледным лицом и яркими глазами. Он обходил гостей с любезной улыбкой. Потом он взошел на кафедру. Настала глубокая тишина. Монтроз был бледнее обыкновенного. Откинув локоны черных волос, он протянул руку.

– Слушайте великого Кадоша, – едва слышно прошептал кто‑то рядом с Гришей.

– Братья, – начал шевалье глубоким голосом, – настали великие дни, когда все сильные, благородные, смелые должны собрать все свои силы навстречу надвигающемуся врагу. Имя этого врага – рабство! За немногие годы сколько видели мы престолов низверженных, вновь поставленных, сколько царств уничтоженных, сколько революций совершенных, сколько грозных переворотов! Дух свободы пронесся над миром. От Португалии до далеких пустынь России, от Англии до Турции он всколыхнул народные громады. Он пронесся через океан и загорелся над далекой Америкой. И народы уже видели чудную зарю. Мы уже дышали воздухом свободы!.. Но заря гаснет… Европа погружается во мрак! Идет черная ночь, ночь долгая, без рассвета! Мечты о свободе сменились жаждой власти и произвола. Братья! – страстно воскликнул Монтроз. – Никогда благородные мечты не разбивались так жестоко! Никогда разочарование не было так ужасно! Мы предприняли гигантскую борьбу. Деспотизму Наполеона, а в лице его всех властителей, мы хотели противопоставить свободолюбивый дух народа. И нам казалось, что мы близки к цели. Исполненный либеральных идей, первый поднял меч император Севера! Он сказал: во имя свободы! Лучшие сердца Германии радостно забились навстречу его благородным призывам. Свобода народов казалась близкой… Началась чудовищная борьба. С мучительным вниманием, переходя от надежды к отчаянию, мы следили за перипетиями этой неслыханной борьбы! И что же? Чем дольше шла борьба, тем становилось яснее, что коварно направляемые народные силы служили тому же принципу рабства, что властители серединной Европы боролись в лице Наполеона с идеями революции, чтобы задушить последний вздох свободы! Наполеон пал. И вот плоды этих побед: прусский король, презирающий свой народ, железной рукой схватил его за горло, отнимая то немногое, что было дано раньше… Члены тугенбунда уже подвергаются гонениям. Они сделали свое дело, бессознательно спасая своего жалкого, деспотичного короля. Опираясь на штыки вскормленных кровью блюхеровских солдат, навеки опозоривших себя во Франции, он убивает чистый дух народа. Горе несчастной Германии, если она пойдет этим путем. Австрийский император принес в жертву свою дочь и внука, чтобы укрепить принципы феодализма. И последний удар нанес одушевленный лучшими стремлениями, русский император! Опутанный интригами Талейрана, аббатов, сбродного сената и непризнанных депутатов, коварной дружбой прусского короля и идеями Меттерниха о священном союзе монархов против их народов, во имя их блага, он согласился призвать Бурбонов, чье имя синоним рабства! Напрасно мы употребляли все силы, чтобы противостоять этому, – все было напрасно! Дело свободы проиграно. Надо начинать сначала. Не угашайте же пламени, горящего в ваших сердцах! Боритесь! Боритесь у себя на родине, страдайте, погибайте во имя великих идей! Наш час придет! Помните великое изречение китайского мудреца Хендзи – Фое: «Счастлива та страна, где тюрьмы пусты, житницы полны, где на ступенях храмов Божиих толпится народ, а крыльца судилищ поросли травой!«И пусть крепнет и растет наше великое братство!

При глубоком благоговейном молчании шевалье, взволнованный и потрясенный, сошел с кафедры.

XXXII

– Данила Иванович, – говорил Гриша с блестящими, увлаженными глазами, – научите меня, что надо делать? Я не могу уже так жить, как жил до сих пор! За что мне приняться? С чего мне начать? Ах, как я счастлив, как счастлив я, Данила Иванович, как никогда! Какие люди!.. Вы знаете, князь Пронский сказал мне: «Если своя жизнь не удалась, то удовлетворение можно найти здесь». Но ведь это же и есть настоящая жизнь? Правда, Данила Иванович?

– Спите, спите, милый мальчик, – ответил растроганный Новиков, – вы видите уже солнце.

Но Гриша так и не спал всю эту ночь…

Первым вестником, конечно, явился Евстафий Павлович. Это был как раз первый день Пасхи. Рано утром он вбежал в столовую с радостным возгласом:

– Христос воскреси!

Его появление было восторженно встречено.

Все благополучно. Едут все вместе. Он оставил своих на последней станции Кур‑де – Франс, явился в главную квартиру, узнал адрес друзей и приехал. Долго жили во Франкфурте, проехались в Базель, затем в Труа, Ирина ни за что не хотела быть далеко от армии. Писем посылали массу, но ни одного не получили в ответ… Все здоровы, только Ирина немного слаба. Но это вздор! Много тревожилась. Но еще через три дня после взятия Парижа узнали через знакомого офицера, что все живы. Теперь все спокойны и счастливы. Он по обыкновению приехал в качестве квартирьера.

Он говорил оживленно и весело и казался помолодевшим. Бесчисленные вопросы посыпались на него. Он едва успевал отвечать.

Герта очень сдружилась с Ириной. Никита Арсеньевич с удовольствием беседует со старым Готлибом, а его скрипка для всех источник истинного наслаждения.

Евстафий Павлович пришел в восторг от этого отеля. Но, к великому сожалению друзей, никто из них не имел возможности отправиться навстречу дорогим гостям. Сегодня государь назначил на площади Согласия парад и торжественный молебен, и все офицеры должны были присутствовать, а Левон по своему новому званию флигель – адъютанта должен был ехать сейчас же для сопровождения государя.

– Ну, что ж, – сказал Евстафий Павлович, – я сам их встречу и привезу сюда. Ну, слава Богу! Уж как я рад, что эта проклятая война кончилась!

И от избытка чувств он снова перецеловал друзей.

Приемные дворца Талейрана были с самого раннего утра переполнены высшими военными и гражданскими чинами. Особое внимание привлекали к себе сподвижники Наполеона. Со смешанным чувством стыда и грусти смотрел Левон на этих прославленных героев, прогремевших на весь мир, покинувших в последнюю минуту того, кто дал им славу, богатство, титулы, почти престолы – своего вождя и друга! Гордо возвышалась фигура Нея с львиной головой, маршал Удино, герцог Реджио непринужденно беседовал с принцем Невшательским Бертье и маршалом Лефевром. герцогом Данцигским. Тут стоял в толпе наполеоновских генералов и Макдональд, герцог Тарентский… С гордым видом проталкивались вперед французские аристократы, роялисты из фобурга Сен – Жермен и поспешившие прилететь на добычу авантюристы – эмигранты. Их король находился еще в Гартвелле, откуда собирался проехать сперва в Лондон к принцу – регенту. На днях ожидался приезд в Париж брата короля и его наместника, достаточно известного всей Европе графа д'Артуа. Роялисты чувствовали себя хозяевами положения. Мелькали черные сутаны. Левон заметил Дегранжа. В задней маленькой приемной, почти пустой, так как все теснились поближе к пути шествования государя, Левон вдруг увидел знакомое лицо. Он сразу узнал этого бледного худощавого офицера. Это был виконт Соберсе, похудевший, осунувшийся, бледный, с угрюмым, мрачным взглядом. Рядом с ним стоял другой офицер, постарше, но еще молодой, с тонкими чертами лица и надменным выражением.

– Виконт! – радостно воскликнул Левон, – это вы? Как рад я видеть вас.

Соберсе поднял глаза, несколько мгновений присматривался, и его мрачное лицо просветлело.

– Князь, – протягивая руку, ответил он, – какая встреча!

Молодые люди сердечно пожали друг другу руки.

– Мой друг, граф д'Арвильи, – сказал Соберсе, указывая на своего соседа.

Граф холодно поклонился.

– Я имел честь встречаться в Петербурге с маркизом д'Арвильи, – сказал Левон. – Это ваш родственник?

– Это мой отец, – сухо сказал граф.

Левона поразил оттенок пренебрежения, с каким граф произнес эти слова. Он снова обратился к виконту.

– Я не ожидал вас сегодня встретить, – начал он, – и тем более рад…

Соберсе вспыхнул.

– Я здесь не для выражения преданности. Я не признаю и никогда не признаю своим королем наследника позора и рабства, – дрожащим голосом произнес он. – Я подданный императора острова Эльбы. Ведь вам известно, что бывшему императору Франции отдается остров Эльба?.. Мы его адъютанты, и мы последуем за ним. Мы здесь для того, чтобы иметь возможность ближе увидеть общественное настроение.

Д'Арвильи слушал этот разговор с равнодушным, холодным лицом.

– Я вас понимаю, – просто ответил Левон. Чтобы переменить тему разговора, он сказал: – Здесь дядя, и, наверное, он будет рад повидать вас.