За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Д'Арвильи слушал этот разговор с равнодушным, холодным лицом.

– Я вас понимаю, – просто ответил Левон. Чтобы переменить тему разговора, он сказал: – Здесь дядя, и, наверное, он будет рад повидать вас.

– О, с удовольствием, если будет возможно, – отозвался Соберсе.

Затем Левон рассказал, что был свидетелем геройской смерти Дюмона. Соберсе грустно кивнул головой.

– Я имел печальное утешение отдать ему последний долг, – сказал он, – я похоронил его. Около него все время находился приставленный мною верный человек. Он нашел его тело и известил меня…

В эту минуту, оживленно разговаривая с высоким, изысканно одетым пожилым человеком, в приемной появился маркиз д'Арвильи. И вдруг остановился бледный, словно окаменевший. Он узнал своего сына. Граф тоже узнал отца, но только на миг его гордое лицо дрогнуло, и он продолжал смотреть тем же холодным, равнодушным взором.

– Рауль, мой мальчик! – воскликнул старик, бросаясь к сыну с протянутыми руками. – Сколько лет на мои письма я только изредка получал от тебя одно слово, что ты жив!.. Как я искал тебя!

Граф с поклоном отступил на шаг и потом, выпрямившись, холодно ответил:

– Мой отец, вы искали меня не там, где надо, я все время был там, где была честь и слава Франции.

Руки маркиза опустились. Последняя краска сбежала с его лица. Оно приняло жалкое, страдальческое выражение.

– Но ты теперь здесь! Этим все сказано! Ты заблуждался, мой мальчик, – тихо начал он.

– Да, – ответил граф, – вы правы, отец. Мы, может быть, заблудились, но на полях славы, а не в передних врагов родины! Во всяком случае, я не подданный бывшего графа Прованского и вашими стараниями ныне короля униженной Франции.

Маркиз поднял руки, словно умоляя сына замолчать, и бросил мгновенный, испуганный взгляд на своего собеседника. Сын поймал этот взгляд и с нескрываемым презрением произнес:

– О, барон империи и пламенный приверженец Бурбонов господин Витролль сумеет по достоинству оценить на ши чувства.

Витролль сделал шаг вперед.

– Граф!..

– Если угодно, мы поговорим потом, – прервал его граф, – теперь я разговариваю с моим отцом. Из соседней залы донесся смутный шум.

– Идемте, маркиз, мы опоздали, – нетерпеливо сказал Витролль, беря под руку д'Арвильи.

Старик бросил на сына умоляющий взор.

– Ты придешь ко мне, мой мальчик? – тихо спросил он.

Снова дрогнуло гордое лицо, и голос графа прозвучал почти нежно, когда он ответил:

– Я еще увижу вас, отец.

Эта сцена произошла так быстро, что Левон и Соберсе были ошеломлены…

Внизу загремел барабан, послышались крики» ура». Почетный караул встречал императора. Левон вспомнил о своих обязанностях и, торопливо попрощавшись, сказав на ходу свой адрес, побежал вниз.

Восемьдесят тысяч союзного войска и парижской национальной гвардии блестящими линиями выстроились на площади Согласия и протянулись по соседним бульварам и улицам. Множество народа толпилось на террасах Тюильрийского дворца и на набережной Сены, ожидая проезда государей. В этой жадной до зрелищ толпе немало было таких, которые так же, как и теперь, теснились двадцать один год тому назад, чтобы посмотреть, как на этой площади падет под гильотиной палача венчанная глава Людовика XVI.

Мистической душе Александра сегодняшнее торжественный молебен на месте казни казался очистительной жертвой за преступление народа. Он не только спасал народ от» тирана», но и призывал Божье милосердие на его грешные головы и примирял его с Богом. Ему казалось, что на этом кончается его подвиг, его святая миссия, возложенная на него Богом. Но легкомысленные парижане, очевидно, не понимали его глубоких мистических настроений и больше интересовались самим императором, маршалами империи, сопровождавшими его, блестящей свитой, золотыми ризами русского духовенства.

Восторженно – сосредоточенное выражение было на лице государя, когда он преклонял колена. Стройные звуки русских молитвословий неслись к ясному небу… Даже скептические парижане были взволнованы этими чудными торжественными напевами и глубоким благоговейным чувством, отражавшимся на лицах молящихся русских воинов…

Последние слова молитв замерли в воздухе. Грянул салют из ста орудий.

Сияющий и радостный, Александр в сопровождении прусского короля и многочисленной свиты, при восторженных криках войск и приветствиях народа, уехал с площади. Он казался счастливым, как в день вступления в Париж.

В этот же день государь переехал в Елисейский дворец.

XXXIII

Сомнения, опасности, страдания, величественные впечатления последних дней – все было забыто Левоном, когда, задыхаясь от нетерпения, он взбегал по немногим ступеням мраморной лестницы.

Он всех застал в столовой. Новиков и Гриша с Зарницыным уже вернулись. Появление Левона было встречено громким радостным возгласом князя Никиты:

– Христос воскреси!

И Левон сразу очутился в его могучих объятиях. Как сквозь сон увидел он чистое, радостное лицо Герты, взволнованного Готлиба и бесконечно милое, бледное лицо, с глазами, полными слез, с выражением трогательной нежности.

– Воистину! – ответил Левон, целуясь и с Гертой, и с Готлибом. На мгновение он остановился около княгини словно в нерешительности, но она сама положила ему на плечо руку и радостно сказала:

– Христос воскреси!

Левон наклонился и с братской нежностью поцеловал Ирину.

Все казались довольными и счастливыми. Князя глубоко поразила перемена в Ирине. Она словно перенесла долгую болезнь. Она была очень бледна. В ее движениях была какая‑то слабость. И лицо поражало выражением страшного кроткого покоя, примиренности с судьбой и детской покорности. Во всей ее хрупкой нежной фигуре виднелась трогательная детская беспомощность. Левон часто взглядывал на нее, и она встречала его взгляд тихой сияющей улыбкой. А его сердце болело все больше…

Старый князь скептически относился к результатам войны.

– Ну, вот мы и в Париже, – говорил он, – и что мы получили? Разорение и голод в России увеличились, прибавился еще долг Англии, армия устала и истощена и, несмотря на геройство, уже никому не страшна. Россия вышла из этой войны материально ослабленной, а наши» дорогие друзья» австрийцы и германцы непропорционально усилившимися. Мы славно поработали для них, и они припомнят нам это! Так же мы облагодетельствовали Францию, навязавши несчастной стране ненавистных Бурбонов.

Никто не возражал старому князю. Гриша с восторгом передавал свои парижские впечатления. Герта сияла, не сводя глаз с Новикова. Он радостно улыбался ей в ответ. Рыцарь, виляя хвостом, подходил то к одному, то к другому. Левон рассказал о своем дежурстве во дворце, о смерти Дюмона и встрече с Соберсе. Евстафий Павлович усиленно угощал всех, то и дело требуя вина и шампанского. Старый Готлиб с блаженной улыбкой только кивал головой и глядел на всех своими добрыми, голубыми глазами…

Завтрак прошел оживленно. Но когда Левон очутился один в своей комнате, его охватило отчаяние. Новые страдания властно надвигались на него, и он не мог ни бороться с ними, ни избежать их.

Ирина сидела у окна. В раскрытое окно врывался благоухающий весенний воздух. Сад трепетал молодой новой жизнью. Левон стоял, скрестив руки, с печальным и сосредоточенным лицом.

– Право, Левон, ты напрасно тревожишься, – говорила Ирина, кутаясь в шаль, – я совершенно здорова. Я только немного ослабла, но это пройдет. Подумай только, сколько месяцев в постоянной тревоге о тебе!.. Не странно ли, Левон, – продолжала она, улыбаясь, – я не могу, прямо не могу говорить тебе, как прежде, вы. Я так много думала о тебе, так много говорила с тобою в душе, так ты стал мне близок, что я не могу… При других я никак не называю тебя. И это мне стыдно. Почему я не говорю тебе при всех» ты»? Нет, я уже решила. Я при Никите Арсеньевиче попрошу тебя говорить мне» ты». Он еще сам недавно сказал мне, что очень рад нашей дружбе и что… Да, – прервала она себя, – разве я сделала что‑нибудь дурное? Мое чувство глубоко и чисто. Я ни перед кем не опущу глаз. Я ничего не жду, ничего не ищу… Я выстрадала свое право… Мне кажется, – тихо добавила она, – я даже могла бы радоваться, если бы ты нашел счастье с другой…

Она грустно и устало замолчала, задумчиво глядя в сад. От этих слов сжималось сердце Левона. Так говорят умирающие.

– Ты знаешь – это невозможно, – ответил Левон, – для меня не может быть другой. Я знаю себя.

– Но для тебя не могу быть и я, – едва слышно проговорила Ирина, не поворачивая головы. – Но, – продолжала она, – жизнь велика. Ты будешь видеть во мне сестру. Вот ты много говорил мне недавно о том, что уже существует общество, члены которого поклялись отдать свои силы на благо слабым и угнетенным… Война кончилась, ты вернешься в Россию… У тебя будет много работы, благородной и высокой. Я поняла ваши мысли, ваши стремления. Я тоже буду работать, хоть и вдали от тебя, но душою с тобой…