Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Сергей Алексеев

При этом он медленно пошел на меня, вялый и расслабленный, словно рысь перед прыжком.

– Ребята, уходите отсюда! – повторил я. – Скорее, скорее!

Губастый уже был у калитки, когда внезапно ударил выстрел. Пуля попала в еловый воротный столб и щелчок ее перед самым лицом был таким выразительным, что парень отшатнулся назад и присел – егерь наверняка стрелял через оптику. Я отскочил, снимая карабин и увидел испуганные, вытаращенные глаза небритого, в руке у него оказался пистолет. В этот миг вторая пуля сшибла пивную банку со столбика, обрызгав нас всех.

– Брось оружие! – я ударил ему под ноги и тут же над головой, как когда-то отстреливался от голодных песцов, рвущихся к туше мамонта.

Он мгновенно развернулся, пистолета не бросил, сунул в карман, и неспешно пошел к изгороди, за которой стоял джип. За ним пробежал губастый, а тот, что писал письма, рванул за дом и оттуда через забор в лес.

– Это вы сделали напрасно! – пригрозил небритый, спрыгивая с изгороди уже на другой стороне. – Как бы не пришлось пожалеть.

– Зря мы их отпустили, – провожая взглядом и стволом стоп-сигналы джипа, сказал разгоряченный егерь. – Лучше бы в болото вместе с машиной, и шито-крыто.

Потом успокоился, разрядил карабин и натянул на оптический прицел кожаные колпачки.

– Слушай, а что, ты про золото в пещерах правду написал?… Ни хрена себе! Может, сходим и в самом деле, принесем рюкзачок?…

Странник

Путь от железной двери, отсекающей одно пространство от другого, и до выхода на поверхность я помню смутно, отрывочно; это похоже на воспоминания раннего детства, когда в памяти нет одной непрерывной цепочки, а лишь не связанные между собой отдельные эпизоды, да и те больше напоминают сновидения. Последнее, что отчетливо помнил и видел, это механизм замка, который открывал с обратной стороны, все остальное было либо плодами моего воображения, либо самой настоящей галлюцинацией, ибо никакого замороженного окна со свечой за стеклом быть не могло. Я еще не понимал, что полностью ослеп, вижу лишь светлое пятно, и вместе со зрением начинает меркнуть сознание.

Говорят, уснувшие на холоде люди умирают очень легко, ибо видят потрясающие по краскам и образам картины с полным ощущением присутствия: обычно это ласковое летнее море, горячий песок, оазис в пустыне, где человек испытывает сладкие чувства тепла, покоя и неги.

Здесь было что-то подобное, и я будто бы уже знал, что за стеклом в морозных узорах свет, тепло и есть вода.

Стоял несколько минут не шевелясь и не моргая, боялся, что видение исчезнет и я снова окажусь в полном мраке. Потом сделал три быстрых, но осторожных, крадущихся шага, словно подходил к токующему глухарю – окно продолжало гореть, а зеленая искра в руке почти угасла, превратилась в светлячок, едва освещавший ладонь. Я вынул спичечный коробок, хотел спрятать и как-то неловко взяв кургузыми, скрюченными пальцами, вдруг выронил на пол. Может быть, еще несколько секунд видел мерцающую точку, но никак не мог поднять – искра все время ускользала и наконец, пропала вовсе. Под руки попадали камешки, какой-то шелестящий мусор и как показалось, мелко битое стекло. Поползав на коленях, вдруг вспомнил об окне и на минуту потерял его. Раза два обернулся вокруг, прежде чем заметил приглушенный льдистый свет, на который и пошел, как на маяк, совершенно не представляя, в каком пространстве нахожусь и что вокруг меня.

Там, за окном, есть огонь, а значит, жизнь и вода, и все это сейчас приближалось с каждым шагом. В тот миг мне и в голову не приходило, что всего этого не может быть, поскольку нахожусь в глубочайшем подземелье. Какие тут к черту светящиеся окна?

Кажется, шел к нему очень долго, и все-таки окно приближалось, я отчетливо видел переплет рамы, лед и изморозь на стекле, колеблющийся огонек свечи, и так близко, что можно дотянуться и постучать. Но неожиданно пространство всколыхнулось, сотряслось, как от близкого взрыва, окно сорвало с места и забросило куда-то высоко, под незримый потолок. Я не испытывал ни отчаяния, ни разочарования, как-то очень спокойно посмотрел на мерцающую вдали точку и, не отрывая от нее взгляда, пошел за призраком, будто лунатик.

Помню, сначала под ногами были деревянные мостки, что-то вроде деревенских дощатых тротуаров, и идти было хорошо. Потом они закончились, и начался не крутой, но очень трудный подъем, я карабкался вверх по звенящей под ногами, текучей и топкой осыпи, затем по широким, выложенным из брусчатки ступеням, пока снова не начал различать оконный переплет.

В тот момент я не ощущал, как начинает меркнуть сознание, просто казалось, мир сузился до размеров небольшого, вытянутого по высоте окошка, за которым горит свеча и значит, есть жизнь, а все остальное для меня не существовало. Ослабла жажда, и я чувствовал лишь свой сухой, войлочный язык да горячее дыхание.

Длинная, пологая лестница наконец-то закончилась ровной площадкой, и лишь тогда я разглядел, что это не окно, а стеклянная замороженная дверь, за которой так светло, будто на улице морозный солнечный день. Я сразу же бросился к ней и толкнул от себя. Дверь легко распахнулась, и хотя я давно уже смотрел на свет и привыкал к нему, все равно по глазам резануло, будто вспышкой электросварки. Я зажал их ладонями, смаргивая ослепляющее пятно, однако в глазах было настолько сухо, что веки со скрипом царапали роговицу, а боль разламывала глазницы. Кое-как отнял руки и щурясь, сквозь белую пелену разглядел перед собой смутные, расплывчатые и ярко освещенные пятна людей и каких-то предметов, и это было последнее, что я еще как-то видел; в следующий миг волна режущей боли охватила голову.

– Погасите свет, – просипел я очужевшим, незнакомым голосом. – Не могу смотреть.

– Помоги… – услышал я отдаленный, и как показалось, мужской голос.

Ко мне подошла женщина (я почувствовал это), взяла меня за голову, отняла руки от лица и с силой провела ладонью от лба к подбородку.

– Смотри!

Я открыл глаза и перевел дух, словно вынырнул из воды, однако сквозь туман ничего не увидел.

– Умой его! – снова прозвучал низкий голос.

Слышно было, как возле меня брякнул таз, после чего раздался явственный плеск воды.

– Подставляй руки.

Мне было настолько жаль проливать зря воду, что, умывал лицо, я успевал сделать два глотка из своих пригоршней, так что в руках почти ничего не оставалось. Женщина заметила это и стала лить на голову, но я все равно хватал губами бегущие струйки. Потом она дала полотенце, я утерся, ощутил щекой тепло огня и открыл глаза – черно-белые сполохи, словно на испорченном телевизоре.

– Он ослеп, – определила женщина. – Он ничего не видит.