Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Сергей Алексеев

И разлепил веки.

Прежней нестерпимой боли я не ощутил, хотя глазницы начинало ломить от легкого движения глаз, полос и черных зигзагов тоже не было – окружающий мир оказался залитым молочными, непроглядными сумерками, в котором я не увидел даже своих рук, поднесенных к лицу. Проморгался, протер глаза – бесполезно…

Подождав, когда дедок засопит, я встал на ноги, сделал два шага – вроде, ничего, даже не качает, только суставы скрипят. Нащупал перед собой тумбочку, за которой оказалось окно – обыкновенное, деревенское, с выставленной зимней рамой и услышал за стеклом шелест листвы.

Все-таки была весна…

Значит, я пробыл все это время в копях. Как в детстве, когда ушел на Божье озеро всего на несколько часов, а вернулся на третьи сутки…

Нет, я допускал, что такое возможно, поскольку уже во второй раз испытывал этот мощнейший сбой во времени; другое дело, в тот момент, как и в возрасте шести лет, не мог объяснить, как и почему произошло его замедление. Ни себе, ни окружающим. Что это, особое состояние материи в зонах глубинных разломов? Иное положение солнца относительно каких-то определенных точек на Земле или какое-то необычное, аномальное явление?

Почему-то ведь кажется, что над Манарагой в полдень солнце входит в зенит, будто на экваторе? И отчего только из единственной точки можно наблюдать потрясающий восход солнца и открывающийся в это время космос?

Потом, когда я начал «собирать» и рисовать карту Путей и Перекрестков, часто вспоминал это свое напуганное состояние и рой противоречивых, сумбурных мыслей, которые и дали первый толчок. Именно там, в больнице, после пробуждения (а я до сих пор уверен, что спал и не терял сознания), и возникла догадка о существовании Путей, которые мы когда-то ходили искать с дедом и долго ждали Гоя на Змеиной Горке.

И там же, в больнице, вспомнил о Тропе Трояна и о «вечах» его, упоминаемых в «Слове о Полку Игореве». Текста я не знал наизусть, и будучи слепым, «увидел» его в своем воображении и прочитал дословно нужные места. (Потом проверял, оказалось точно.) Вещий Бонн, певец старого времени, ходил по этим Путям, «свивая славы оба полы сего времени, рища в тропу Трояню черес поля на горы».

Две полы времени! (Полы – нижняя кромка плаща, одеяния, касающаяся пола или земли и обязательно распашного, иначе будет подол). Две части одного целого, но не половины, как день и ночь в сутках, как два крыла у птицы! Одно для тех, кто стоит на Путях и находится в другом измерении, второе – кто их не ведает и живет по текущему времени, по часам, дням, временам года. И потому «Были вечи Трояни, минула лета Ярославля…»

Меня настолько захватили эти мысли, что не заметил, как началось утро, и мало того, не засек момента, когда восстановилось зрение.

Спохватился, увидев багровый восход за окном и понял, что вижу давно, как только начало светать. Правда, мир еще казался мутным и колеблющимся, словно виделся через чужие сильные очки, но уже виделся!

И не успел толком порадоваться, как услышал голос дедка:

– А теперь завязывай глаза. Видишь, солнце белеет?

Доктора мы ждали все утро, но в палату то и дело заходила медсестра – приносила градусники, завтрак, ставила капельницу, потом прибежала с ведром и шваброй, взялась протирать полы. Мой сосед по палате начинал весело сердиться, поскольку в сторону его деревни лесовозы идут только утром и другого транспорта не найти. Я же намеревался уговорить доктора, а если нет, то прикинуться умирающим, чтоб доктор вызвал санборт и отправил в Красновишерск, откуда можно дать телеграмму, например в редакцию журнала, чтоб прислали денег.

Оттуда легче уехать. Мне не хотелось оставаться здесь ни на одну лишнюю минуту, потому что я уже видел роман «Гора Солнца» и мог читать целые страницы, не прилагая никаких усилий и даже не закрывая глаз, так как они забинтованы. Оставалось лишь перенести все из памяти на бумагу.

Я боялся расплескать это состояние, лежал неподвижно и распираемый восхищением, читал! И одновременно все сильнее чувствовал голод, потому что стакан жиденького бульона с сухариком был мне, как слону дробина, а медсестра ничего не хотела больше давать, ссылаясь опять же на доктора, мол, только он знает, какая диета положена дистрофику.

Наблюдательный дедок что-то заметил, спросил подозрительно:

– Ты чего это?… Губами шевелишь.

– Есть хочу, – сказал я.

– А! Я-то подумал, с головой что или молишься.

– Молюсь, чтоб врач приехал скорее.

Потом пришла сменщица медсестры, судя по голосу, пожилая тетка и сказала, что доктор может сегодня вообще не приехать, потому как принимает роды в дальнем поселке, а дорога разбита и обратно повезут на тракторе. На обед мне опять принесли бульон, и тут Григорьич не выдержал.

– Ладно, будь что будет. На вот, хлебай, – поставил мне тарелку.

– Так домой хочу – кусок в рот не лезет. Ешь, я у дверей постою.

Осилил всего половину порции, больше не влезло: похоже, желудок ссохся за ненадобностью. Отвалился на подушку, «открыл» страницу романа и ничего прочитать не смог, уснул мгновенно. И тут же чьи-то холодные, жестковатые руки оказались у меня на солнечном сплетении. Я инстинктивно оттолкнул их и услышал неприятный голос своего поводыря.

– Лежите, больной! Что такое? Капельницы срывает, термометры выбрасывает!

Вначале почудилось, она снится, потому что все осталось там, в подземельях, откуда меня вывели и, видимо, подбросили на дорогу, где проезжали геологи. Но в следующий миг я уловил знакомый запах вереска и привстал на локтях.

– Это опять ты?

– Молчите! – стальные пальчики до боли надавили мне на сплетение.

– Незнакомым людям следует говорить «вы». Тем более, женщинам.

Я умолк, вдруг подумав, что мог ошибиться, хотя казалось, и эти цепкие руки знакомы.

– Доктор у нас строгий, – подобострастно заметил Григорьич. – А и правильно, я считаю…

– И вы молчите! – бросила она. – Не мешайте!

Еще несколько минут тонкие сильные пальцы до хруста терзали мне грудную клетку, после чего я почувствовал ледяной кружок фонендоскопа на сердце.

– Меня нужно завернуть в горячую шкуру красного быка, – посоветовал я. – Наверное, у меня жила иссохла…

– Прекратите болтать! – словно плеткой стеганула, и я опять услышал голос поводыря, который спутать было трудно.

Потом она так же жестко прощупала суставы на ногах, зачем-то размяла подошвы и чуть пальцы не выкрутила.

– А что у вас с глазами? – как-то мимоходом и возмущенно спросила.

– Ничего. Завязали, сказали, не снимать.

– Кто накладывал?

– Сестра и накладывала, – пояснил дедок. – Зоенька. Должно быть, трахома у него сильная, раз света боится.