Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт

class="p1">Тем не менее, вероятно, существовал более глубокий психологический стимул для того, чтобы сразу после раздела полным ходом шла переработка идентичности. Чувство, будто плывешь по течению и твоя судьба отделена от смысла и целей, когда-то обеспечиваемых более крупным обществом, вероятно, превращало срочный поиск прочной идентичности и обособленной сущности в крайнюю необходимость для людей[848]. Более того, отождествление друг с другом на самом деле должно иметь значение. Определенные группы, такие как люди, лишенные дома или страдающие ожирением, возможно, и обособлены, но не создают общества с собственной идентичностью. Этого не делают и больные или покалеченные шимпанзе или слоны, даже когда другие относятся к ним как к изгоям. Маргинализованным людям не удается объединиться, поскольку они не рассматривают других, находящихся в таком же положении, в хорошем свете. У них отсутствует характеристика, которую психологи называют позитивной отличительностью[849].

Поэтому, согласно представлениям психологов, члены нового общества будут стремиться найти положительные отличительные особенности. Чтобы этого достичь, они придумывают лелеемые характерные признаки или выражают старые по-особенному. Процесс аналогичен развитию признаков, которые биологи, изучающие дивергенцию видов, называют изолирующими механизмами. Любые оставшиеся сходства с другим обществом могут отрицать или игнорировать. Как разведенные люди, которые не общаются, общества могут прекратить контакты, и это означает, что вся общая история будет забыта или от нее откажутся[850]. Несмотря ни на что, какими бы похожими, на взгляд постороннего, ни казались новые общества, воссоединение быстро становится невозможным.

Разделение и восприятие «мы» и «они»

Одна удивительная особенность разделения общества заключается в том, что взаимоотношения между бывшими товарищами должны перестраиваться на уровне индивидов – каждого из них.

Разделение должно недвусмысленно дать понять, кто к какому обществу принадлежит, поскольку лишь таким образом каждое ответвление поддерживает порядок и независимость с самого начала. Именно из-за травмирующего характера такой перестройки идентичности у шимпанзе налеты сообщества Касакелы на сообщество Кахамы становились все более ужасающими. Убитые животные были не просто знакомы агрессорам – у многих среди них были друзья. Лучшие друзья Хуго и Голиаф оказались на противоположных сторонах при расколе сообщества, но продолжали обыскивать друг друга, когда группировки расходились (Голиаф оказался на стороне проигравших). Хуго не принимал участия в его убийстве, но другой шимпанзе, Фиган, это сделал, хотя Голиаф, как вспоминает Джейн Гудолл, был «одним из героев его детства»[851].

Голиаф был обречен из-за изменений, связанных с тем, как шимпанзе рассматривали своих прежних товарищей-сородичей, – как они классифицировали друг друга. Мастерство человекообразных обезьян в обращении с категориями напоминает нам, что, как сформулировал один приматолог, «шимпанзе, как и люди, делят мир на “нас” и “них”»[852]. Джейн Гудолл дальше развивает эту тему:

У шимпанзе сильное чувство групповой идентичности, и они точно знают, кто «принадлежит», а кто – нет… И это не просто «боязнь незнакомцев» – члены сообщества Кахамы были знакомы агрессорам Касакелы, тем не менее те жестоко их атаковали. В результате отделения они как будто лишились «права» на отношение как к членам группы. Более того, некоторые формы и характер нападений, направленных против индивидуумов, не принадлежащих к группе, никогда не наблюдались во время драк между членами одного сообщества: выворачивание конечностей, выдирание кусков кожи, питье крови.

«Жертв, – делает вывод Гудолл, – следовательно, фактически не относили к шимпанзе»[853]. Вероятно, так же как дегуманизация в случае людей, способность выключать восприятие принадлежности к «своему виду» становится механизмом, с помощью которого члены нового сообщества утверждают окончательное отделение от своих бывших сотоварищей[854]. Такое изменение восприятия может происходить постепенно и предшествовать самому разделу. Например, при разделе стада макаков от драк между индивидуумами из разных группировок, происходивших на начальных стадиях, обезьяны перешли к сражениям между целыми группировками по мере приближения к распаду сообщества. Это выглядело так, будто обезьяны относились к другим не как к отдельным существам, а как к коллективу[855].

Что же случилось в Гомбе, чтобы в конечном счете заставить одну группу отделиться от другой? Что послужило последней каплей, когда шимпанзе, после всех этих лет существования в качестве группировок, терпимо относившихся друг к другу, в конце концов разорвали все оставшиеся связи? Каким-то образом они все стали воспринимать своих бывших сотоварищей по одному сообществу по-другому – как не относящихся к шимпанзе других. Пропустили ли ученые ссору, которая заставила каждого шимпанзе изменить его точку зрения о членах другой группировки?

То, что какой-нибудь решающий инцидент способен сыграть роль в разделе сообщества, кажется правдоподобным для обезьян, которые остаются в постоянном контакте с каждым членом стада и поэтому редко пропускают что-нибудь важное. Такое точное знание невозможно у шимпанзе, которые рассеяны по территории. Не каждый индивидуум может стать свидетелем любого жизненно важного события, а шимпанзе почти не способны узнать у других, что происходит. Это привлекает наше внимание к важнейшему отличию разделения сообществ у шимпанзе и бонобо от разделения человеческого общества: при ответе на такие важные вопросы, как «с кем я остаюсь?» и «другие теперь чужаки?», наши родственники человекообразные приматы в лучшем случае действуют исключительно на основе той немногой информации, которую они способны по крупицам собрать от членов сообщества, случайно оказавшихся рядом. Несмотря на то что закономерности процесса разделения, возможно, сформировались в процессе эволюции еще до появления речи, люди способны установить, что происходит где-нибудь в другом месте, и могут выражать или поддерживать мнение о том, кого нужно изгнать из общества, а кто к нему принадлежит.

Что бы ни вызвало окончательный раскол сообщества в Гомбе, кажется определенным одно: лишение «права» принадлежности к шимпанзе не могло произойти в результате индивидуальной договоренности каждого животного со всеми остальными об изменении взаимоотношений. Вероятно, к моменту разделения эти человекообразные обезьяны были готовы внезапно пересмотреть свое отношение к другим шимпанзе из другой группировки. И вот, пожалуйста! Бывшие компаньоны стали чужаками в результате единого переноса идентичности, и родилось сообщество. Для агрессивных животных, таких как шимпанзе и волки, подобный сдвиг границы, отделяющей тех, кто находится в сообществе, от тех, кто находится вне его, превращает прежние взаимоотношения в ничего не значащие. Когда-то любимый Голиаф в одно мгновение превратился в нечто чужеродное и даже опасное.

Конечно, у шимпанзе, волков и большинства других млекопитающих нет маркеров, с которыми они связывают свою идентичность. Наш вид эволюционировал таким образом (если верить этой исходной гипотезе), чтобы связать этот массовый перенос идентичности с уникальными характеристиками, которые члены группы начинают ассоциировать со своей фракцией. В результате такого изменения точки зрения создаются «линии напряжения», вдоль которых происходят столкновения между