Тысяча душ - Алексей Писемский

В глухом переулке, перед маленьким деревянным домиком, Калинович крикнул: "Стой!" и, сам отворив себе дверцы, проворно юркнул в калитку. На дворе ему пришлось идти по деревянным мосткам, которые прыгали под ногами, как фортепьянные клавиши. В маленьких сеничках он запнулся за кадку, стукнулся потом головой о верхний косяк двери и очутился в темной передней, где, сбросив торопливо на пол свою двухтысячную шубу, вошел в серенькое зальцо. Сильный запах турецкого табаку и сухих трав, заткнутых за божницей, обдал его - и боже! - сколь знакомая картина предстала его взору: с беспорядочно причесанной головой, с следами еще румян на лице, в широкой блузе, полузастегнутой на груди, сидела Настенька в креслах. На ломберном столе с прожженным сукном стоял самовар, и чай разливал в полунаклоненном положении капитан, в том же как будто неизносимом вицмундире с светлыми пуговицами; та же, кажется, его коротенькая пенковая трубка стояла между чашками и только вместо умершей Дианки сидел в углу комнаты на задних лапах огромный кобель, Трезор, родной сын ее и как две капли воды похожий на нее. К дополнению этой дорогой и ни с чем не сравнимой для Калиновича сцены у косяка стоял с подносом в руках Михеич, нарочно отказавшийся суфлировать в последней пьесе и теперь даже снявший сапоги и надевший туфли из "Калифа Багдадского", чтобы не так хлопать и ловче подавать чай.

- Приехал! - встретила, привставая, Настенька своего гостя.

- Приехал! - повторил он с каким-то сияющим лицом.

- Честь имею рекомендовать вам знакомого капитана, - продолжала Настенька.

- Да, здравствуйте! - говорил вице-губернатор, протягивая капитану руку, но в самом деле готовый броситься ему на шею.

- Здравствуйте, - отвечал тот радушно, но все-таки церемонно.

- Ну, садись! - говорила Настенька, силясь своей рукой достать и подвинуть Калиновичу стул; но Михеич предупредил ее: с ловкостью театрального лакея он подставил самое покойное кресло и с такой же ловкостью отошел и стал на свое место.

Калинович сел и, уставив глаза на Настеньку, ничего не мог говорить.

- Угодно вашему превосходительству чаю? - спросила она шутя.

- Хорошо, - отвечал Калинович.

Дальше они опять замолчали, решительно не находя, что им говорить, и только смотрели друг другу в глаза. Капитан между тем начал аккуратно разливать чай, а Михеич вытянул поднос для принятия чашек.

- Однако ваше превосходительство изволили порядочно постареть! заговорила наконец Настенька, продолжая с нежностью смотреть на Калиновича. Тот провел рукою по коротким и поседевшим волосам своим.

- И вы не помолодели! - проговорил он.

- Еще бы! Но только не в чувствах, - отвечала Настенька с шутливой кокетливостью.

- А может быть, и я тоже, - возразил Калинович с улыбкой.

Лицо Настеньки вдруг приняло серьезное выражение.

- Слышала, мой друг... все мне рассказывали, как ты здесь служишь, держишь себя, и я тебе говорю откровенно, что начала после этого еще больше тебя уважать, - проговорила она со вздохом.

Калинович потупился и поспешил обратиться к капитану, который разлил чай и сел около него.

- И с вами, капитан, еще бог привел увидеться!

- Да-с, - отвечал тот и, конечно, далее не поддержал разговора.

- Но, скажите мне, давно ли вы и каким образом попали на театр? спросил Калинович Настеньку.

- История эта длинная, - отвечала она, - впрочем, тут все свои: значит, можно говорить свободно. Дядя уж теперь не рассердится - так, дядя?

Капитан потупил глаза.

- И ты, Михеич, никому не болтай - слышишь? - обратилась она, погрозя рукой суфлеру.

- Понимаю, матушка Настасья Петровна, и только теперь, глядевши на вас, всем сердцем моим восхищаюсь! - возразил тот и с умилением склонил голову набок.

- Ну-с, так вот как! - продолжала Настенька. - После той прекрасной минуты, когда вам угодно было убежать от меня и потом так великодушно расплатиться со мной деньгами, которые мне ужасно хотелось вместе с каким-нибудь медным шандалом бросить тебе в лицо... и, конечно, не будь тогда около меня Белавина, я не знаю, что бы со мной было...

Калинович слегка улыбнулся.

- Белавина? - повторил он.

- Да... Что ж вы с таким ударением сказали это? - подхватила Настенька.

- Vous etiez en liaison avec lui?* - спросил Калинович нарочно по-французски, чтобы капитан и Михеич не поняли его.

______________

* Вы были близки с ним? (франц.).

Настенька покраснела.

- Ты почему это знаешь? - спросила она, бросая несколько лукавый взгляд.

Надобно сказать, что вообще тон и манеры актрисы заметно обнаруживались в моей героине; но Калиновича это еще более восхищало.

- Я все знаю, что вы делали в Петербурге, - отвечал он.

Настенька улыбнулась.

- Послушай, - начала она, - если когда-нибудь тебя женщина уверяла или станет уверять, что вот она любила там мужа или любовника, что ли... он потом умер или изменил ей, а она все-таки продолжала любить его до гроба, поверь ты мне, что она или ничего еще в жизни не испытала, или лжет. Все мы имеем не ту способность, что вот любить именно одно существо, а просто способны любить или нет. У одной это чувство больше развито, у другой меньше, а у третьей и ничего нет... Как я глубоко и сильно была привязана к тебе, в этом я кидаю перчатку всем в мире женщинам! - воскликнула Настенька.

Калинович поцеловал у ней при этом руку.

- Но в то же время, - продолжала она, - когда была брошена тобой и когда около меня остался другой человек, который, казалось, принимает во мне такое участие, что дай бог отцу с матерью... я видела это и невольно привязалась к нему.

- И... - добавил Калинович.

- Что и?.. В том-то и дело, что не и! - возразила Настенька. Послушайте, дядя, подите похлопочите об ужине... Как бы кстати была теперь Палагея Евграфовна! Как бы она обрадовалась тебе и как бы угостила тебя! обратилась она к Калиновичу.

- А где она? - спросил тот.

Настенька вздохнула.

- Она умерла, друг мой; году после отца не жила. Вот любила так любила, не по-нашему с тобой, а потому именно, что была очень простая и непосредственная натура... Вина тоже, дядя, дайте нам: я хочу, чтоб Жак у меня сегодня пил... Помнишь, как пили мы с тобой, когда ты сделался литератором? Какие были счастливые минуты!.. Впрочем, зачем я это говорю? И теперь хорошо! Ступайте, дядя.

Капитан, мигнув Михеичу, ушел с ним.

Калинович сейчас же воспользовался их отсутствием: он привлек к себе Настеньку, обнял ее и поцеловал.

- Ну-с? - проговорил он, сажая ее к себе на колени.

- Ну-с? - отвечала Настенька. - Ты говоришь и... но ошибаешься; связи у меня с ним не было... Что вы изволите так насмешливо улыбаться? Вы думаете, что я скрытничаю?

- Есть немножко, - возразил с улыбкою Калинович.

Настенька отрицательно покачала головой.

- Давно уж, друг мой, - начала она с грустной улыбкой, - прошло для меня время хранить и беречь свое имя, и чтоб тебе доказать это, скажу прямо, что меня удержало от близкой интриги с ним не pruderie* моя, а он сам того не хотел. Довольны ли вы этим признанием?

______________

* стыдливость (франц.).

Калинович опять улыбнулся и проговорил:

- Глуп же он!

- Нет, он умней нас с тобой. Он очень хорошо рассчитал, что стать в эти отношения с женщиной, значит прямо взять на себя нравственную и денежную ответственность.

- Ты думаешь?

- Конечно, потому что это один из тех милых петербургских холостяков, которые на подобные вещи не рискуют, и потому он мелкий, по-моему, человек! - заключила Настенька с одушевлением.

- О-о! Чувство оскорбленной любви говорит вашими устами, моя милая! воскликнул Калинович.

- Нет, мой друг, - возразила она, - это не оскорбленная любовь, а скорей досада разочарования, которое тем тяжеле, что пришло совершенно неожиданно и негаданно... Ты сам очень хорошо знаешь, на каких этот человек всегда умел себя держать заманчивых ходулях, которые я только после поняла и оценила. Ты, например, можешь взбеситься, показаться сухим, черствым человеком, а Белавин в ноте никогда не ошибется: он всегда как-то возвышен, симпатичен и благороден. Очень естественно, что стал мне казаться каким-то идеалом мужчины, но потом, от первого же серьезного вопроса, который задала нам жизнь, вся эта фольга и мишура сразу облетела, так что смешно и грустно теперь становится, как вспомнишь, что было.

- Что ж такое? - спросил Калинович.

Настенька пожала плечами.

- Было, - продолжала она, - что я в самом деле полюбила его, привыкла, наконец, к нему и вижу в то же время, что нравилась ему, потому что, как хочешь, он целые дни просиживает у меня, предупреждает малейшие мои желания, читает мне, толкует - а между тем деньжонки мои начинают подходить все. Я, знаешь, по своей провинциальной наивности думаю: что ж тут скрываться? Очень просто и прямо говорю ему однажды: "Послушайте, говорю, Белавин, у меня нет денег; мне жить нечем; пожалуйста, сыщите мне какое-нибудь место". Он как-то особенно торопливо поддержал меня в этой мысли, и на другой же, кажется, день получаю от него письмо, что место есть для меня у одной его родственницы, старой графини, быть компаньонкой... Однако пусти меня... дядя сейчас придет.