Прутский Декамерон - Алекс Савчук

– Стаук, – смеясь, спросила Вера, – а что это за пирожное, там, в меню?

Саша дотягивается и достает со шкафчика книжечку.

– Трубочка с сюрпризом, – читают они вместе, уткнувшись головами в меню, – «Пососи меня немножко, буду твердой, как картошка».

– Ха-ха-ха!

– Верочка, милая, – обратился я к девушке, – что-то пить хочется. Сходи-ка, «пупсик», на балкон, там должна быть минералка в маленьком холодильнике, ну, быстренько.

– А волшебное слово? Забыл? – игриво спрашивает Вера, вставая со стула.

– Бегом, е… твою мать, – с удовольствием выполняю я ее просьбу, после чего девушка смеясь уходит. Кондрат тем временем что-то объясняет Людмиле, наклонившись к самому ее уху, у нее в эту минуту расстроенное, даже несчастное лицо – наверное, он предлагает ей на выбор один из вариантов: или, отказавшись от него, остаться со Стауком, или пойти домой, – третьего не дано.

Стаук, допив кофе, встает и вместе с Верой отправляется в коридор, минутой позже мы слышим, как за кем-то из них закрывается наружняя дверь; в это время Кондрат уводит в комнаты Людмилу, но тут же возвращается и уводит ничего не понимающую Тому, на ходу вынимая из ее руки зажженную сигарету; проводив их взглядом, я подаю Марине руку, – нам тоже пора. Девушка оглядывается растерянно по сторонам: куда все вдруг подевались?

Мы входим вместе в комнату, Маринка еще держит марку, но теперь это ей удается с трудом. Она останавливается посреди комнаты, я запираю дверь на защелку, и тут девушка спрашивает меня:

– Савва, скажи, а Стаук – твой друг?

– Ну… так… я бы сказал, хороший знакомый, – осторожно отвечаю я. – Он ведь совсем недавно из армии вернулся, а до этого я его толком не знал, только в спортзале изредка встречались.

– Я слышала, он такой, ну… каждый день с новой девушкой гуляет, это правда?

– Это ты к чему? – спрашиваю я, усмехнувшись. – Просто юноша в армии соскучился по женскому полу и теперь наверстывает упущенное.

– Понимаешь, я попала в вашу компанию как-то по-глупому… за компанию. (Невольно у нее получился эдакий каламбур).

– Что-то я не заметил, чтобы другие девушки этим фактом особенно обеспокоились, – сказал я несколько грубовато, – а твоя проблема в чем?

– Другие, может быть и жаждут этого, но я… – она подняла на меня глаза.

– Зачем же противопоставлять себя коллективу, – перебил я ее. – Ты, скажем прямо, интересная, я бы даже сказал красивая женщина. А красивая женщина – это женщина вдвойне со всеми вытекающими отсюда… Короче, Мариша, успокойся, расслабься и перестань грустить.

– Не знаю, я не могу, я… у меня плохое предчувствие… – пролепетала Марина и посмотрела на меня при этом как-то странно, словно собираясь заплакать, но я в сказанные ею слова старался не вникать – цель была близка, и она меня своими женскими хитростями с толку не собьет. «Может она и б…, но ведет себя словно целомудренная овечка», – мелькнула у меня слабая мысль.

– Ну, киска, ты вообще… предчувствие у нее, видите ли, – говорю я, решительно отгоняя от себя панические мысли и подавая Марине руку. – Не терзай меня, а то я, ой-ой-ой, очень чувствительный – сейчас расплачусь. Пойдем-ка лучше в постельку, забудем все тревоги и печали, будь хорошей девочкой.

– А может, я плохая девочка? – беспомощно пожимает она плечами.

– Что ж, – вздохнул я. – Тогда тем более. Признаюсь тебе по секрету: мне всегда нравились именно плохие девочки.

– Я бы пошла лучше домой, Савва, – говорит она, скрещивая руки на груди и опуская голову, и опять меня не оставляет ощущение что что-то в ее поведении неестественно! Или же она просто хорошая актриса – такие нам тоже изредка попадаются, – ноют перед тем как нырнуть в постельку, буквально сопли жуют, а потом, оказавшись распятыми под одеялом, такое вытворяют!..

– К сожалению, у тебя нет такой возможности, – говорю я, раздражаясь на себя и на весь наш бестолковый разговор. – Считай что я плохой – эдакий Карабас-Барабас – и закончим на этом. А теперь – в постельку!

– А можно мне сходить в туалет? – спрашивает она.

– Конечно, Маринка, здесь все к твоим услугам, – я в нетерпении скрипнул зубами.

– И ты тоже? – спросила она дрогнувшим голосом.

Я ответил афоризмом, который был начертан на дверях нашей комнаты:

– Мы для вашей радости готовы на всякие гадости.

Проводив девушку до туалета, я старался не смотреть на надпись, сделанную на его двери: «Тут для секса нету места».

Это еще что? – подумал я, усмехнувшись. – Перед ней сейчас, над стульчаком, еще более интересная надпись:

«Сняв трусы, не суетись, тут бывало много пись».

Прошло, наверное, минут десять и я уже стал немного беспокоиться за свою пассию, когда Маринка, наконец, вышла, и, опустив голову, глядя исподлобья, обратилась ко мне:

– Слушай, Савва, это звучит, наверное, смешно, но ты бы не мог отпустить меня домой? Ну, ты же добрый, Савва.

– Это было бы, наверное, самой большой глупостью в моей жизни, – ответил я. – У меня что, разве на лбу написано «Я – добрый идиот»?

Она промолчала и стояла, покусывая губы, а я, взяв ее за руку, опять завел в комнату и сказал строго:

– Распрягайся. И – марш в койку! Или ты предпочтешь, – добавил я, подходя ближе, и видя, что она даже не собирается раздеваться, – чтобы я все эти вещи порвал на тебе?

Марина, глядя прямо мне в глаза, заявила:

– Ты не можешь так поступить, Савва.

– Еще как могу, – ответил я, в упор глядя на нее и зная, что лишь очень немногие могут выдержать этот взгляд. А уж эту надменную красотку я тем более обломаю. Я намеренно с неприкрытым цинизмом оглядел ее, зная что девушке некуда деваться, и она, очевидно осознав всю бесполезность сопротивления, стала медленно раздеваться, и прежде всего сняв свой свитерок, попросила:

– Выключи свет, пожалуйста.

– Нет, – оборвал ее я.

Я шагнул к ней, защелка лифчика, подвернувшаяся мне под руку, легко расстегнулась, а может, лопнула, лифчик упал, и руки мои скользнули к джинсам, их мы тоже умеем снимать – рывком вниз, наступил на штанину ногой, девушку приподнял и все; а вот трусики на ней оказались плотные, хлопчатобумажные, и она мне не давала их снять, отчаянно вцепившись в них руками, словно они были последним бастионом на защите ее крепости. Я взялся за них, прохладные гладкие бедра под моими ладонями завибрировали, пробуждая желание, трусики лопнули у меня в руках и опали лохмотьями.

Теперь девушка была полностью обнажена и вся дрожала. Одним движением освободившись от брюк, я обхватил ее округлые, упругие ягодицы и прижал к себе. Она стала ныть, слезы слышались в ее голосе, она просила подождать, не сейчас, потом, может быть завтра, она боится… но я уже ничего не слышал, и, не отпуская ее из рук – голенькую, беззащитную – толкнул в постель.