Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер

– О-о, я думаю, они сделают кое-что получше, чем просто «поговорят».

– Ну и кто же это был? – спросила я. – Где они нашли список?

– В его шкафчике. И вот что забавно. Парень, про которого ни за что такое не подумаешь. Супериспашка.

– Кев, – резко сказал ты, – я ведь предупреждал, чтобы ты не использовал подобные слова.

– Извините. Я хотел сказать, синьор Эспиноза. Кажется, его просто разрывает от этнической враждебности и подспудного негодования от лица представителей латиноамериканских народов.

– Погоди-ка, – сказала я. – Это он выиграл какой-то большой школьный приз в прошлом году?

– Не могу сказать, что помню, – ответил Кевин небрежно. – Но отстранение от занятий здорово подпортит его анкету. Разве не обидно? Боже, а ты думаешь, что знаешь людей.

– Если все знали, что будет обыск, – спросила я, – то почему этот Эспиноза не убрал заранее свой список с уликами из шкафчика?

– Не знаю, – ответил Кевин. – Любитель, наверное.

Я постучала пальцами по журнальному столику.

– А эти шкафчики… Те, которые были в мое время, имели в верхней части щель. Для вентиляции. В ваших такие есть?

– Конечно, – ответил он, – выходя из комнаты. – Чтобы картошка фри лучше хранилась.

Потенциального отличника отстранили от занятий; Грир Уланову вынудили обмочиться. Наказывали поэтов, вспыльчивых спортсменов, странно одетых учеников. Подозреваемым стал любой ученик, имеющий что-то, что могло наложить на него отпечаток «изгоя» – вызывающую кличку, буйное воображение или не особо роскошное социальное портфолио. Насколько я могла судить, это была Война с Чудиками.

Но я симпатизировала чудикам и относила себя к ним. Когда я сама была подростком, у меня были крупные и резкие армянские черты лица, поэтому я не считалась красивой. У меня было странное имя. Мой брат являлся тихим, мрачным никем и в качестве предшественника не заработал мне никаких социальных очков. У меня была мать-затворница, которая никогда никуда меня не отвозила и не участвовала в школьных делах, хотя ее настойчивость в придумывании отговорок была довольно милой. И я была мечтательницей, которая без конца фантазировала о побеге – не только из Расина, но и из Соединенных Штатов вообще. Мечтатели не проявляют осторожности. Будь я ученицей в Старшей школе Гладстон, я бы наверняка написала на школьном английском какую-нибудь фантазию о том, как положу конец страданиям своей несчастной семьи, отправив на тот свет саркофаг по адресу 112, Эндерби-авеню; или же мрачные детали, в которых я рассказала бы о геноциде армян в своем реферате по основам гражданственности, посвященном «этническому разнообразию», выдали бы мою нездоровую увлеченность насилием. Или, как вариант, я бы выразила нежелательное сочувствие в адрес бедного Джейкоба Дэвиса, сидевшего рядом со своим ружьем, обхватив голову руками; или я бы бестактно обозвала контрольную по латыни убийственной. Так или иначе я бы схлопотала по шее.

Но вот Кевин. Кевин не был чудны́м. Не так, чтобы это можно было заметить. Он, конечно, выставлял напоказ свою фишку с тесной одеждой, но он не ходил во всем черном, и он не кутался в плащ; «тесная одежда» не значилась в официально распространяемых копиях списка «тревожных сигналов». Учился он на твердые четверки, и это не удивляло никого, кроме меня. Я думала: он умный ребенок, оценки часто завышают – по идее, он мог бы получить пятерку случайно. Но нет; Кевин использовал свой ум для того, чтобы не высовываться. Думаю, в этом он перестарался. Его сочинения были такими скучными, такими безжизненными и монотонными, что граничили с работами ненормального. По идее, кто-то должен был заметить, что эти неровные, глуповатые предложения («Пол Ревир[259] ехал на лошади. Он сказал, что британцы идут. Он сказал: «Британцы идут. Британцы идут».) посылают учителя в задницу. Но по-настоящему он переоценил свою удачливость лишь когда в письменной работе по истории негритянского народа постарался постоянно использовать слова Нигерия, неграмотность и Негрил.

В плане общения Кевин прикрывался достаточным количеством «друзей», чтобы не выглядеть вызывающим тревогу одиночкой. Все они были посредственностями – исключительными посредственностями, если существует такое понятие, или настоящими кретинами вроде Ленни Пью. Они все практиковали минималистический подход к образованию и не попадали в неприятности. Вполне возможно, что они вели целую тайную жизнь за этой серой ширмой тупого послушания, однако единственное, что не служило сигналом тревоги в его старшей школе – это быть подозрительно неинтересной личностью. Идеальная маскировка.

Принимал ли Кевин наркотики? Я никогда не могла сказать наверняка. Ты достаточно помучился, пытаясь придумать, как поднять эту тему: пойти ли по пути добродетели и осудить все фармацевтические препараты как верный путь к безумию и падению на дно общества или же сыграть роль исправившегося беспредельщика и похвастаться длинным списком веществ, которые ты когда-то поглощал как конфеты, пока не узнал на собственном горьком опыте, что от них гниют зубы. (Правда – а она состоит в том, что мы не избавились от домашней аптечки, но оба пробовали разнообразные легкие наркотики, причем не только в шестидесятые, но даже еще за год до его рождения; что употребление этой химии не довело ни тебя, ни меня до сумасшедшего дома или даже до вызова скорой помощи; и что эти веселые карнавальные путешествия по ментальным аттракционам в гораздо большей степени вызывали у нас ностальгию, нежели раскаяние – эта правда была неприемлема.) У каждого способа были свои подводные камни. Первый обрекал на звание закоснелого ворчуна, который понятия не имеет, о чем говорит; второй попахивал лицемерием. Я помню, что в итоге ты спланировал нечто среднее и признался, что ты курил траву; чтобы быть последовательным, ты сказал ему, что это нормально, если он захочет «попробовать», но не попадаться, и пожалуйста, пожалуйста, не говорить никому, что ты относишься к любым наркотикам иначе как с осуждением. А я – я прикусила губу. Лично я считала, что проглотить несколько таблеток экстази было бы самым лучшим, что когда-либо случалось с этим мальчиком.

Что касается секса, то соответствие этого хвастливого «поматросил и бросил» действительности остается открытым вопросом. Если я утверждаю, что из нас двоих я «знаю» Кевина лучше, то я лишь имею в виду, что знаю его как непроницаемого и трудного для понимания человека. Я знаю, что не знаю его. Возможно, что он до сих пор девственник. Я уверена лишь в одном: если у него и был секс, то он был мрачным – коротким, пульсирующим, не снимая рубашки. (Если на то пошло, он мог практиковать содомию с Ленни Пью. Необъяснимым образом я легко могу это себе представить.) Поэтому Кевин даже мог принять во внимание твое строгое предупреждение о том, что, когда он почувствует готовность к сексу, он всегда должен пользоваться презервативом – пускай лишь потому, что скользкий резиновый аксессуар, полный млечной спермы, сделал бы его пустые сексуальные контакты гораздо более восхитительно грязными. Я прихожу к этому выводу из того, что слепота к красоте не обязательно означает слепоту к уродству, а к нему Кевин уже давно проявлял вкус. Могу предположить, что существует столько же тончайших оттенков пошлости, сколько и оттенков великолепия, так что уму, полному гнили, нельзя отказать в некоторой изощренности.

Было еще одно событие в конце девятого года учебы Кевина, по поводу которого я никогда тебя не беспокоила, но я упомяну о нем мимоходом – просто для полноты картины.

Ты наверняка помнишь, что в начале июня компьютеры в «КН» были заражены вирусом. Наши техники отследили его происхождение до электронного письма, которое очень умно было озаглавлено «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: распространяется новый смертельный вирус». Похоже, никого больше не заботили копии материалов на бумаге или тогдашних маленьких дискетах, так что с учетом того, что вирус атаковал также наш резервный диск, результаты были катастрофическими. Файл за фалом отказывал в доступе – либо файл больше не существовал, либо появлялся на экране, но состоял из квадратиков, закорючек и тильд. Четыре разных выпуска были отброшены по времени по меньшей мере на полгода назад, что вынудило множество наших самых преданных магазинов-партнеров, включая сетевые, разместить многочисленные заказы в The Rough Guide и The Lonely Planet, когда «КН» не смогли удовлетворить оживленный летний рынок свежими новинками. (У нас также не прибавилось друзей, поскольку вирус разослал сам себя по всем электронным адресам из клиентского списка.) Мы так до конца и не восстановили клиентуру,