Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сколько их у тебя?
– Двадцать три.
– А их… трудно обнаружить?
Он посмотрел на меня дерзко, с прежним задумчивым видом, но по какой-то прихоти все же решил в порядке эксперимента поговорить со своей матерью.
– Их трудно поймать живыми, – ответил он. – Они убегают, и они кусаются. Нужно уметь с ними обращаться. Знаешь, как врач. Который изучает болезни в лаборатории, но не хочет заболеть сам.
– То есть нужно не давать им заразить твой собственный компьютер.
– Ага. Маус Фергюсон вводит меня в курс дела.
– Раз уж ты их собираешь… Может, ты объяснишь мне, зачем люди их создают? Я не понимаю. Они ничего не добиваются. В чем радость?
– Я не понимаю, – сказал он, – что тебе неясно.
– Я могу понять компьютерный взлом телефонной компании, чтобы получить бесплатные звонки, или кражу зашифрованных номеров кредиток, чтобы накупить вещей в Gap. Но этот вид компьютерных преступлений… От них же никому никакой пользы. В чем смысл?
– В этом и смысл.
– Я все равно не понимаю.
– Вирусы… они вроде как элегантные, понимаешь? Почти… чистые. Знаешь, это что-то типа… благотворительности. Они безличны и бескорыстны.
– Но это почти то же самое, что создать вирус СПИДа.
– Может, кто-то его и создал, – дружески сказал он. – Потому что иначе ты печатаешь на своем компьютере, потом идешь домой, и тут появляется холодильник, и другой компьютер выплевывает твой зарплатный чек, и ты ложишься спать, а потом вводишь еще какое-то дерьмо в свой компьютер… С тем же успехом можно быть мертвым.
– Значит, это… Почти что как… знать, что ты жив. Показать другим людям, что они тебя не контролируют. Доказать, что ты можешь что-то сделать, даже если это приведет к аресту.
– Ага, примерно так, – сказал он, словно оценив мои слова. В его глазах я превзошла сама себя.
– Ясно, – сказала я и протянула ему диск. – Что ж, спасибо за объяснения.
Когда я повернулась, чтобы уйти, он сказал:
– Твой компьютер накрылся, так ведь.
– Да, накрылся, – грустно сказала я. – Полагаю, я это заслужила.
– Знаешь, если есть кто-то, кто тебе не нравится, – предложил он, – и у тебя есть электронный адрес этого человека, просто дай мне знать.
Я рассмеялась.
– Ладно, обязательно так и сделаю. Хотя бывают дни, когда тех, кто мне не нравится, становится многовато.
– Тогда предупреди их, что у тебя везде свои люди.
Так вот что значит сблизиться! Я поразилась и закрыла дверь.
Ева
16 марта 2001 года
Дорогой Франклин,
что ж, сегодня очередной вечер пятницы, в который я собираюсь с духом, чтобы отправиться в Чатем завтра утром. Галогеновые лампочки снова горят неровным светом, дрожат, как и моя стоическая решимость быть бравым солдатом и прожить то, что осталось от моей жизни, во имя некоего долга, о котором не принято говорить. Я сижу уже больше часа, думая о том, что дает мне стимул жить, и в частности – чего именно я хочу от тебя. Думаю, само собой разумеется, что я хочу, чтобы ты вернулся: объем нашей переписки – хотя она лишь односторонняя, верно? – является тому веским доказательством. Но что еще? Хочу ли я, чтобы ты меня простил? И если да, то за что именно?
В конце концов, я чувствовала себя неловко из-за непрошеной волны прощения, которая обрушилась на обломки нашей потерпевшей крушение семьи как следствие того четверга. Вдобавок к письмам, чьи авторы обещали либо вышибить ему мозги, либо выносить его детей, Кевин получил десятки писем, в которых люди предлагали разделить его боль, просили прощения за общество, которому не удалось распознать его духовные страдания, и даровали ему всеобщую моральную амнистию за то, о чем ему еще предстоит пожалеть. Забавляясь, он зачитывал мне при встречах избранные куски.
Несомненно, попытка простить нераскаявшегося представляет собой пародию на это занятие. Я говорю также и о себе. Я тоже получила поток писем (мой электронный и почтовый адрес без моего согласия опубликовали на сайтах partnersnprayer.org и beliefnet.com[263]: похоже, в любой отдельно взятый момент времени тысячи американцев молились о моем спасении); большинство из них взывали к Богу, верить в которого я была расположена меньше чем когда-либо, и одновременно всецело оправдывали мои недостатки в роли матери. Могу лишь предположить, что эти желавшие мне добра люди были тронуты моим трудным положением. И все же меня беспокоило то, что почти все это спасение мне желали даровать незнакомые люди, и оттого оно казалось дешевым, а просвечивающее сквозь строки самодовольство выдавало тот факт, что бросающееся в глаза милосердие стало религиозной версией обладания роскошным автомобилем. В противоположность этому стойкая неспособность моего брата Джайлса простить нас за нежелательное внимание, которое наш заблудший сын навлек на его семью, – это недовольство, которое очень ценно для меня, пусть лишь за его честность. Так что я испытывала поползновения оставлять на конвертах пометку «Вернуть отправителю», как на рекламных рассылках карманных удочек и японских ножей, которые я не заказывала. В первые месяцы, когда я еще задыхалась от горя, я больше склонялась к бодрящему открытому пространству парии, чем к замкнутым удушливым пределам христианской благотворительности. Гневные письма, которые я получала, алели от грубой физической мстительности, в то время как добрые соболезнования были в пастельных тонах и нежны, словно фабричное детское питание. Прочтя несколько страниц от милосердных авторов, я чувствовала себя так, словно только что выползла из бака с тыквенным пюре. Мне хотелось встряхнуть этих людей и закричать: Простить нас?! Да вы хоть понимаете, что он сделал?!
Но вспоминая об этом сейчас, я думаю, что, возможно, больше всего мне действовало на нервы то, что это грандиозное отпущение грехов, которое недавно вошло в моду, отмерялось так избирательно. Слабохарактерных людей обычного толка – фанатиков, сексистов и фетишистов – оно не касается. Убийца К.К. собирает урожай из целых пачек писем от жалеющих его друзей по переписке; а запутавшаяся преподавательница актерского мастерства, которая слишком сильно хотела нравиться, занесена в черный список до конца своих дней. Из чего ты можешь верно заключить, что меня беспокоят причуды не столько всеамериканского сочувствия, сколько именно твоего. Ты в лепешку готов был расшибиться, чтобы проявить понимание в отношении убийц типа Люка Вудхэма из Перла или малышей Митчелла и Эндрю из Джонсборо. Так почему же у тебя не осталось сочувствия для Вики Пагорски?
Первое полугодие девятого класса Кевина в 1998 году прошло под знаком этого скандала. Слухи ходили на протяжении нескольких недель, но мы были не в курсе и впервые узнали об этом, лишь когда администрация школы разослала письмо родителям всех учеников, занимавшихся актерским мастерством у мисс Пагорски. Меня удивило, что Кевин выбрал этот курс. В те дни он старался не попадать в центр внимания, опасаясь, что чье-то пристальное наблюдение уничтожит его маскировку под Обычного Мальчика. С другой стороны, его комната наводила на мысль о том, что он может быть кем угодно, так что наш сын вполне мог интересоваться актерским мастерством долгие годы.
– Франклин, ты должен на это взглянуть, – сказала я как-то вечером в ноябре, когда ты ворчал над выпуском «Таймс», что Клинтон – «лживый мешок с дерьмом». Я протянула тебе письмо. – Я не знаю, как это понимать.
Когда ты надел очки для чтения, у меня случился один из этих вызывающих дрожь моментов обновления, когда я вдруг осознала, что ты больше не блондин – твои волосы решительно поседели.
– Похоже, – постановил ты, – что эта леди любит молодое мяско.
– Ну, в письме это подразумевается, – сказала я. – Но если кто-то выдвинул против нее такое обвинение, то данное письмо ее не защищает. «Если ваш сын или дочь сообщали о чем-либо необычном или неуместном… Пожалуйста, поговорите с вашим ребенком…» Да они просто пытаются раскопать еще какую-нибудь грязь!
– Они обязаны себя обезопасить. КЕВ! Зайди-ка в гостиную на минутку!
Кевин лениво прошел через
