Нам нужно поговорить о Кевине - Лайонел Шрайвер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может быть, именно это и вызывает его гнев.
– Почему достаток должен его злить?
– Может, он злится потому, что лучше не бывает. Ваш большой дом. Его хорошая школа. Мне кажется, детям сейчас в каком-то смысле очень трудно. Само процветание страны превратилось в бремя, в тупик. Все отлично работает, правда? По крайней мере, если вы – белый представитель среднего класса. Так что молодым людям, должно быть, часто кажется, что они не нужны. В каком-то смысле это выглядит так, будто делать больше нечего.
– Кроме как все это раскурочить.
– Да. И те же циклы можно увидеть в истории. Это касается не только детей.
– Знаете, я пыталась рассказывать своим детям о тяготах жизни в таких странах, как Бангладеш или Сьерра-Леоне. Но это не их тяготы, и я ведь не могу ежедневно помещать их в трудные и неприятные ситуации только для того, чтобы они ценили чудо комфортной жизни.
– Вы сказали, что ваш муж обожает Кевина. А вы сами как с ним ладите?
Я сложила руки на груди.
– Он подросток.
Она проявила мудрость и оставила эту тему.
– Ваш сын – вовсе не безнадежный случай. Именно это мне больше всего хотелось вам сказать. У него отлично работает голова. Некоторые из его письменных работ… Вы читали ту, что посвящена спортивным внедорожникам? Она достойна пера Свифта. А еще я заметила, что он задает трудные вопросы, просто чтобы меня подловить – чтобы унизить меня перед классом. На самом деле он заранее знает ответ. Так что я ему подыгрываю. Я вызываю его отвечать, а он спрашивает, что означает слово логомахия[264]. Я с радостью признаю, что я этого не знаю, и бинго: он выучил новое слово, потому что ему пришлось найти его в словаре, чтобы задать свой вопрос. Это игра, которую мы ведем. Он отвергает обучение по установленным канонам. Но если подобраться к нему через потайную дверь, то становится ясно, что в вашем юноше есть искра.
– Как правило, когда я стучу в эту дверь, она заперта, – с завистью сказала я.
– Пожалуйста, не отчаивайтесь. Я полагаю, что с вами, так же, как и в школе, он ведет себя неприступно и саркастично. Как вы сказали, он – подросток. Но он также с огромной скоростью впитывает информацию, пусть даже лишь потому, что полон решимости не позволить никому себя превзойти.
Я взглянула на часы и поняла, что засиделась.
– Все эти массовые убийства в школах, – сказала я небрежно, беря сумку, – вы боитесь, что нечто подобное может случиться и здесь?
– Конечно, это может случиться и здесь. В достаточно большой группе людей разного возраста у кого-нибудь непременно может поехать крыша. Но честно говоря, то, что я сообщаю администрации о стихах с элементами жестокости, только злит моих учеников. Даже делает их еще злее. Поэтому многие дети воспринимают эту цензуру, эти обыски в шкафчиках…
– Вопиюще незаконными, – отметила я.
– …вопиюще незаконными, – кивнула она. – Многие из них принимают подобное с овечьей покорностью. Им говорят, что это делается «для того, чтобы их защитить», и по большей части они на это… покупаются. Когда я была в их возрасте, мы бы устраивали сидячие забастовки и марши с плакатами… – Она снова замолчала. – Я считаю, что им полезно изливать свою враждебность на бумаге. Это безвредно, и это работает как предохранительный клапан. Но так думает меньшинство. По крайней мере эти ужасные случаи все еще очень редки. Я бы не стала терять из-за них сон.
– И вот еще что… – я встала. – Эти слухи о Вики Пагорски. Думаете, в них что-то есть?
Взгляд мисс Рокко помрачнел.
– Не думаю, что данный факт был установлен.
– Я хочу сказать, если говорить неофициально. Можно ли им верить. Вы ведь с ней знакомы?
– Вики – моя подруга, так что я не могу говорить беспристрастно… – Она снова уперла кончик карандаша в подбородок. – Для нее это очень трудный период.
Больше она ничего не сказала и проводила меня до двери.
– Я хочу, чтобы вы передали Кевину послание от меня, – с улыбкой сказала она. – Скажите ему, что я его разгадала.
Я частенько питала то же убеждение, но я никогда не утверждала этого таким жизнерадостным голосом.
Не желая доводить дело до суда, члены школьного совета устроили закрытое дисциплинарное слушание в старшей школе, на которое были приглашены только родители четверых учеников Вики Пагорски. В попытке придать данному слушанию вид заурядного события, его провели в обычном кабинете для занятий. И все равно в комнате все словно кипело от осознания важности момента, и три других матери нарядились по такому случаю. (Я осознала, что мои предположения касательно родителей Ленни Пью, с которыми мы не были знакомы, основывались, как это ни ужасно, на классовых предрассудках. Это произошло, когда я обнаружила себя безуспешно высматривающей толстых голодранцев в одежде из полиэстера кричащих цветов. Позже я разглядела, что он – по виду банкир, в костюме в тонкую белую полоску, а она – сногсшибательная рыжеволосая женщина с умным лицом, в сдержанной одежде, явно дизайнерской, так как на ней не было видно пуговиц. Словом, у каждого из нас имелся свой крест.) Члены школьного совета и упитанный директор, Дональд Бивонс, заняли ряд складных стульев у стены, и у всех у них на лицах была написана хмурая добродетельность; мы, родители, торчали за партами, что заставляло нас чувствовать себя малолетними детьми. Еще четыре складных стула были расставлены сбоку от учительского стола, и там сидели два нервничающих мальчика, которых я не знала, а также Кевин и Ленни Пью, который то и дело наклонялся к Кевину и что-то шептал, прикрыв рот рукой. По другую сторону стола сидела, как я могла предположить, Вики Пагорски.
Вот и верь после этого подростковому умению описывать внешность. Никакой каргой она не была; сомневаюсь, что ей было хотя бы тридцать. Я бы никогда не описала ее грудь как большую или ее зад как широкий; у нее была приятная крепкая фигура женщины, которая ест злаковые хлопья на завтрак. Привлекательная? Трудно сказать. Этот курносый нос и веснушки придавали ей потерянный, девичий, невинный вид, который нравится некоторым мужчинам. Тусклый серо-коричневый костюм был, без сомнения, надет по сегодняшнему случаю: ее подруга Дана Рокко наверняка отсоветовала ей надевать облегающие джинсы и рубашку с глубоким вырезом. Очень жаль, что она ничего не сделала с волосами, густыми и кудрявыми: они торчали во все стороны и наводили на мысли о рассеянном и утомленном душевном состоянии. Очки тоже были выбраны неудачно: крупная круглая оправа делала ее пучеглазой, вызывая впечатление немого шока. Лежавшие на коленях руки подергивались, колени были плотно сомкнуты под прямой шерстяной юбкой, и она чем-то напомнила мне «назовем ее Элис» на балу восьмиклассников сразу после того, как Кевин прошептал ей то, что я не хотела знать.
Когда председатель школьного совета Алан Стрикленд призвал нашу маленькую группу к порядку, в комнате уже стояла неприятная тишина. Стрикленд сказал, что они надеются тем или иным образом прояснить предъявленные обвинения, не доводя дело до суда. Он говорил о том, как серьезно совет относится к подобным вещам, и долго нес всякий вздор об учительстве и доверии. Он подчеркнул, что не хочет, чтобы сказанное нами в этот вечер выходило за пределы данной комнаты, пока совет не решит, какие предпринять действия, и предпринимать ли их вообще; стенографистка делала записи только для внутреннего пользования. Противореча риторике неформальной болтовни, он объяснил, что мисс Пагорски отказалась от присутствия своего адвоката. А потом он попросил Кевина сесть на стул перед учительским столом и просто рассказать нам своими словами о том, что произошло в один октябрьский день в кабинете мисс Пагорски.
Кевин тоже признавал важность одежды в такой момент и в кои то веки был одет в обычные широкие брюки и рубашку нормального размера. По команде он, шаркая, дошел до стула и принял ту же скрюченную позу с отведенным
