Зима в горах - Джон Уэйн

— Великодушие здесь ни при чем, я делаю это ради самого себя и не вижу причин это скрывать. Тем не менее факт остается фактом: я могу сделать Дженни счастливой, а вы нет.

— Я в этом не уверен.

— Возможно, но она уверена, а только это и важно.

— Скажите мне, Фэрнивалл, — произнес Джеральд Туайфорд таким тоном, каким говорят, выступая по телевидению, и, наклонившись к Роджеру, впился в него взглядом: — Вы считаете себя вправе гордиться делом ваших рук?

— При чем тут гордость? Просто одни люди подходят друг другу, а другие нет.

— И вы присваиваете себе право решать, подхожу ли я Дженни?

— Насколько я могу судить, ни вы, ни она не были счастливы в вашем союзе.

Туайфорд сказал, тяжело дыша:

— Ваше лицемерие омерзительно, Фэрнивалл. Почему просто не признаться, что вы встретили Дженни, решили, что было бы неплохо жениться на ней, а на все остальное вам было глубоко наплевать.

— Пусть так, — сказал Роджер. — Я встретил Дженни, решил, что было бы неплохо жениться на ней, а на все остальное мне глубоко наплевать. Ну, и что дальше?

Но тут появилась Райаннон, и Туайфорд вопрошающе повернулся к ней.

— Прежде всего я поднимусь и поговорю с женой, — бросил он Роджеру.

— Она сказала, что спустится вниз через несколько минут, если вы можете обождать, — бесстрастно сообщила Райаннон.

— Вам придется удовольствоваться этим, Туайфорд, — сказал Роджер.

Маска олимпийского спокойствия на лице Туайфорда явно начинала сползать на сторону.

— Перестаньте поучать меня. Я поднимусь наверх и разыщу мою жену и моих детей. Я буду стучаться в каждую дверь в этом чертовом отеле, пока не найду их. — Голос его уже звучал громко и пронзительно.

— Если вы это сделаете, вас вышвырнут вон.

— Вот как? Кто же это меня вышвырнет?

— Если других охотников не найдется, тогда я, — небрежно сказал Роджер.

— Если вы притронетесь ко мне хоть пальцем, я позвоню в полицию.

— Ну, тогда полицейский и выбросит вас из отеля. Вам известны ваши юридические права. Поскольку ваша жена покинула супружеский кров, вы имеете право требовать развода, и суд в положенное время расторгнет ваш брак. Вас при этом не лишат права участвовать в воспитании детей. Но свобода ваших действий этим и ограничивается. Покинув вас, Дженни поставила себя в невыгодное положение, но тем не менее она как личность сохраняет по закону все свои права, и одно из них — быть защищенной от ваших посягательств, если они ей докучают.

— Она не имеет права похищать у меня детей, — непреклонно заявил Туайфорд.

— В каком это законе написано, — сказал Роджер, — что мать, которая заботится о своих детях, кормит их и одевает, всячески о них печется и даже каждый день возит их все в ту же, привычную для них школу, может быть приравнена к похитителям детей? И вот еще что: если вы вздумаете являться туда, нарушать покой детей и делать их пребывание в школе невозможным, Дженни сумеет добиться судебного предписания, чтобы вас обуздать.

Взгляд Туайфорда перебегал с Роджера на Райаннон и обратно. Его решимость, казалось, была на этот раз поколеблена.

— Но по крайней мере, — сказал он наконец, — когда моя жена спустится вниз, проявите хотя бы минимальный такт и оставьте нас вдвоем. Я не хочу разговаривать с нею в вашем присутствии.

— Я был бы рад оказать вам эту любезность, но не могу. Все, что вы будете говорить Дженни, касается меня. Если вы хотите разговаривать с нею с глазу на глаз, значит, вы намерены играть на ее чувствах и волновать ее. Я должен быть рядом, чтобы этого не допустить.

— А, сбросьте вы свои рыцарские доспехи, Фэрнивалл! С тех пор как вы появились здесь, вы только и делаете, что разыгрываете из себя мессию. У вас комплекс.

— Неплохо сказано, — заметил Роджер.

— Вы не только соблазнили чужую жену, нарушив вполне благополучный брак, — и не воображайте, что это вам сойдет с рук, — вы еще развили эту нелепую псевдодеятельность среди местных шоферов. Все это сплошное втирание очков и надувательство. Фальшивка. Всю зиму вы валяли тут дурака и так ничего и не добились.

— Кое-чего мы добились. Человек, который терроризировал всех местных владельцев автобусов, сложил оружие и никого больше терроризировать не может.

Туайфорд улыбнулся, к нему уже вернулась его обычная самоуверенность.

— Ах, какая наивность! Как может человек дожить до таких зрелых лет и быть столь умопомрачительно недальновидным?

— Очень даже просто. Надо только ходить по земле и не забивать голову коммерческими махинациями.

— Отдаете ли вы себе отчет в том, — вкрадчиво проговорил Туайфорд, — что в результате всех этих ваших грандиозных усилий мелкие владельцы автобусов получили всего лишь передышку на… ну, скажем, на полтора, от силы на два года? После чего их проглотит более крупный зверь, чем тот, который сейчас за ними охотился.

— Иначе говоря, государственная монополия, если я вас правильно понял, — сказал Роджер. — Да, как ни удивительно, я не такой идиот, чтобы этого не понимать. Я знаю, что транспорт здесь будет национализирован.

— И тем не менее вы считаете, что не зря откалывали все эти антраша, тратили время и целую зиму делали себя посмешищем в глазах всех? И чего вы добились? Только того, что эти автобусы отойдут непосредственно к государству, а не к крупной частной фирме сначала и к государству потом?

— Знаете, плотва, — сказал Роджер, — может предпочесть, чтоб ее поймали в сеть и отправили в аквариум, вместо того чтобы быть проглоченной щукой, которую через пять минут тоже поймают в сеть и отправят в тот же аквариум.

— Какое образное мышление! — фыркнул Туайфорд.

— Я люблю мыслить образами. Они открывают мне истину.

Отворился лифт, и из него вышла Дженни. Она надела очки и вид у нее был собранный, решительный. Роджер и Туайфорд стояли молча, неподвижно, пока она шла к ним. Райаннон, поставив локти на стойку, откровенно наблюдала за происходящим.

— Джеральд, — сказала Дженни, — мне с тобой говорить абсолютно не о чем, и я вообще никогда, ни при каких обстоятельствах не хочу разговаривать с тобой с глазу на глаз.

Туайфорд был бледен, подавлен, но не сдавался.

— Мне надо поговорить с тобой о Мэри и Робине, — сказал он.

— Хорошо, говори, — сказала Дженни.

— В присутствии этих людей?

— А нам теперь уже нечего скрывать. Годами я должна была скрывать все. Все мои истинные мысли и чувства. Теперь я не буду скрывать ничего. Ты этого не понимал, Джеральд, но всю жизнь я вынуждена была притворяться. Так вот, теперь я покончила с этим притворством навсегда — покончила с ложью, с недомолвками. Теперь открыто, перед всем светом я буду то, что я есть.

— В чем же ты мне лгала? — спросил Туайфорд.

— Я лгала каждым словом, каждым вздохом, — сказала Дженни. — На это меня толкала самая основная, главная ложь: я была трупом, а притворялась нормальной живой женщиной. А теперь, что бы ни случилось, буду я с Роджером или одна, я уже не лягу заживо в могилу, теперь я, пока жива, буду жить.

Туайфорд открыл было рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни слова и только покачал головой. Все ждали, но он ничего не говорил, а только продолжал качать головой. Потом повернулся и, тяжело шагая, направился к двери, подхватив по дороге брошенное на спинку стула пальто.

Когда он благополучно скрылся из виду, Дженни в изнеможении опустилась на стул. Она сняла очки, лицо ее стало безвольным и усталым.

— Роджер, — сказал она, — мне надо чего-нибудь выпить. И Райаннон тоже. После того, что ей пришлось тут наблюдать, она, верно, нуждается в этом не меньше, чем я.

Райаннон улыбнулась.

— Я на работе, — сказала она.

— Ну, бросьте, — сказала Дженни. — Это не входит в круг ваших обязанностей — присутствовать при уродливых семейных разрывах. Вы заслуживаете вознаграждения.

— Я, честное слово, не имею права отлучаться со своего поста. Мне это может стоить места.

— Так я принесу вам выпить сюда, — сказал Роджер. Он проводил Дженни в бар, усадил ее, налил ей виски и принес стакан с виски Райаннон. — Вот, — сказал он, ставя стакан перед нею, — выпейте.

— Да, пожалуй, уж лучше выпить, пока никто не увидел и не донес хозяину, что я прикладываюсь на дежурстве.

Райаннон взяла стакан и выпила виски. А Роджер глядел на нее и думал о том, как она желанна. Она была так неправдоподобно красива, так будоражила его кровь, что он ни секунды не хотел лукавить перед самим собой: Райаннон всегда владела его воображением. И вместе с тем он знал, что никогда не любил ее так, как любит Дженни, и будь ему дано право свободного выбора, он выбрал бы Дженни. Она была далеко не так красива, как Райаннон, но и не так иллюзорна. Райаннон была слишком красива и потому подобна миражу. Более того: красота Райаннон создавала вокруг нее ореол роскоши, атмосферу царственной пышности. Рожденная на крутых скалистых склонах Лланкрвиса, она тем не менее казалась цветком долины изобилия, а Дженни, качавшаяся в люльке на чеширской равнине, впитала в себя дух гор. Внезапно Роджеру вспомнилось присловье: