Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

А наш путь к загадочному югу длился неделю за неделей. На северные края давно спустилась осень. Но переправляться на южный берег Великой реки она, видимо, опасалась. И мы, посреди бесконечной воды, будто зависли между летом и осенью. А зиму нам увидеть не суждено было вообще — она осталась там, далеко, где империю сотрясала война.

Если вдуматься, я никогда в жизни не был так беден, как в этом бесконечном путешествии. Собственно, я вообще никогда не был беден. Но сейчас, вспоминая об этом пути, я жалею лишь, что он был таким коротким. Я хотел бы когда-нибудь снова увидеть полосатые горбы скал, увенчанные нежно-зелеными стволами бамбуковых рощ, и кучу серых булыжников у воды, самый ближайший из которых вдруг поворачивался к нам, проплывавшим мимо, и мы видели острые ушки, маленькие глазки и два точащих к небу рога на его носу, большой и маленький.

Иногда, правда, путешествие было не таким уж веселым. До сих пор мне снится по ночам страшная сцена: плеск воды, бесконечные ряды бамбуковых стволов над южным берегом. И вдруг — резкий предупреждающий крик мастера Гао.

Вспучивается прозрачными буграми вода. Из-под бугров высовываются головы с прилипшими к черепам редкими волосами. И вот уже одновременно с нескольких сторон плота на него начинают лезть странные люди с бессмысленными лицами, сероватой кожей, белесой растительностью вокруг ртов со странно выпяченными вперед нижними челюстями.

Вот тут я в очередной раз убедился, что даосы — не такой простой народ, как кому-то может показаться. С удивительной резвостью они разбежались в стороны так, чтобы не мешать друг другу размахивать веслами и шестами. Старый Фэй и Ян по имени Юй были ими буквально брошены, спиной друг к другу, под охраной двух даосов поздоровее, в угол плота. А в самой середине его, куда все-таки прорвались странные гости в одних мокрых набедренных повязках, шариком катался мастер И с небольшим, но очевидно тяжелым посохом. Посох так и свистел в воздухе, лупя пришельцев по пальцам босых ног, по передней, прикрытой у человека лишь тонкой кожей кости голени. За мастером И неотрывно следовал здоровенный мастер Ши, отшвыривая подпрыгивающих от боли пришельцев веслом к краю плота, где их били уже без пощады. Мои «невидимки» позавидовали бы этому бою.

Я, впрочем, наблюдал эти сцены лишь урывками, потому что каким-то загадочным образом у меня оказался свой участок обороны — и никакого, поначалу, оружия. Я позорно пропустил в центр, под дубинку мастера И, двух монстров, и тут Ян кинула мне короткое весло. Глаза ее сверкали опасным огнем, еще немного — и она сама полезла бы в драку.

Я бил этим веслом по самым чувствительным местам бледных созданий, причем умудрялся заставлять скрючиться сразу двоих: удар вперед-назад, рукоятью и лопастью. Одного я спихнул обратно в воду, ударил ногой по круглому черепу еще одного, пытавшегося влезть на плот. Но другая мокрая тварь при этом схватила меня сзади за ноги, и я, вспоминая о прошлой жизни — «невидимки», их зонтики — ударил ее ручкой весла по пальцам.

Но тут сразу стало легче, судорожное мельтешение фигур по всему плоту прекратилось, последнюю тварь оторвали от меня и спихнули туда, откуда она всплыла. Мы все начали осматривать друг друга, готовые оказать помощь, — но выяснилось, что не пострадал ни один человек. Что увеличило мое уважение к даосам, а они, похоже, окончательно сочли меня за человека.

Ян после этого пошушукалась с несколькими мастерами и вернулась ко мне, озабоченно качая головой:

— Это не пираты. Это людоеды. Тут был голод… еще при династии Суй, тогда голод был везде… и вот с тех пор они так и живут где-то в заводях. Оказывается, нас предупреждали о них на прошлой пристани. Как же я мало знала о делах Поднебесной — я думала, что это просто сказки… А ведь они могли утащить тебя в воду. Уже начали. Что было бы со мной?

В Янчжоу, городе банкиров и золота, множества улиц, десятков верфей, пристаней и целого миллиона имперских жителей, закончился наш путь по Великой реке. Мой торговый дом закупил здесь в свое время немало шелка, и в голове у меня хранилась масса адресов и имен — но самым разумным было, пока не прояснится ситуация, там не показываться. Так для меня снова началась жизнь монастырского целителя, а Ян, в сопровождении мастера Ши, пошла по местным рынкам смотреть целебные травы.

Она вернулась, захлебываясь от новостей.

— Мы живем с тобой в новую эру, под девизом Чжи Дэ — утверждения добродетели, — сообщила она.

— Они все-таки убили Светлого императора, — отозвался я.

— Нет, — вздохнула Ян. — Он уцелел. Плешивый Хэн лишь получил от него императорскую печать — в тот самый день, когда мы с тобой… И уехал на север, в Линьу организовывать там сопротивление мятежникам. А там провозгласил себя императором. («Госпожа Чжан получила печать империи, а дальше все было нетрудно», — подумал я, вспоминая, каким крошечным казался с даосской вершины ее экипаж под зонтиком.) Лунцзи, — продолжала Ян, — все же доехал до Южной столицы. О, Небо, он ведь теперь живет в моем родном городе. «Наньду, где воды ниспадают как белый шелк и летают красные птицы», как сказал поэт.

— Он отдал печать, но не титул? — поинтересовался я.

— Кто ж теперь разберет, — отвечала прекрасная даоска. — Похоже, что так. На базарах говорят, что Плешивый Хэн не очень спрашивал отца, когда присваивал императорский титул. А мой бывший повелитель… Теперь его титул — «отец императора».

Ну-ну, кивнул я. По крайней мере, похоже, что мое донесение об альянсе с уйгурами и халифатом спасло ему жизнь. Он, видимо, отдал это оружие ненавистному сыну и наследнику — но в обмен получил жизнь и новый титул. И еще, кто знает, вернет себе старый. Два императора, отец и сын — не многовато ли для несчастной империи?

— А когда-нибудь он уйдет совсем, и люди еще вспомнят, как им жилось при Светлом императоре, — с обидой продолжала Ян. — Дадут ему посмертный титул, как великому предку… Он как-то говорил мне, что сам придумал такой титул для себя, осталось только, чтобы его волю принял будущий Верховный цензор… Такой красивый иероглиф: сверху крышка, а под ним — так, так и так (она сделала мгновенный росчерк пальцем по воздуху, будто молния бьет из облаков): Сюань-цзун.

— О, — сказал я, — и о нас будут говорить: они жили в эпоху императора Сюань-цзуна.

— Великую эпоху, — эхом отозвалась Ян. — Эпоху великих побед и страшных поражений, несравненных поэтов и музыкантов. Когда весь мир восхищался империей, а она распахивала объятия всему миру… Вот пусть паршивец Хэн теперь попытается это повторить.

Но тут меня осенила куда менее отвлеченная мысль.