Последний год - Василий Ардамацкий

Чуть позади него, правей, сидит Коншин — выглядывает из глубокого кресла, как медведь из берлоги, — крупный, какой-то косматый, а глазки маленькие, злые. Он один здесь из прошлого века, как и все его суконные фабрики, о которых что ни год поднимается шум, что там невозможно тяжелые условия труда. Он и торгово-промышленный банк ведет по старинке, и это по душе купцам и промышленникам средней руки, им это кажется более надежным. Но свой капитал растит лихо. Сколько ему дает одно шинельное сукно, заказ на которое он получил вовремя… Он копейку даром не отдаст, и если поймет, что революция может отнять у него все, то должен как раненый медведь ринуться в бой…

Коновалов, что сидел левее, наиболее симпатичен Путилову. Веет неизбывной силой от этого неуклюжего белобрысого русака с крупными голубыми глазами. Все у него крупное, вон кулаки положил на подлокотники кресла, как пудовые гири… Сам ведет свою мануфактурную империю, и как ведет! Не полагается, как Коншин, на одну конъюнктуру, остро чует время, заранее угадывает спрос, маневрирует, а если уж навалится на конкурента, у того только кости трещат. Сыну дал образование и теперь действует вместе с ним, но сам работает как вол, не зная усталости. Да ведь и здоров как бык. Революция для него — смерть, и он должен пойти на все, чтобы ее избежать…

Если эти трое сегодня скажут «да», это будет значить очень много — за ними пойдут другие… Ну что ж, можно начинать разговор.

— Можно подумать, что я пригласил вас, подобрав по именам — два Александра и два Алексея… — Путилов улыбнулся, чтобы скрыть волнение, пригладил свою жидкую бородку и сказал серьезно — Но сейчас всем деловым людям пристало, забыв обо всех распрях, срочно объединиться… Разве я позволил бы себе еще три года назад позвать вместе Алексея Владимировича Коншина и Александра Ивановича Коновалова? Вряд ли их интересы когда-нибудь совпадали. А теперь я знаю, надеюсь, по крайней мере, что сегодня, здесь мы все единомышленники. Нас созвало сознание великой и страшной беды, нависшей над Россией. Давайте начнем с того, что мы выскажемся по поводу сегодняшней обстановки. Начну я… — Путилов помолчал немного. — Мы с Коншиным недавно удостоились чести и были званы на совещание к самому Протопопову. Какое впечатление у вас, Алексей Владимирович? — сказал он.

— Маразм, — низким отрывистым голосом ответил Коншин.

— Именно, — кивнул Путилов. — Этот министр от психопатии, видите ли, собрался решить продовольственную проблему. Я бы вообще к нему не пошел, если бы не знал, что продовольственный вопрос сейчас — это не задача накормить людей, а еще одно средство удержать их от бунта. Но там мы увидели суету бездельников и слепцов. Обстановка в отечестве смертельно опасная. Я лично могу сказать вам, что сегодня я уже не хозяин своего здешнего завода. В цехах орудуют банды фабричных. Власти бездействуют, более того, власти против этого уже бессильны — это главное. Мы это должны понять и зафиксировать… Пока я закончил.

Коншин заворочался в кожаной берлоге кресла.

— На моей фабрике в Серпухове такие же банды, и полиция спит, — сказал он хриплым басом.

— Вы, Александр Иванович? — обратился Путилов к Коновалову.

— Да как-то по-разному у меня… — неожиданным для своей могучей фигуры тенорком ответил он и вдруг добавил — А резать это надо на корню!

Вышнеградский снял ногу с колена, сказал чистым, ясным голосом:

— Надо кончать войну, и все встанет на свои места…

— На войну все валит и Протопопов. А мы, Александр Иванович, делать так не можем, война для нас стала благоприятнейшей конъюнктурой, длящейся по сей день, — возразил Путилов, оглядывая всех вопросительным взглядом: разве вы можете возразить? Увидев, что Вышнеградский смотрит на него, удивленно подняв брови, продолжал, обращаясь к нему — Кроме всего, вы предлагаете лекарство долгого действия, а горло нам могут перерезать завтра.

— И все-таки… — наклонился вперед Вышнеградский. — Фиксируя сегодняшнюю опасную обстановку, умолчать о войне мы не можем. Мы живем не на какой-то другой планете, и война сильно влияет на нас. Достаточно сказать о повсеместной нехватке мужской рабочей силы. — Вышнеградский закинул ногу на ногу и поправил складку на брюках.

Некоторое время длилось молчание. Было слышно, как сопит Коншин.

— Зафиксировать войну мы, конечно, можем… сделаем это… — примирительно сказал Путилов. — Но и на войну мы должны смотреть по-своему. Конечно, окончание войны станет для нас новым благом, но дело-то в том, что большевиками нам предложена совсем другая война, они науськивают фабричных на повсеместный бунт против царя, самодержавия и в первую очередь против нас с вами. У меня есть их листовка, в ней прямо написано: заводы и фабрики должны принадлежать рабочим! Вот о чем у нас речь, Александр Иванович… Пожалуйста, господа, кто еще хочет сказать?

Коновалов переложил большие кулаки с подлокотников себе на колени, деликатно откашлялся и заговорил грубоватым тенорком, чуть окая:

— Паралич управления страной — такова моя общая оценка. Я и не только я уже давно говорим об этом в Думе. Сюда входит и бессилие власти подавить бунт. Особо я хотел бы отметить развал транспорта, этим смертельно опасно нарушено кровообращение экономики государства. И в заключение скажу, что и наша Дума тоже находится в параличе.

Путилов согласно кивал головой и, когда Коновалов замолчал, победоносно посмотрел на Вышнеградского, и тот ответил своим ясным, но на этот раз несколько напряженным голосом:

— Господа, я хочу разъяснить мои слова о войне. Россия находится в военном союзе с двумя сильнейшими государствами Европы. И Америка от нас тоже не так далеко, как кажется. В связи с этим мы не можем свои проблемы решать в изоляции от внешнего мира. Я каждый день беседую с нашими коллегами из Англии и Франции. И не далее как вчера принимал крупного финансиста из Америки. Все они встревожены нашими внутренними проблемами. И все они тоже опасаются нашей революции — Россия, подожженная революцией, им не нужна. Они даже сейчас уже воздерживаются предоставлять нам кредиты именно из этого опасения. Но они лучше нас осведомлены о положении в Германии, знают, что она на пороге экономической, политической и военной катастрофы, и потому главную задачу видят в быстрейшем завершении войны. А мы хотим, как я понял сейчас, плюнуть во все стороны и заняться сугубо внутренним делом.

— Скажите, Александр Иванович, — тихо, с горестным изумлением спросил Путилов, — вы понимаете, что революционный бунт стучит в наши двери?

— Отлично понимаю, — спокойно ответил Вышнеградский, — но не хочу этот вопрос рассматривать изолированно от всего остального и от войны в первую очередь.

Наступило долгое молчание. Путилов, опустив голову, думал о Вышнеградском — зря он его пригласил, не подумал, что он по горло увяз в собственных интересах, пуповина которых уже давно тянется в заграничные банки. Что ему бунт в России?.. В свою очередь, Вышнеградский сейчас хвалил себя за то, что сделал это разъяснение, он уже сообразил, что деятельный Путилов затеял какую-то большую авантюру, чтобы спасти свои заводы, и скликает на это других, хочет на всех разложить материальную поддержку того, что он. затеял. Но с какой стати он должен лезть в это дело?

— Экономика, что там ни говори, фундамент государства. Взорви фундамент, и здание рухнет. А экономика — это мы, и Россия сейчас смотрит на нас с надеждой, может быть, уже единственной и последней надеждой. Все мы знаем — Россия не умрет. Никогда не умрет. Весь вопрос — какой она выйдет из данной трагической ситуации? Бунтовщики добиваются, чтобы Россия предстала перед всем миром голой, с красным знаменем, на котором написано: «Смерть царям, помещикам и капиталистам». Мы же хотим, чтобы мир увидел ее здоровой, сохранившей все свои традиционные силы и привычки… — Путилов проговорил все это тихим, ровным голосом, опустив голову, и вдруг поднял ее и сказал громко — А для этого нужно только одно — убрать из жизни России всех бунтовщиков!

— Как это сделаешь? — проворчал Коншин.

— Физически, Алексей Владимирович! Фи-зи-чес-ки! — воскликнул Путилов.

— Так это ж дело полиции… не наше дело… — хрипло пробасил Коншин.

— Сейчас это наше кровное дело! — возмущенно сказал Путилов. — Вспомните девятьсот пятый год — тогда уже была революция. И достаточно было иметь сильного министра внутренних дел, чтобы зарыть ту революцию в землю…

— Выходит, плохо зарыли, вылез покойничек, — послышался высокий голос Коновалова.

— Именно, Александр Иванович! Именно! Плохо зарыли, а того министра укокошили. Полиция с охранкой ту могилку даже притоптать забыли. И что получается сейчас? Царь верит правительству, а его, по сути дела, нет. Вот покойничек и вылез из могилы, и занес дубину над Россией, и нашей с вами крови этот упырь хочет напиться в первую очередь. И теперь полиции сей покойничек не по силам. В ход пойдет армия!.. — Путилов умолк, порывисто дыша, требовательно смотрел на всех по очереди, но никто не смотрел на него — сидят в креслах, как барсуки в норах, каждый сам по себе.