Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

Жду, значить, я этого купца на пристани и бутылку держу у себя в кармане – норвежская она, водочка-то… Хожу. Гляжу – какой-то человек, значить, этак пристально на меня глядит. Думал, может, знакомый какой – признать хочет. Ан, гляжу – нет. Что за напасть? А все смотрит. То в глаза поглядит, то на карман. Неловко стало. Я, значить, по мосточку на пароход. Человек за мной. Я по коридору – в уборную. Постоял там маленько. Думаю, пойду на палубу погляжу хозяина. Вышел из уборной – человек стоит! Хотел было с ним поговорить по-приятельски – не умею по-ихнему талалакать. А тут хозяин, гляжу, идет. Где, говорю, прикажете расположиться? Хозяин, он мало-мало по-русски говорил – в России бывал. А вот, говорит, в нижнем етажике 13-й номер каюта есть для тебя.

Номер-то не больно мне понравился, Коськянтин Алексеевич, одначе зашел. Кругло окошечко, гляжу, как раз над водой. Оглянулся в дверь, вижу – человек опять ходит и так, значить, заглядывает в комнату-то. Думаю, может, водку нельзя носить с собой. Спрячу-ка, думаю, под подушку. Положил я, этта, водку, захлопнул дверь, сел на кровать.

Засвистел пароходишко-то, затрясся – поехали!.. Стал, открыл дверь – думаю, посмотрю: тут ли человек аль нет? Никого. Ну, думаю, слава Богу! Здохнул, вынул водочку, перекрестился, глотнул – кладу под подушку. Облокотился, гляжу в кругло-то окошко. Водичка такая прозрачная, чистая, пароходик идет так плавно, тихо… Гляжу, значить, да так и ахнул: матушки! (а уж вечереет). Что это такое глядит, глазом-то глядит прямо на меня! Отпрянул уж я от окошка – как же человек-то?! Неужто пристроился снаружи в кругло окошко глядеть? Он самый и смотрит. Так верите, Коськянтин Алексеевич, обомлел весь, аж потом покрылся. Да как стал приглядываться-то – здоровенный, гляжу, этакий язина приподнялся на плавниках-те, плывет этак за пароходом-то да на меня через кругло-то окошко-то глазищами-то, сволочь, и глядит!.. Вот, Коськянтин Алексеевич, какая рыба заграничная-то!..

Константин Алексеевич слушает, слушает, но как дошло до «сволочи», не выдержал:

– Ну, брат Василий, это уж ты того, врешь! – говорит он с досадой, чувствуя, что охотничьими рассказами его-таки побил Василий Князев. – Все врешь, ни в какой Норвегии ты, брат, и отроду не бывал.

– Ну вот, Коськянтин Алексеевич, никогда-то вы ничему не верите.

Обиделся Князев. А Серов уже складывает полотно и, смеясь, замечает:

– Да, рыба заграничная, она, точно, дурачливее нашей. Радостно и грустно вспомнить об этом далеком прошлом. Много, много уроков дало нам истекшее время. Удержим один из них: настоящее в искусстве переживает временные и случайные суждения. Вот ведь, самая кличка «декадент» вышла, кажется, уже бесповоротно из моды, а чудесный талант замечательного российского художника Константина Алексеевича Коровина жив и здравствует.

Милый Константин Алексеевич, жду с нетерпением опять половить рыбу в наших дорогих сердцу российских прудах, озерах и реках!

Часть четвертая. Очерки о путешествиях

На Севере

Павильон Крайнего Севера

…В опере «Лакме», где пела Ван-Зандт, кто-то поставил на сцену голубой столик с красными ножками, очень яркий. Я увидел его на спектакле и в огорчении говорю Савве Ивановичу [Мамонтову]:

– Откуда взялся этот столик? Он не в тон. Его так видно. Он убивает Ван-Зандт.

– Это настоящий индусский, – говорит Савва Иванович. – Прахов привез, просил поставить на сцену.

– Ужасно.

Я так огорчился, что почувствовал себя несчастным и уехал домой. Говорю своей собаке:

– Польтрон, милый. Никто ничего не понимает, уедем, Польтрон. Уедем далеко в Сибирь, забуду я театр, будем жить в лесу, охотиться, построим избушку.

При слове «охотиться» собака оживилась и смотрела на меня пристально, махая хвостом.

Я собрал краски, холсты и написал Савве Ивановичу письмо, что больше не могу, уезжаю в деревню. Он прислал за мною артиста Малинина. Я с ним поехал к Мамонтову.

В столовой, как сейчас помню, сидели Поленов, Васнецов, Серов, профессор Прахов. Столовая у Мамонтова была большая, в романском стиле. Громадный каменный камин, по бокам висят щиты из кожи и красные древки, пики киргизов, а по стенам – отличные панно, картины Васнецова «Ковер-самолет» и «Витязи».

– Мы собрались судить вас, – сказал Савва Иванович, смеясь.

– Да, этот столик – настоящий, – объявил профессор Прахов.

– Может быть, и настоящий, но не в тон.

– Константин прав, – сказал Серов, – вероятно, не в тон, портит ему всю гамму.

– Это ужас, – говорю я. – Хотя бы дали его перекрасить, но и по форме он ерунда, мелко, понимаете, мелко… И в театре не должно быть ничего настоящего. Все, что принадлежит глазу зрителя – весь цвет, форма, – есть создание художника.

– Верно, – сказал Васнецов и, видя, что я расстроен, обнял меня и кротко сказал: – Такая доля наша, всегда будете страдать за правду, вы еще молоды, а будете страдать всегда.

– Но все же, – заметил Савва Иванович, – мы вас приговорили в Сибирь, в ссылку. Вот что: в Нижнем будет Всероссийская выставка, мы решили предложить вам сделать проект павильона отдела «Крайний Север», и вы должны поехать на Мурман. Вот и Антон Серов хочет ехать с вами. Покуда Архангельская дорога еще строится, вы поедете от Вологды по Сухоне, Северной Двине, а там на пароходе «Ломоносов» по Ледовитому океану. Я уже говорил с Витте, и он сочувствует моей затее построить этот отдел на выставке.

– Мой сын поедет с вами, – сказал Прахов. – Он будет собирать разные сведения об улове рыбы, составлять статистику.

– Ну, Константин, – сказал Серов, – сдавайся, значит, мы в эскимосы с тобой поступаем.

– Интересно. И я бы поехал, – сказал Поленов. – Полярное солнце, океан, северное сияние, олени, киты, белые медведи.

Все как-то задумались, смотря на большую карту, которую Савва Иванович развернул на столе.

– Вот тут, – Виктор Михайлович [Васнецов] указал на карту, – какое искусство было прежде – удивление, иконы какие, диво дивное! Теперь не очень-то поймут всё величие искусства этого края. <…>

«На севере диком…»

I

На полу – раскрытые чемоданы. Я укладываю краски, кисти, мольберт и бинокль, меховую куртку, белье, большие охотничьи сапоги, фонарь и целую аптечку. Ружья я не беру; я еду на Дальний Север, на Ледовитый океан, писать с натуры, а возьмешь ружье – начнется охота, и какие же тогда этюды? Беру только несколько крючков для рыбной ловли и тонкую английскую бечеву. Океан глубок, нужно захватить длинную бечеву и груз. Беру и компас.

– Зачем компас берете?.. Что ему там показывать? Там же Север.