В небе Чукотки. Записки полярного летчика - Михаил Каминский

Со дня на день я ждал сообщения из Анадыря о приезде Тани с трехлетним Сережкой. Догадался, что «Фаня» — это искаженное «Таня», «Прхнил» может обозначать только одно — «похоронила». От этой мысли во рту стало сухо, а под левой лопаткой кольнуло так, что не сразу мог вздохнуть полной грудью. «Нетерпимо жарим встречу…» Черт знает что!

Всматриваюсь в каждую букву и цифру на бланке. Передала Архипова. Что же вы за человек, Архипова? Как можно отправлять в эфир такую галиматью? Передана 29/9 из Хабаровска. Почему из Хабаровска? Ведь я уже имел сообщение из Владивостока. Нет, надо идти на полярку к радистам, выяснить…

До полярки шесть километров пути по гальке. Тревога подгоняла, и я порой срывался на бег. Порывистый ветер гнал по небу стада рваных облаков. Ложбинки на тундре, на галечных наносах приглажены снежком. Чернеют лишь затылки бугров–и верхушки кочек. Пестрой чередой они уходят в дымчатую даль к горам. За белой оградой прижатых к берегу льдин неумолчно рокочет море. с северного неба исходит тусклый рассеянный свет, окрашивая все окрест в безрадостные тона. Трудно вообразить более унылый пейзаж.

Непонятная радиограмма с каждой минутой приобретала все более зловещий смысл. Бодрость, напряженность последних дней, особенно после проводки каравана Шмидта, уступили место досаде. Кто меня здесь удерживал? Почему не уехал, как другие, к теплу и устроенности материковой жизни? Зачем поднял с насиженного места Таню с сынишкой? Что с ними стряслось? «Похоронила, похоронила…» — стучало в мозгу с каждым приливом крови. Стало жарко. На подходе к полярке все другие звуки вытеснил тревожный гул моря. Волны с разбегу бросались всей своей массой на гряду прибрежных льдов и взрывались белыми каскадами брызг. В бухте между утесами со злобным шипением взад–вперед каталась галька.

На полярную станцию я пришел, подготовленный к самому худшему. Первым встретился парторг зимовки Кульпин.

— Евгений Иванович! Беда у меня, — и я протянул ему злополучную радиограмму.

Мне показалось, что Кульпин читал непереносимо долго. Он повертел радиограмму, заглянул на обратную сторону и сказал недовольно:

— Тут, как говорится, без поллитра не разберешься. Абракадабра какая–то. Пойдем в радиорубку!

Радист Паршин, которого я знал до этого только по фамилии, оказался чудесным парнем, и » готов был расцеловать его за услышанное.

— Эта депеша проходила через мои руки. Задерживать не имел права, отправил вам, а сам принял меры для проверки. Полтора часа назад кончился пробный сеанс с Чукотским трестом в Анадыре. На ключе оказался радист Васильев. Он вас знает, шлет привет и просит передать, чтобы вы не беспокоились. Ваша жена и сын здоровы, они живут в аэропорту, Васильев сам их видел.

Силы покинули меня, и я опустился на скамейку, не сообразив даже поблагодарить Паршина за такие радостные для меня вести.

— А почему радиограмма прислана из Хабаровска?

— Видите ли, короткие волны на близких расстояниях идут плохо, а Хабаровск берет их отлично. Вот и сбывают анадырцы корреспонденцию через Хабаровск. Оттуда ее через Петропавловск–Камчатский передают на Уэлен… Длинная цепочка. И получаются искажения. Сохраните этот уникальный экземпляр для музея или, если хотите, для потехи внуков.

Не успели мы закончить разговор, как из контрольного громкоговорителя посыпались точки–тире.

— Васильев зовет! — Паршин надел наушники, приник к бланку, а я ловил из–за его плеча обращенные ко мне слова:

«АВИАБАЗА КАМИНСКОМУ

ДВАДЦАТЬ ПЯТОГО ПРИЕХАЛА СЕРЕЖЕЙ АНАДЫРЬ ЗПТ ПУТЕШЕСТВИЕ УДИВИТЕЛЬНОЕ ЗПТ ПОСЕЛИЛИСЬ АЭРОПОРТУ ЗПТ НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДЕМ ВСТРЕЧИ ТЧК ТАНЯ»

Раз за разом перечитывал я сообщение, сравнивал его с первым, и, хотя тревога моя рассеялась, от пережитого мне стало зябко.

Только тот, кто долго жил в разлуке, знает цену последним часам перед свиданием с любимыми. Мои жена и сын проехали поездом и пароходом без малого пятнадцать тысяч километров, осталось всего шестьсот, но их–то сейчас и не преодолеть.

Возвращался на базу окрыленный. Темнело, все так же ревело море, но настроение переменилось. Ни освещение, ни унылость пейзажа не угнетали, да и ветер дул в спину. Предстоящая зимовка уже не казалась столь тягостной, как три часа назад. Есть у меня, как сам считаю, благая черта в характере — не жалеть о сделанном и не паниковать перед неизбежным.

Наша база еще не готова к зиме. И оставить неокрепший коллектив даже ради любимых я не могу. Если бы и хотел, все равно это сделать невозможно: только через месяц, в начале ноября, замерзнет Анадырский лиман, чтобы принять наши Р–5 на лыжах. А площадок, где можно было бы посадить самолет на колесах, там нет от сотворения мира.

Выдержал полтора года, выдержу еще месяц. Важно, что Таня и Сережа живы и здоровы…

О НАШЕЙ БАЗЕ

Тундра и вечная мерзлота под ней заполнили огромные пространства к северу от Полярного круга. В летнее время по тундре ни пройти, ни проехать. Только кочевники пасут здесь своих полудиких оленей. Да и то не везде. На низменных местах не растет даже олений мох. Берег полярного моря — это либо скалы, либо заболоченные равнины. Лишь кое–где море отвоевало у топкой тундры и выстлало галькой узкие полоски у мелководных лагун.

Морю понадобились миллионы лет усердной работы, чтобы между коренной тундрой и водой намыть из гальки относительно ровную и достаточно большую площадку. Тысячи веков творила природа аэродром для самолетов XX века. Впрочем, между этой галечной площадкой и аэродромом сходства не больше, чем между чукотской ярангой и Большим театром в Москве, И все же это не бугристая тундра, а твердый грунт. На всем протяжении от Берингова пролива до устья реки Лены это единственное ровное место.

На заре авиации существовал предрассудок, что такие хрупкие создания, как самолеты, не могут ночевать под открытым небом, что им, как и людям, нужен свой дом — ангар.

Сооружение ангара обходится дорого, даже если неподалеку есть лес. На Чукотке он стоил безумных денег. Лишь такое событие, как спасение челюскинцев, поколебало скаредность Наркомфина, и средства были выделены.

Строители вложили в ангар всю свою энергию и старание. Его построили из бруса великолепной сибирской сосны. В оставшееся время соорудили дом и баню для летчиков. Дом чудной; жилые помещения — восемь комнат — вознесли на второй этаж, а пустоту первого обнесли стеной метровой толщины из дикого камня и обложили ее «тундрой». В будущем здесь будут кухня, столовая, кладовка.

Каменная стена просвечивалась насквозь. Не отличались герметичностью и стены жилых комнат, на их отделку у строителей не оставалось времени и материалов: вся привезенная пакля ушла в стены ангара.