Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В неплотно прикрытый дверной полог юрты Джэлмэ пробивалась узкая, как лезвие меча, полоска света. Он, поколебавшись, переступил порог. Джэлмэ был уже одет. Макая клочок шерсти в молочную сыворотку, протирал ссадины на ногах. Здесь же были его брат Чаурхан-Субэдэй и Боорчу. Они о чем-то говорили, но, едва он вошел, умолкли. Криво усмехнулся.
– Судите-рядите, какой я нехороший?
– Какой бы ни был, ты – хан. А кто мы? – Джэлмэ бросил мокрый клочок шерсти, стал обуваться, морщась от боли.
– Вы – мои друзья. Я, кажется, наговорил лишнего. Но разве выдержит сердце, когда сталкиваешься с таким коварством! Начнешь кидаться на собственную тень. Не обижайтесь. За ссадины на твоих ногах, Джэлмэ, Сача-беки когда-нибудь заплатит головой.
Боорчу глянул через дымоход на небо:
– Не пора ли собираться?
Он тоже посмотрел на блекнущие звезды, подумал, что умница Боорчу, щадя его, не хочет, чтобы этот разговор продолжался. Они и в самом деле самые близкие друзья, ближе и лучше любого из родичей.
– Пора, друг Боорчу. Подымайте людей. Я пойду одеваться.
От этого разговора ему стало много легче, но предательство Сача-беки не выходило из головы. Угрюмо думая о нем, надевал военные доспехи. Борте помогала затягивать ремни, оправляла на нем одежду.
– Возьми меня с собой, Тэмуджин.
– Зачем?
– Оберегать тебя.
– У меня есть нукеры. Ты смотри за сыном. И не давай спать охране куреней.
– Я все исполню как надо. А ты будь осмотрительнее. Сам же знаешь, горячность мешает тебе.
– А кому она помогает?
– Но другие умеют охладить себя. Мой отец, а его недаром зовут сэченом, говорил так: если злоба застилает глаза и на конце языка обидные слова, не торопись произносить их. Перед этим один по одному пригни пальцы. Вот так. – Борте вытянула растопыренные руки, словно пересчитывая, прижала один по одному пальцу к ладони. – Можно и совсем незаметно. – Опустила руки, спрятала их в рукавах. – Будешь так делать, и врагов согнет твой ум, как эти пальцы.
Слух об отступничестве Сача-беки облетел курень и расположенный возле него стан прибывших воинов. Приехали дядя, Хучар, Алтан.
– Надо отменить поход и догнать Сача-беки! – воинственно выкрикивал коротышка Даритай-отчигин.
– Мы клялись быть вместе, – сказал Хучар. – Если трое не пришли, что делать остальным?
Алтан пыхтел, наливаясь густой краской:
– Их принудили отколоться твои нукеры. Они вели себя так, будто завоевали наши курени.
У Тэмуджина мелькнуло подозрение – уж не сговор ли тут? Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ ушли. Эти готовы его догонять. Поход сорвут. Потом постараются оправдать предателей. Он опустил руки, один по одному сжал пальцы в кулак.
– О наших родичах-отступниках говорить будем потом. Когда возвратимся из похода.
Воины по четыре в ряд двигались мимо куреня. Толпа людей провожала их молчанием. Тэмуджин сел на саврасого коня. Алтан, Хучар, Даритай-отчигин тяжело поднялись в седла, поехали за ним. А следом строем, как стража, охраняющая пленных, ехали его братья – Хасар, Бэлгутэй, Хачиун, Тэмугэ-отчигин, старые друзья – Боорчу, Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэй и новые товарищи – Хулдар, Джарчи. Он злорадно усмехнулся. Так-то, дорогие родственнички!
Тогорил уже поджидал его на условленном месте. От него Тэмуджин узнал, что татары, выматывая войско Алтан-хана мелкими стычками, отступают по реке Улдже.
– Мы должны как можно скорее соединиться с китайцами, – говорил хан.
Они сидели в походном шатре. Хан, его сын Нилха-Сангун, брат Джагамбу, нойоны были в дорогих доспехах, отделанных серебром и бронзой. Бедняга Хасар едва сдерживался, чтобы не пощупать руками сияющие латы Нилха-Сангуна.
– Хан-отец, а почему татары идут по Улдже? Куда они направляются?
– Думаю, к нутугам тайчиутов.
– Я тоже так думаю. Они соединятся с Таргутай-Кирилтухом, последуют дальше, и к ним пристанет Тохто-беки со своими меркитами. Надо перехватить татар на дороге.
– Надо бы. Но чэнсян[51] повелел идти к нему.
Нойон Тогорила Хулабри сказал недовольно:
– Чэнсян пустит нас впереди, мы будем рубить татар, а его воины – давить нам спину и подбирать добычу.
И по тому, как одобрительно загудели другие нойоны, Тэмуджин понял, что Халабри высказал не только свою думу. Вмятинки на рябом лице Тогорила потемнели.
– У вас одна забота – добыча. За плечами чэнсяна десять туменов воинов. Пока они в степях, лучше не задирать носа.
– Мудро сказано, хан-отец! Подходишь к чужой юрте – не дразни собак. Нельзя ослушаться чэнсяна, но двигаться ему навстречу можно любым путем. И по Улдже тоже… – сказал Тэмуджин.
Нойоны весело засмеялись. Хан Тогорил скупо улыбнулся:
– И хитер же ты, мой сын Тэмуджин. Пожалуй, даже похитрее Джамухи-сэчена.
– Почему он не здесь, хан-отец?
– Наверно, не хотел встретиться с тобой. Не думал я, что вы подымете руки друг на друга. Огорчили мое сердце.
– Моей вины в этом нет.
– Я думаю, виноваты оба. Оба и сделайте шаг к примирению.
Тэмуджин промолчал.
Долина Уэлдже была удобна для засады. По обоим берегам светлоструйной реки росли кустарники, перемежаясь лугами с высокой, нетоптаной травой. Хан Тогорил и Тэмуджин рассредоточили воинов в кустарниковых зарослях, наказав под страхом смертной казни ничем не выдавать своего присутствия.
Татары появились на склоне дня. Россыпью протрусили разведчики, прошли дозорные сотни. Кони под татарами были усталые, дозоры выбирали наиболее легкий путь по открытым местам, не особенно внимательно присматривались к зарослям. Показались основные силы. Тэмуджин отвел ветку тальника, приложил ладонь к глазам. Татары двигались без строя. Лошади на ходу хватали траву. Ну, проклятые, держитесь!
Пронзительно завыли сигнальные стрелы. Воины Тэмуджина и Тогорила с двух сторон бросились на татар. Те остановились, на мгновение застыв от изумления. Потом одни поскакали вперед, другие стали поворачивать коней.
Понемногу татары упорядочили свои ряды, но сдержать неожиданного напора не смогли, покатились назад.
Бросив поводья на луку седла, Тэмуджин мчался рядом со своими воинами. Перед ним маячили согнутые спины татар. Враги оглядывались, били пятками в бока усталых лошадей. Настигнув одного из них, Тэмуджин поднял меч. Татарин повернул голову. В молодом лице ни кровинки, в глазах ужас. Удар меча пришелся по затылку, не защищенному шлемом. Татарин медленно склонился на гриву коня, вывалился из седла.
Татары смяли собственные обозы, заметались меж повозок, пытаясь закрепиться за ними. Грузный старик в золоченом шлеме бил плетью своих воинов, поворачивая назад. Но они текли мимо него. Опустил плеть, выхватил меч и кинулся навстречу воинам Тэмуджина. Серый конь, дико вытаращив глаза, всплывал на дыбы. Меч старика с сокрушающей силой опускался на головы воинов, а их удары были бессильны поразить старика, закованного в железные доспехи. Вокруг него стала образовываться пустота. Остановив коня между двух повозок, он никого не подпускал к себе. На татар это подействовало лучше плети, они стали пробиваться к старику. Падали одни, по их трупам лезли другие. Тэмуджин достал лук. Но выстрелить не успел. К старику подскакал Чаурхан-Субэдэй. Он не кинулся на него, как другие, прыгнул на повозку, с нее, по-кошачьи изогнувшись, – на серую лошадь. Падая вместе со стариком на землю, ударил его ножом в шею.
Татары взвыли и, не пытаясь больше сопротивляться, бросились бежать.
Подъехав к Чаурхан-Субэдэю, Тэмуджин слез с коня, ногой тронул тело поверженного старика.
– Отважный был человек! Не знаешь, кто это?
– Нет.
– Хан Тэмуджин, я, кажется, знаю этого человека. – Пожилой, худо одетый воин склонился с седла, разглядывая лицо убитого. – Да, это он, Мэгуджин Сэулту, большой татарский нойон.
– Откуда тебе это известно?
– Я служил сотником у Тохто-беки. И от его имени вел переговоры с этим и другими нойонами. Потом меня в оковах взяли в плен. Ты даровал мне жизнь и волю…
– Припоминаю. Почему же ты не ушел к своим?
– Своих я нашел в твоем курене, хан, – загадочно усмехнулся воин.
– Тебя заставили идти на войну?
– Я пошел сам. Меч для меня
