Катастрофа - Валентин Лавров

Спустя несколько лет под эгидой Врангеля будет создан Российский общевоинский союз (РОВС) — наиболее крупная антибольшевистская организация за рубежом.

Выяснится, что представители Врангеля вели переговоры с Германией, чтобы вовлечь ее (как и Англию) в антисоветский блок.

Генерал А.С. Лукомский будет пытать счастья на Дальнем Востоке. По поручению великого князя Николая Николаевича он совершит строго конфиденциальную поездку в Китай, дабы выяснить там возможности противников большевизма.

Но ни Запад, ни Восток судьба России не беспокоила. Их заявления о ненависти к большевизму и о поддержке беженцев вновь и вновь оказывались пустой болтовней. Буржуазный мир предал Россию.

Эмиграцию разъедала междоусобица, ставшая печальной российской традицией. Когда 4 апреля 1926 года в роскошном зале парижского отеля «Мажестик» торжественно откроется съезд под знаменем объединения всех врагов октябрьского переворота, дело кончится анекдотически. 420 делегатов из 26 стран разобьются па… девять группировок.

Наши бедные соплеменники, не умевшие даже в столь серьезный час договориться между собой, пытались сохранять достоинство и внешнюю бодрость. Газета «Возрождение» писала 9 апреля того же 1926 года: «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования».

Увы, ждать пришлось вечность.

2

Одним из самых деятельных был Савинков, постоянно повторявший:

— Подождите, вот-вот ударим… Осенью большевикам конец. Готов заключить пари!

Встретившись в кафе на плас Пигаль с Буниным, Савинков говорил:

— Юзеф Пилсудский уверен, что скоро начнем поход на большевиков, а он осведомлен о русских делах, как никто. Он вообще люто ненавидит Россию. И в этом — наш козырь!

— А что же он летом прошлого года замирился с Лениным? Тогда его мощь весьма была нужна Врангелю! — усмехнулся Бунин.

— У него дальние планы. Тогда он мне прямо сказал: «Пусть русские дерутся между собой, Польше это только на руку!» А большевики сами себя изживут. Ведь что они ни делают, все против логики идет, все смешно и все во вред России. И, стало быть, ослабляет их позиции.

— Так вы, Борис Викторович, отождествляете русский народ и большевиков?

— Конечно! Ведь ни у какого другого народа большевики не прижились бы, никакая хитрость не помогла. Какой самый любимый лозунг у манек и ванек? Тот, который выдвинул господин Ленин, — «Грабь награбленное!». Я вообще преклоняюсь перед этим человеком — тонкий политик, прекрасный знаток психологии толпы. Его призыв с восторгом подхватили миллионы наших соотечественников — грабили все, что могли. Что было не нужно — книги, скажем, — сжигали. Ведь вы, Иван Алексеевич, сами рассказывали, что у вас в поместье крестьяне ощипали павлинов и те носились окровавленные…

— Поместья у меня не было и павлинов тоже…

— А разве не вы красочно изображали жестокость и дикость российского мужика? Я ведь читал вашу «Деревню»…

— Невнимательно читали. Я никогда народ не принимал за единородную массу. В любой стране рядом с высоким соседствует низкое. Вон все французские газеты пишут про некоего Ландрю — маньяка, который убивал своих сожительниц — Рауля Синюю Бороду перещеголял. Так что, по нему о всех французах судить?

— И все-таки…

— Нет, Борис Викторович, без всяких «все-таки»! Если и воспользовались политики доверчивостью народа, позволили разгуляться всяким негодяям, то этот народ своими страданиями искупил свой грех.

В этот момент мимо проходил Маклаков, увидал Бунина и Савинкова. Сняв изящное канотье, поклонился:

— Там, где собираются два наших интеллигента, тут же возникает спор. И конечно, политический?

Бунин с большой симпатией относился к этому приятному человеку. Присяжный поверенный — как и другие русские политики, помещик, депутат трех последних Государственных дум, член ЦК единственной партии, к которой Бунин относился без неприязни, — кадетской. Но главным достоинством Маклакова было, на взгляд Бунина, то, что его любил и отличал сам Лев Николаевич, был с ним в переписке. Более того, Маклаков частенько гостил в Ясной Поляне.

— Так о чем спорим?

Савинков вкратце объяснил суть диспута.

— А ваше мнение, Василий Алексеевич? — спросил он.

Деликатный, мягкий характером, Маклаков улыбнулся:

— В августе девятого года я приехал в Ясную Поляну, за обеденным столом собралось более двух десятков человек. Лев Николаевич попросил уже после ужина винегрета. Софья Андреевна и Татьяна Львовна восстали против этого. Я редко видел Толстого таким возмущенным:

— Как вы смеете внушать мне, что есть, а чего не есть? Держите ваши мнения при себе, а меня не поучайте. Хотя бы своим возрастом я заслужил право на то, чтобы иметь собственное мнение.

— Вот и вы, мои хорошие, вполне заслужили своими заслугами и возрастом иметь то мнение, которое имеете. Если позволите, я вместе с вами выпью чашечку кофе с рюмкой коньяку. Эй, гарсон!

И немного позже Маклаков произнес с расстановкой:

— Теперь нельзя бросить камнем в русский народ. Русский народ— распят. Надо быть милосердным.

— Лучше не скажешь! — Бунин с чувством пожал Маклакову руку. — Да, Василий Алексеевич, нельзя бранить того, кто несет крестные муки.

3

Как-то к Бунину заглянул Алданов. В руках он держал небольшого формата книжицу в твердом полукожаном переплете.

— Когда я писал свою книгу «Ленин» — на французском языке, то, естественно, собирал всевозможные биографические материалы. Но вот только сегодня в «Доме русской книги» мне предоставили вот этот шедевр, — и Алданов протянул книжку Бунину.

На титульном листе он прочитал имя автора — «Г. Зиновьев». И название опуса — «Н. Ленин. Владимир Ильич Ульянов. Очерки жизни и деятельности. Петроград, 1918».

— Ценный труд, — Бунин саркастически улыбнулся. — А почему у Ленина инициал «Н.»?

— Это его стойкий псевдоним. Думаю, что это первая, вышедшая отдельным изданием биография большевистского вождя. Зиновьев положил в ее основу свою речь в сентябре восемнадцатого года. И тут же отпечатал массовым тиражом. Вы полистайте ее внимательней, много интересного обнаружите.

Едва Бунин углубился в созерцание этого труда, как его лицо расплылось в широкой улыбке:

— Ну и льстец, Гришка Зиновьев. Мало того, что издал подхалимскую биографию Ленина, он ее посвятил всего-навсего «дорогой Надежде Константиновне»!

Начав читать, Бунин уже не мог оторваться, то и дело вскрикивая:

— Вот это приподнес! Ай да сукин сын, Зиновьев! Ну, проходимец, совсем совесть потерял. Чей хлеб ест, того и песенку поет!

Вдруг громкогласный хохот сотряс хрустальные висюльки на люстре.

— Вера, — позвал, заходясь в смехе, Бунин.

Вера Николаевна, как всегда, хлопотала на кухне.

— Иди сюда, повеселимся вместе. Вот какие коленца Гришка Зиновьев выкидывает:

«Каждый пролетарий знает, что Ленин — вождь, Ленин — это апостол мирового коммунизма. (Аплодисменты.)… Мы, ученики, последователи Ленина, мы можем прямо и открыто сказать: да, мы стремимся к тому, чтобы хоть немного походить на этого пламенного трибуна международного коммунизма, на величайшего вождя и апостола социалистической революции, какого-либо знал мир. Да здравствует же товарищ Ленин! (Бурные аплодисменты.)».

— Да, действительно бурные, долго не смолкающие аплодисменты! — Бунин похлопал в ладоши. — Это как в известном водевиле. «Ваше величество, можете мне отрубить голову, но я правду вам в глаза скажу. Вы, ваше величество, гений!» Зиновьевская биография, этот чудесный труд, многое говорящий и о том, кто написал его, и о том, кому он посвящен. Большевистских вождей никак не обвинишь в скромности!

— Может, Ленин ничего не знал, ну, что печатает Зиновьев?

— Не думаю! Наверняка он внимательно проглядел текст. И прошелся по нему рукой мастера.

Алданов поддержал Бунина:

— У меня лежит забавная вещица. После выхода «Ленина» одна дама меня разыскала и сделала подарок. Это латунный жетон с изображением Ленина, вышедший в восемнадцатом году. Размер — двадцать восемь миллиметров. Красивая бронзовая медаль вышла в девятнадцатом — Ленин рядом с Марксом и Энгельсом. У вас она тоже есть?

— Нету пока! Но будет, тираж у нее большой.

Тиражи действительно были большими — как амбиции вождей.

4

В июле двадцать первого года в заплеванной и тифозной Москве умирал Юлий Алексеевич Бунин.

Пришедший к нему Борис Зайцев увидал высохшего от голода и страшных душевных мучений человека.

Горьким шепотом он выдохнул:

— Когда мы расшатывали самодержавие, готовили социальную революцию, разве мы думали, что выродится вот в такое…