Краем глаза - Дин Кунц

И действительно. Несмотря на слабость и ломоту в теле, Младший чувствовал себя на удивление бодрым.

Голова работала, как часы, так что пришло время серьезно подумать о сложившейся ситуации и о будущем. Самосовершенствование оставалось конечной целью, но следовало не распыляться по мелочам, а сосредоточить усилия на главных направлениях.

Он понял, что в долговременной перспективе медитация совершенно ему не подходила. Медитация подразумевала под собой пассивность, бездействие, тогда как он по характеру был человеком действия. Именно процесс радовал его, доставлял наслаждение.

Он искал убежища в медитации, потому что его раздражала безрезультатность охоты на Бартоломью и тревожили паранормальные явления: неизвестно откуда берущиеся четвертаки, телефонные звонки мертвецов. Тревожили куда как сильнее, чем он думал.

Страх перед неизвестным — слабость, ибо предполагает, что есть стороны жизни, не поддающиеся человеческому контролю. Зедд учит, что контролю подвластно все, что природа — всего лишь безмозглая дробильная машина, и загадок в ней не больше, чем в яблочном пюре.

Страх перед неизвестным — слабость еще и потому, что лишает нас чувства собственного достоинства. Смиренность, покорность, — утверждает Цезарь Зедд, — удел неудачников. Для того, чтобы достигнуть социального или финансового успеха, мы должны изображать смиренность, переминаться с ноги на ногу, опускать голову, каяться, ибо обман — валюта цивилизации. Но если смиренность эта действительная, а не мнимая, мы ничем не лучше человеческого стада, которое Зедд называет «сентиментальным отребьем, влюбленным в неудачи и перспективу собственной обреченности».

Поглощая шоколадный торт и запивая его кофе, дабы не впасть в транс помимо воли, Младший мужественно признал, что проявил слабость, испугался неизвестного и отступил, вместо того чтобы храбро сразиться с ним. Поскольку каждый из нас может доверять только себе, самообман исключительно опасен. Младший нравился себе за то, что честно и откровенно признал свою слабость.

Отрезвленный последними событиями, он дал себе зарок отказаться от медитации, избегать любой пассивной реакции на вызовы, которые будет бросать ему жизнь. Неизвестное следует изучать, а не бежать от него. Только через изучение неизвестного он сможет доказать, что имеет дело с самыми простыми вещами вроде яблочного пюре или тапиоки.

Пора разобраться с призраками, духами, привидениями и местью мертвых.

До конца 1966 года в жизни Каина Младшего произошло только два паранормальных события, первое из которых имело место в среду 5 октября.

В очередной раз обходя любимые художественные галереи, Младший прибыл к витринам «Галереи Кокена». На суд прохожих предлагались скульптуры Рота Грискина, две большие, как минимум, по пятьсот фунтов бронзы, семь маленьких, поставленных на отдельные пьедесталы.

Грискин, бывший заключенный, провел в тюрьме одиннадцать лет за тяжкое убийство второй степени, прежде чем комитет художников и писателей не добился его освобождения на поруки. Он обладал непомерным талантом. До Грискина никому не удавалось выразить в бронзе столько ярости и насилия, и

Младший давно уже подумывал над тем, чтобы приобрести одно из его творений.

Восемь из девяти скульптур, выставленных в витринах, производили столь неизгладимое впечатление на прохожих, что большинство, после первого случайно брошенного на них взгляда, тут же отворачивались и ускоряли шаг. Не каждый из нас рожден ценителем искусства.

Девятая скульптура к искусству отношения не имела, во всяком случае, создал ее не Грискин, и если она могла кого-то потрясти, так только Младшего. На черном пьедестале стоял оловянный подсвечник, идентичный тому, которым Младший сокрушил череп Томаса Ванадия, а потом в значительной мере изменил конфигурацию его плоского лица.

Едва ли не весь подсвечник покрывал черный налет. Возможно, копоть. Словно он побывал в огне.

В верхней части подсвечника тарелочка для сбора воска и гнездо под свечу замарали чем-то красно-бурым, по цвету неотличимым от засохшей крови.

К этим красно-бурым пятнам прилипли какие-то волокна, должно быть, до того, как пятна высохли. Волокна эти очень уж напоминали человеческие волосы.

Страх перекрыл вены Младшего, он застыл, как памятник, среди спешащих по своим делам пешеходов, в полной уверенности, что сейчас его хватит удар.

Закрыл глаза. Досчитал до десяти. Открыл глаза.

Подсвечник по-прежнему стоял на пьедестале.

Напомнив себе, что природа — всего лишь тупая машина, полностью лишенная загадочности, а потому неизвестное всегда окажется чем-то знакомым, стоит только приглядеться к нему поближе, Младший понял, что может двигаться. Каждая его ступня весила не меньше любой из бронзовых скульптур Рота Грискина, но он пересек тротуар и вошел в «Галерею Кокена».

В первом из трех больших залов не оказалось ни покупателей, ни сотрудников. Только в дешевых галереях толпились зеваки и продавцы. В заведениях высшего класса, вроде «Галереи Кокена», зевак отваживали, а отсутствие продавцов, всячески навязывающих свой товар, только подчеркивало ценность и значимость выставленных произведений искусства.

Второй и третий залы ничем не отличались от первого, тишиной напоминая похоронное бюро, но в дальней стене третьего зала Младший увидел дверь, ведущую в служебные помещения. И уже направился к ней, когда из нее вышел мужчина; должно быть, предупрежденный электронной системой наблюдения, скрытые камеры которой проследили путь Младшего.

Высокого, с серебристыми волосами над классическим лицом, галерейщика отличали безупречные манеры, свойственные и гинекологу, и особе королевской крови. Из-под левого рукава сшитого по фигуре темно-серого костюма поблескивал золотой «Ролекс». В годы бурной молодости Рот Грискин за такие часы мог не моргнув глазом и убить.

— Меня интересует одна из маленьких скульптур Грискина, — Младшему удавалось сохранять внешнее спокойствие, хотя во рту у него пересохло от страха, а перед мысленным взором то и дело возникал образ копа-маньяка, мертвого, гниющего, но тем не менее выслеживающего его на улицах Сан-Франциско.

— Да? — ответил седоволосый галерейщик, чуть наморщив нос, словно ожидал, что следующим вопросом покупатель осведомится, а входит ли пьедестал в стоимость скульптуры.

— Мне больше по вкусу картины, чем объемные произведения искусства, — объяснил Младший. — Собственно, в моей коллекции имеется только одна скульптура Пориферана.

«Индустриальная женщина», купленная за девять с небольшим тысяч долларов восемнадцать месяцев тому назад и в другой галерее, сейчас стоила никак не меньше тридцати тысяч, так быстро росла известность и популярность Бэрола Пориферана.