Краем глаза - Дин Кунц

Ушел он через черный ход, чтобы не видеть бухгалтера, растянувшегося на полу прихожей. Туман принял его в свои объятия, прохладные и освежающие.

По дороге домой Младший бросил нож в ливневой сток в Ларкспуре. Перчатки отправились в контейнер для мусора в Корте-Мадере.

Въехав в город, он остановился на минуту, чтобы подарить плащ бездомному, который, конечно же, не заметил нескольких странных пятен. Этот негодяй с радостью взял плащ, надел его, а потом начал крыть своего благодетеля последними словами, плюнул в него, замахнулся гвоздодером.

Но Младший, будучи реалистом, и не ожидал благодарности.

Уже в квартире, наслаждаясь коньяком и фисташками, на грани понедельника и вторника, он решил, что должен подготовиться на тот случай, если, несмотря на принимаемые меры предосторожности, оставит какие-нибудь компрометирующие его улики. Решил, что должен обратить часть принадлежащих ему средств в ликвидные активы, вроде золотых монет и бриллиантов. Пришел к выводу, что не помешает и комплект фальшивых документов, а еще лучше, два или три.

За последние несколько часов он вновь изменил свою жизнь так же круто, как и три года тому назад, на пожарной вышке.

Когда он столкнул с вышки Наоми, мотивом служила грядущая выгода. Викторию и Ванадия убил при самозащите. Без этих смертей обойтись не мог.

А вот Проссера зарезал, чтобы снять раздражение и оживить скучную рутину жизни. Безрезультатные поиски Бартоломью и секс без любви вгоняли его в тоску. Жизнь он, конечно, оживил, но при этом возрос и риск. А потому следовало подстраховаться.

В постели, потушив свет, Младший восхищался собственной смелостью. Он вновь и вновь удивлял самого себя.

Ни чувства вины, ни угрызений совести он не испытывал. Такие понятия, как хорошо и плохо, правильно и неправильно, ничего для него не значили. Действия могли быть эффективными или неэффективными, мудрыми или глупыми, и мораль в этом не играла никакой роли.

Не задавался он вопросом и о своей психике, который мог бы возникнуть у человека, не продвинувшегося так далеко по пути самоусовершенствования. Ни у одного сумасшедшего не могло возникнуть мысли о том, чтобы расширить свой словарный запас или углубить свои познания в искусствоведении.

Гадал Младший о другом: почему, чтобы стать еще более бесстрашным искателем приключений, он выбрал именно эту ночь из всех ночей, почему не сделал того же месяцем раньше или месяцем позже? Инстинкт подсказал, что у него возникла потребность проверить себя, что кризис приближался и, чтобы встретить его'во всеоружии, он должен был убедиться в том, что в решающий момент сделает все как надо. Заснул Младший с мыслью о том, что Проссера он убил, конечно же, не от скуки. Просто начался переход к новому этапу его жизни.

Но последующие шаги, покупку золотых монет и бриллиантов, заказ фальшивых документов, пришлось отложить из-за крапивницы. За час до рассвета Младший проснулся от жуткого зуда, который не ограничивался отстреленным пальцем. На этот раз зудело все тело, мало того — горело огнем.

Пошатываясь, почесываясь, Младший поплелся в ванную. Посмотрев в зеркало, едва узнал себя. Лицо раздулось, перекосилось, пошло красными пятнами. О теле не хотелось и говорить.

Сорок восемь часов он накачивался антигистаминными препаратами, ложился в наполненную холодной водой ванну, мазался снимающими зуд лосьонами. Несчастный, преисполненный жалостью к себе, он старался не думать о девятимиллиметровом пистолете, украденном у Фрайды Блисс.

К четвергу крапивница пошла на убыль. Самоконтроль позволил ему не раздирать кисти и лицо, так что он смог выйти в город. Если б кто из прохожих увидел множественные расчесы на теле, от него шарахались бы во все стороны в полной уверенности, что он — разносчик какой-то страшной болезни.

Десять следующих дней он снимал наличные с нескольких счетов и продал кое-какие акции и ценные бумаги.

Он также искал высококлассного специалиста по поддельным документам. Задача эта оказалась не столь сложной, как он поначалу предполагал.

Из его любовниц многие, чтобы расслабиться, принимали наркотики, так что за последние пару лет он познакомился с несколькими торговцами, которые и снабжали их этим зельем. У одного, который показался ему наиболее добропорядочным, Младший накупил на пять тысяч долларов кокаина и ЛСД, чтобы доказать свою кредитоспособность, а потом поинтересовался насчет фальшивых документов.

За скромное вознаграждение торговец свел Младшего с нужным человечком, которого звали Гугли, косоглазым, с большими вывороченными губами, выпирающим кадыком.

Поскольку наркотики сводили на нет все усилия по самосовершенствованию, Младший не употреблял ни кокаина, ни ЛСД. Не решался он их и продать, чтобы вернуть деньги. Пять тысяч долларов не стоили ареста. Вместо этого он отдал свое приобретение юношам, игравшим в баскетбол на школьном дворе, и пожелал им веселого Рождества.

Утром двадцать четвертого декабря зарядил дождь, но через пару часов облака унесло к югу. Город купался в солнечных лучах, улицы запрудили люди, еще не успевшие купить подарки к Рождеству.

Младший влился в толпу, хотя подарки покупать не собирался. Просто не хотелось сидеть в квартире: интуиция подсказывала, что певунья-призрак вновь споет ему серенаду.

Она не появлялась с 18 октября, не происходило и других паранормальных событий. Но ожидание еще сильнее действовало на нервы.

Два года подряд, после того как в чизбургере обнаружился четвертак, кто-то так или иначе пытался запугать его, и Младший чувствовал, что до очередного стресса оставалось совсем ничего. И если людей вокруг распирала радость, Младший брел в препоганом настроении, временно позабыв о поисках светлой стороны.

Понятное дело, при его любви к искусству ноги сами повели его к галереям. В витрине четвертой, обычно не пользующейся его предпочтением, он увидел небольшую, восемь на десять дюймов, фотографию Серафимы Уайт.

Девушка улыбалась, такая же ослепительная, какой он ее запомнил, но уже не пятнадцатилетняя, как при их последней встрече. После своей смерти в родах три года тому назад она повзрослела и стала еще красивее.

Не будь Младший здравомыслящим человеком, воспитанным на логике и аргументации книг Цезаря Зедда, он бы тут же рехнулся перед фотографией Серафимы, начал бы дрожать, рыдать, лопотать что-то бессвязное, и его отвезли бы в психиатрическую клинику. Колени его подогнулись, но все-таки держали. С минуту он не мог дышать, на периферии поле зрения затянуло черными полотнищами, шум проезжающих автомобилей резал слух, словно крики людей, вздернутых на дыбу, но он не переступил черту, за которой начиналось безумие, и успел прочитать надпись под фотографией, расположенной в центре афиши: ЦЕЛЕСТИНА УАЙТ. Имя и фамилию набрали четырехдюймовыми буквами. Целестина — не Серафима.