Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

Женщина притихла, обратила мокрое лицо на Палашова.

— Но как же он мог так с Ваней поступить? Разве нельзя было его ко мне за шкирку притащить и сказать: «Вот, Машка, твой щенок ко мне в сарай залез и хочет корову мою убить! Разберись с ним!»?

Следователь снял руку с плеч Марьи Антоновны.

— Мог, мог, конечно, мог. И это был бы самый здравый способ разрешить задачу. Он очень перед вами виноват. Очень. Но он признаёт это. И раскаивается. — Палашов сделал паузу. — Вы подумаете ещё обо всём, но сейчас нам надо ехать, нас ждут. Так что приведите себя в порядок и поедемте.

— Да, конечно, — Марья Антоновна нашарила в сумке носовой платок и поднесла к глазам, — простите меня. Ещё и это на вас вывалила.

— Главное — вам стало полегче.

Мужчина вышел из машины и вернулся за руль. Каково было ему? Мягко говоря, новость его огорошила.

В пятницу Палашов поднял на уши все правоохранительные органы города Венёва и нашёл несколько бойцов, готовых перенести гроб. Получалось, Ванечку хоронят в лучших традициях павшего при исполнении служебного долга. По-хорошему, хоронить его должны были бы моряки, но офицеры внутренних войск — тоже неплохо. Среди них подвязался и Бургасов, несмотря на дежурство.

Евгений коротко объяснил другу, какое значение имеет для него покойный, и тот стоял плечом к плечу с ним в церкви. Второе плечо Палашова возвышалось над Марьей Антоновной. Она, в свою очередь, страдала молча. На лице повисла обречённость. Отпевал отец Николай. Он выразил огорчение, что столь юный человек покинул сей мир, и в то же время радость, что теперь душа его будет пребывать в Царствии Небесном. Где пребывала душа Ванечки, не знал никто из смертных, кроме, возможно, самого мальчика. А сам он теперь мог только покоиться с миром.

Помощь товарищей ограничивалась помещением гроба с телом в ритуальный микроавтобус. Крышку только чуть наживили, чтобы можно было в деревне проститься с убиенным. Палашов и Марья Антоновна на «девятке» показывали дорогу водителю катафалка. Дорога тянулась неровная, недолгая и последняя.

Его везли домой к часу дня. Когда подъехали, возле дома собралось много народу. Гроб вытащили из микроавтобуса и водрузили на две табуретки под берёзками. Пусть постоит возле дома в последний раз, простится. Кладбище рядом — водителя отпустили.

Из Ванечкиного дома вышла Мила. При виде неё в Палашове всколыхнулись тысячи колокольчиков, которые тут же и умолкли — выглядела она плохо. Ему с трудом удавалось отвести от неё взгляд. Она была настолько бледна, что казалось, вот-вот отделится от собственных траурных одежд и станет призраком. Она обняла Марью Антоновну. В то время как Палашов заставлял себя отвести глаза, девушка на него даже не взглянула, даже не поздоровалась. За ней по пятам следовал парень, который обнял безутешную мать сразу после неё. Мила глядела на бордовый с рюшами гроб. Марья Антоновна обернулась, нашла глазами следователя и сказала, взяв парня под руку:

— Вот он, Паша Круглов.

Смуглый, черноволосый, с почти чёрными, некрупными, но выразительными глазами, с тусклой отметиной на правой скуле, плотный и жилистый, он весь был наполнен бурлящей энергией. Казалось, он вот-вот взорвётся. Но избыток энергии этой выливался через лихорадочно блестящие глаза, таким образом предотвращая страшную развязку. Настолько энергичными бывают лишь некоторые дети. И эта недюжинная внутренняя сила пробивалась наружу в каждом его движении. Вспомнилось из Рождественского:

Есть на свете

такие парни –

дышит громко,

смеётся громко,

любит громко

и шепчет

громко!

Есть на свете такие парни…

Есть на свете

такие, парни!

К жизни

он припадает губами,

Пьет её.

И напиться не хочет…

Точнее не скажешь.

Наперекор правилам этикета Пашка первый протянул Палашову руку и, когда тот, не задумываясь, ответил на этот жест, крепко пожал горячей шершавой мозолистой ладонью, которая как бы говорила: «Возлагаю на вас большие надежды!» Впрочем, это возложение было взаимным.

Безотчётно этот парень сразу понравился следователю, как нравился ему любой заявляющий о себе в мир ребёнок, как вызывал симпатию каждый простой, честный и работящий мужик. Конечно, у Пашки Круглова были заморочки, но настолько личные, что, чтобы познать их, надо было свести очень близкое знакомство.

— Я хотел бы поговорить с тобой после похорон, — заявил следователь, едва они разжали руки.

— Сам жду этого разговора — не могу уложить происшедшее в голове. Просто несуразность какая-то. Бредовый сон. Я узнал всё от Милки, пытал её утром, сразу, как увидел, и то, что услышал… В общем, бред какой-то!

— Увы! Этот бред нашёл себе место в реальности.

Палашов отошёл чуть в сторону, чтобы не мешать односельчанам выразить соболезнования Марье Антоновне. Глаза его зорко шныряли и ощупывали всех подходящих и проходящих людей.

Конечно, здесь суетилась Евдокия Вениаминовна. Она шуганула подбежавшего было Дымка. Мялся и неловко топтался понурый Глухов Захар Платонович, пряча ссаженные об сына руки. Супруга его время от времени отрывала от земли очи и прожигала кого-нибудь взглядом. Сколь легче было бы отсидеться дома, но они пришли проститься с мальчиком. Хотя вдали они чувствовали бы себя равно тяжело.

Через пятнадцать минут решили перенести гроб на кладбище и там открыть для прощания. Шесть мужчин подняли его на плечи и неспешно понесли через дорогу в обход сарая. Липы навстречу им трепетали листвою. Пашка и Палашов подхватили табуреты и последовали за процессией.

Евдокия Вениаминовна принялась выть, и Палашов заметил, как Мила испуганно обернулась на неё. Ещё две женщины последовали Дусиному примеру.

«Касатик ты наш, на кого ж ты нас покинул…»

Люди, одетые в тёмные и чёрные одежды, ручейком потекли на кладбище. В руках и на груди у них пестрели цветы: белые и бордовые астры, розовые гладиолусы, красные гвоздики. Палашов тоже был в тёмно-серой рубашке и чёрных брюках. Пашку обтягивали чёрная рубашка и серые джинсы.

«Уместно было бы положить Ваньке в гроб веточку, или даже